Цефалея - Хулио Кортасар

Мы засыпаем. Проходит час, не больше; пепельный лучик света, падающий в окно, не успел добраться до кровати. Но вот все вскочили и сидят в кроватях в темноте - в темноте лучше слышно. Что-то случилось с манкуспиями; глухой шум превратился то ли в яростный, то ли в испуганный рев, в котором различимы пронзительные завывания самок и хриплые, воющие голоса самцов; вдруг все стихает - и тишина, как гром, раскатывается по дому, но вот снова волна отчаянных звуков накатывается сквозь темноту издалека. Выходить мы и не думаем, с нас достаточно того, что мы слышим, сидя в кроватях; один из нас сомневается, откуда идет вой, снаружи или изнутри, потому что временами кажется, что звуки рождаются прямо здесь, в доме, и целый час нас донимают типичные симптомы Aconitum'a, при котором все смешивается и непонятно, то ли это так, то ли наоборот. Да, это цефалея, и такая ужасная, что описать нельзя. Череп лопается, и словно раскаленным железом жгут мозг, мохнатую шею; горячий, тоскливый озноб страха. Распирающая тяжесть в области лба, словно там свинец, рвущийся наружу, словно все твое существо хочет выломать лобную кость. Приступы Aconitum'a внезапны, протекают в острой форме; ухудшение при холодной погоде; сопровождаются тревогой, беспокойством, страхом. Манкуспии бродят вокруг дома, бессмысленно уверять себя, что они в загонах, крепко закрытые на засов.

Рассвет мы проспали, около пяти нас сморил тяжелый сон, но в назначенный час сонные руки сами потянулись к таблеткам. Уже давно кто-то колотит в дверь столовой, удары становятся все яростнее, пока одна из нас не влезает в тапочки и шлепает за ключом. Это полиция с известием об аресте Припадочного; они вернули нам дрожки; Припадочный подозревается в ограблении и действиях, оскорбляющих нравственность. Надо подписать протокол, теперь все в порядке, солнце стоит высоко, в загонах тихо. Полицейские осматривают загоны; один зажимает нос платком, делая вид, будто закашлялся. Мы быстро сообщаем все, что от нас требуется, расписываемся, и они уезжают в страшной спешке, глядят издали на загоны, как глядели на нас, едва решаются заглянуть внутрь, но из двери вырывается спертый воздух, и они уезжают в страшной спешке. Любопытно, что это зверье даже не захотело больше шпионить - бегут, как от чумы, и вон уже скачут галопом по склону холма.

Одна из нас, похоже, приняв на себя персональную ответственность, решила, что одни поедут на поиски провизии, в то время как другие возьмутся за утренние работы. Неохотно садимся мы в дрожки; лошадь устала, поскольку полиция гнала ее без передышки; выезжаем, то и дело оглядываясь назад. Все в порядке, и, значит, это не манкуспии так шумели на крыше; надо будет выкурить оттуда крыс, хотя удивительно, что одна крыса может наделать такого шуму. Мы открываем загоны, сгоняем всех кормящих особей, но соложенного овса почти не осталось, и манкуспии поднимают ужасную драку, вырывают друг у друга клочья шерсти с шеи и хребта, все в крови, и нам приходится разгонять их криками и хлыстом. После этого лактация становится неполноценной и болезненной; малыши явно голодают, некоторые, оставив игры, понуро висят на проволоке ограды. У входа в свою клетку найден мертвый самец. Факт необъяснимый. Лошадь еле плетется; мы отъехали довольно далеко, но все еще едем, и лошадь опустила голову и тяжело, со свистом, дышит. Пав духом, мы тащимся обратно; к нашему возвращению последние куски корма исчезают, раздираемые голодными, рассвирепевшими манкуспиями.

Смирившись, мы опять идем на веранду. На нижней ступеньке лежит умирающий детеныш. Мы поднимаем его, кладем в корзинку с соломой, пытаемся разобраться, что с ним, но он умирает темной и загадочной звериной смертью. Замок на клетке, однако, не тронут, и непонятно, как он мог сбежать и была ли его смерть результатом побега или он убежал, чувствуя, что умирает. Мы положили ему в клюв десять горошин Nux Vomica, и они лежат там, как жемчужинки, - глотать он уже не может. С того места, где мы находимся, мы видим упавшего самца, который резко пытается встать, опираясь на руки, но сил не хватает, и он снова падает и застывает, как будто молясь.

