Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко

Вечерами в саду Копытиных было весело: музыка тяжко вздыхала и кликала счастье пожарными трубами, горели настоящие электрические лампочки, подавались фруктовые воды, смеялись барышни. Но гимназистам, гимназисткам, епархиалкам и прочему несовершеннолетнему люду не было ходу в этот ночной Эдем. Бродила там лишь вполне взрослая, свыкшаяся с пороком публика. Она жевала пирожки, восседала на скамейках и утекала в глубь сада, где скрывалось дощатое чудище с резными наличниками в русском стиле – кафешантан.

Лиза в саду Копытиных бывала только днем, зато без тетки. С утра до обеда тут было царство нянек и глупых детишек. Лиза и ее подруга Мурочка Фрязина ходили в сад исключительно из-за качелей.

На качелях и случилось знакомство, которое не давало теперь Лизе покою. Началось с того, что Мурочка и Лиза катались, а совершенно неизвестный и никогда тут прежде не виданный молодой человек стоял рядом и на них глазел.

Мурочке, как всегда, от качелей стало дурно минуты через три. Не зря няня Артемьевна говорит, что голова у нее слабая. Это не значит, что Мурочка глупа. Напротив, учится она прилично, а в математике ей и вовсе нет равных – трехзначные числа запросто в уме складывает! Зато ее вечно укачивает в поезде, в пролетке и даже на санках.

А вот Лиза любила быструю езду («Как Чичиков», – язвила Мурочка, которая не только все читала, но и накрепко запоминала прочитанное). Еще Лиза обожала высоту, всяческую тряску, горки и велосипед. Большими качелями в саду Копытиных она никогда не могла насытиться. Мерные взлеты к вершинам берез, почти в небеса, а потом падения в бездну тени, к земле, к траве – о, если бы это не кончалось! Когда Лиза неслась вниз, внутри у нее вспыхивал холод и так сладко давил сердце, что глаза сами зажмуривались от блаженства.

– Чудо! – вскрикивала Лиза. – До чего я хочу, Мурочка, полететь на аэроплане! Эх, если бы снова этим летом в Нетске были авиаторы…

Авиаторов Лиза видела лишь однажды, два года назад. Странные их решетчатые машины зудели и кружились над Кичеевским полем. Публика ахала и не верила своим глазам. Многие ждали, что какой-нибудь аппарат свалится, зацепившись за крышу колокольни или за флагшток у палатки почетных гостей. Но все обошлось: авиаторы остались целехоньки. Они даже дали себя фотографировать, обнимать и носить на руках взад и вперед по пыльному полю. Их круглоголовые шлемы вошли в моду – такой надел даже губернаторский шофер вместо прежнего ушастого кепи.

В последний день полетов в воздух поднялись пассажиры из отчаянных нетских добровольцев – штабс-капитан Матлыгин, учитель физики Мухин и бесшабашная Зося Пшежецкая. Лиза стояла тогда в толпе и завидовала им до слез. Отец смеялся над ней, как над маленькой. Пусть теперь только попробует не пустить полетать!

Мурочка ни о каких аэропланах не помышляла, особенно на качелях. Она изо всех сил цеплялась побелевшими пальцами за гладкие жерди и бормотала: «Лиза! Хватит! Не могу больше! Даже ради тебя!»

Пришлось ее пожалеть. Бедная Мурочка выбралась на твердую, надежную землю и уселась на скамейку тяжело дыша. Все вокруг казалось ей чрезмерным и противным: песок дорожки ядовито блестел, воробьи свистали оглушительно, как сумасшедшие. «Никогда больше не стану на качелях болтаться!» – обещала подруге Мурочка.

Вот тогда-то и подошел к Лизе незнакомец. Он сказал:

– Можно с вами на качели?

– Можно, – ответила Лиза. – Только раскачивайте посильней.

Был незнакомец длинный, почти на голову выше Лизы, но вряд ли ее старше – просто мальчишка в полотняной белой косоворотке и с какой-то книжкой за поясом. Лизе он не понравился: слишком обыкновенный. Даже обыкновеннее обыкновенного – почти безбровый, белобрысый, с приглаженными мокрыми волосами. Должно быть, в Нети только что искупался. Его манеры не только тетя Анюта нашла бы дурными – улыбался невпопад, краснел поминутно. Герой!

Но был это первый незнакомец, самовольно вступивший в Лизину жизнь. За такую смелость она простила ему даже его шершавый, розовый, обожженный солнцем нос, готовый вот-вот облупиться.

Жаль все-таки, что не нашлось в нем ничего значительного и демонического. Лиза знала, что внимания достойны не такие вот костлявые мальчишки, а мужчины постарше и, главное, брюнеты. Например, трагик Варнавин-Бельский, всеобщий нетский кумир – настоящий брюнет. Таких называют жгучими. И адвокат Пианович тоже жгучий и считается красавцем. Вон он сидит за столиком под черемухами, играет в шахматы с ветеринаром Игруновым. Да, Пианович образцово темноволос! Усы и бородка у него аккуратные, будто нарисованные, а глаза с прищуром, светло-карие – есть такой светлый изюм, самый крупный и сладкий, бухарский. Пожалуй, этот изюмный взгляд как раз подкачал: в глазах демонических брюнетов обязательно должна быть глубокая печаль. И еще, кажется, холодный блеск?