Похоже, слышатся крики, причем так близко, что мы невольно заглядываем под соломенные кресла, в которых сидим; доктор Арбин предупреждал о подобных атавистических реакциях в утренние часы, нам самим и в голову не приходило, что могут встречаться такие формы цефалеи. Боль в затылочной части, и снова, время от времени, крики; симптомы Apis'a, боль, похожая на пчелиный укус. Мы откидываем головы назад или вжимаем их в подушки (некоторые успели добраться до постели). Жажды нет, но пот обильный; мочеиспускание затрудненное, истошные крики. Тело болит, как после побоев, чувствительно к любому прикосновению; в какой-то момент мы взялись за руки - ужасная боль. Но вот постепенно отпускает, страшно только, что может повториться в животном варианте, как уже было однажды; тогда кажется, что жалят не пчелы, а змеи. Половина третьего.

Решено кончить наши записки, пока еще светло и мы в норме. Одному из нас придется пойти в поселок, после сиесты будет уже слишком поздно, мы не успеем вернуться, а остаться на всю ночь одним и без лекарств - это... Воздух сиесты не колыхнется, в комнатах жара; земля, навесы, крыша раскалены, как угли. Умерло еще несколько манкуспии, но остальные ведут себя тихо, и только вблизи слышно их прерывистое дыхание. Одна из нас все еще верит, что нам удастся продать их, что мы должны идти в поселок. Другой пишет эти строки и уже почти ни во что не верит. Скорей бы кончилась жара; скорей бы ночь. Выходим мы почти что в семь; под навесом еще осталось немного корма: мы вытрясаем из мешков с овсом мелкую пыльцу и бережно подбираем каждую щепотку. Манкуспии принюхиваются, и в клетках начинается дикая возня. Мы не решаемся выпустить их, лучше положить ложку пасты в каждую клетку - так им больше нравится, наверное, кажется более справедливым. Мертвых манкуспии мы так и оставляем в клетках; непонятно, почему десять из них пусты и как часть детенышей оказалась в одном загоне со взрослыми самцами. Быстро темнеет, в сумерках почти ничего не видно, а карбидный фонарь украл Припадочный.

Похоже, на дороге у ивового холма появились люди. Подходящий момент позвать кого-нибудь и попросить сходить в поселок, время еще есть. То вдруг начинает казаться, что они следят за нами; народ такой необразованный и смотрит на нас косо. Лучше не думать; мы с удовольствием закрываем дверь здесь, в доме, все такое наше. Потом решили полистать справочники, предупредить новый приступ Apis'a или еще какого-нибудь зверя похуже; прервав ужин, мы стали читать вслух, почти не вслушиваясь. Фразы путаются, налезают одна на другую, а снаружи все по-прежнему: некоторые манкуспии подвывают громче, смолкают, и снова слышится их заливистый вой.

"Галлюцинации при Crotalus cascavella носят особый характер"... Один из нас повторяет название вслух; "Crotalus cascavella" гремучая змея, но ведь это одно и то же[2]. Мы довольны: как хорошо мы теперь понимаем латынь. Наверное, автор справочника не хотел воздействовать на излишне впечатлительных и не знающих латыни больных прямым упоминанием животного. И все же имя страшной змеи произнесено... "Яд ее действует с путающей быстротой". Приходится читать громче, перекрикивая манкуспий, вновь разбушевавшихся возле дома, - они скребутся на крыше, бьются в окна, царапаются у притолок. В некотором смысле это не так уж странно: вечером мы видели много открытых клеток, но дом заперт, и лампы в столовой защищают нас своим холодным светом, пока мы, надрываясь от крика, пополняем наши знания. Все изложено в справочнике предельно ясно, внятным языком, доступным любому непредубежденному больному - законченная картина: цефалея и перевозбуждение, связанное с моментом засыпания. (К счастью, спать нам не хочется.) Череп сжимает мозг, как стальной шлем, - отлично сказано. Что-то живое ходит кругами в голове. (Получается, что дом как бы и есть наша голова, и кто-то кружит вокруг, и каждое окно, как ухо, прислушивается к вою манкуспий там, за стеной.) Голова и грудь сжаты железным каркасом. Докрасна раскаленное железо вогнано в темя. Насчет темени, впрочем, мы не уверены; свет начинает мигать и понемному гаснет; мы забыли с вечера включить движок.

Когда строк уже не различить, мы зажигаем свечу и ставим ее рядом с книгой - надо узнать все до конца о симптомах, когда уже знаешь, потом легче. Колющие проникающие боли в правом виске, эта ужасная змея, чей яд действует с пугающей быстротой (это мы уже читали, так легко сбиться при свече), что-то живое ходит кругами в голове, и это мы читали, все правильно, что-то живое ходит кругами. Но мы спокойны, снаружи еще хуже, если оно есть, это снаружи. Взгляды наши устремлены на книгу, и когда один из нас жестом привлекает общее внимание к вою, который делается все громче и громче, мы еще прилежнее слушаем чтеца, словно верим в то, что все это действительно творится сейчас здесь, где что-то живое ходит кругами, завывая под окнами, которые слушают вой погибающих от голода манкуспий.