Пока Лиза не очень хорошо разбиралась в красоте сорокалетних мужчин. Она уже несколько раз слегка влюблялась, но все в одноклассников Вовы Фрязина, Мурочкиного брата, и в строжайшей от всех тайне. Недавно она завела дневник для душевных излияний. Пока там было всего три никчемных записи про погоду – на большее пороху не хватило. К первой странице она приклеила открытку: неизвестной девушке молодой человек дарит букет, подкрашенный едко-розовым. Открыточный молодой человек был само совершенство: усики демонические, в глазах блеск (наверное, холодный?), губки крошечные, тронутые той же розовой краской, а руки маленькие, почти женские.

У мальчишки с качелей руки, как назло, были большие, красные и даже – о ужас! – в цыпках. Нет, ровно ничего интересного в нем не было!

Несмотря на это, Лиза гордо летала на качелях среди берез и облаков. Еще бы – она свободна, смела и даже решилась кататься с незнакомцем. А уж незнакомец от нее прямо-таки в восторге. Как хорошо, что надела она белое платье, а не противное форменное! С форменного как раз сегодня тетка сводила чернильное пятно, а заодно распускала защипки, чтобы удлинить подол – Лиза очень выросла за последний год. Таким образом, о блошином коричневом цвете на время можно было забыть, хотя тетка, конечно, старалась и спешила. Как бывшая институтка, она полагала, что скромная барышня не должна щеголять по городским улицам дачными нарядами – вдруг директриса возьмет да увидит случайно какие-нибудь легкомысленные рукавчики или короткую прошлогоднюю юбку.

Белое платье бросало на Лизино лицо снежные отсветы. Ее коса почти расплелась, и волосы золотой паутиной сияли у щек. В щеки, правда, впилась резинка от проклятой шляпы-тарелки, этого воплощения безупречности. Лиза видела себя – даже двух одинаковых себя – в круглых зрачках незнакомца. Она видела свою соломенную шляпу, горящие на солнце волосы, свои раскинутые в стороны руки и белые рукава, которые раздувает ветер. Летало, ширилось и обливалось холодом сердце, как всегда на качелях. Сама жизнь так и распахивалась навстречу всей своей синевой и блаженной неизвестностью. Нынешнее лето начиналось как другой мир!

– Вы совсем не боитесь высоты, – заметил незнакомец.

Его голос дрожал от смущения.

– Не боюсь, – беспечно подтвердила Лиза. – Я даже люблю высоту. Я бы очень хотела полетать на аэроплане или хотя бы на воздушном шаре.

– Воздушные шары признаются специалистами более безопасными. А вот их скорость и управляемость… Однако авиаторы то и дело разбиваются. Теперь, правда, все реже, – бубнил незнакомец.

Неужто он зануда?

– Я не разобьюсь! – усмехнулась Лиза. – Меня ангел держит. Так моя няня говорит.

Она тут же пожалела, что заикнулась про няню. Маленькая она, что ли? И вообще – «ах, няня, няня, здесь так душно!» – всей этой девчоночьей чепухи она терпеть не могла.

– Вы живете здесь недалеко, на Почтовой, – сказал вдруг незнакомец. – Я вас видел: вы заходили к Колчевским. Наверное, музыке учитесь?

Незнакомец, который вульгарно болтался по Почтовой, разочаровал Лизу окончательно. Что он там делал? Уж не сам ли брал уроки у Колчевских? Может, это именно он упорно долбил арпеджио на гнусавой виолончели, которую Лиза всякий раз слышала через стену во время собственных уроков? Вот некстати! Тогда он быстро выяснит, что Лиза – одна из худших учениц мадам Колчевской. Пианино наряду с вышиванием салфеток числилось у нее среди инструментов пыток. Была, правда, надежда, что незнакомец бегает по Почтовой в лавку Маматова за карамелью…

– Хотите леденцов? – в самом деле предложил блондин, начисто лишенный загадочности.

– Не хочу, спасибо, – холодно отказалась Лиза.

– Хорошие леденцы, ландринки…

Ну, о чем с таким разговаривать! Совсем плох.

Лиза устремила глаза в небо. Груда ослепительных ватных облаков то неслась ей навстречу, то отступала назад. Скрипели качели, мерно трудился незнакомец, раскачивая небо и землю. Внизу, в черемухах, бил себя по коленке ветеринар Игрунов и тонко вскрикивал: «Эх я, шляпа! Слона зевнул!» Адвокат Пианович у Игрунова выигрывал и мало смотрел на доску. А вот Лизу на качелях он заметил и весело кивнул. Она долго потом ломала голову, прилично ли отсюда, с качелей, носясь вверх и вниз, раскланиваться со знакомыми.