Холодный город - Сергей Петросян

Вот и «библиотека». Димон первым влетает в пахнущее прокисшим вином и свежими стружками тепло подвала, крикнув Серому через плечо: «В кассу займи!» Сам бежит в отдел на разведку. Очередь в кассу небольшая – человек двадцать. Серый становится в конец, а за ним почти сразу выстраивается еще несколько таких же запыхавшихся парней. Все смотрят на часы и приводят себя в порядок. Кто-то отряхивает снег с колен (видимо, упал, торопясь), другие поправляют съехавшие на бегу набок шапки и шарфы. Трое пожилых мужиков в углу лихорадочно выгребают мелочь из карманов. Наконец появляется Димон.

– Ну, что там? – спрашивает Серый.

– Гавана в лоб. Нам хватит.

«Гаваной-в-лоб» называют появившийся недавно кубинский ром «Havana Club» ленинградского разлива. Разливают его на заводе «Арарат» в водочные бутылки с пробкой из толстой фольги, которую в народе зовут «пей до дна» или «бескозырка». Стоит он как самая дешевая водка – 4.12, так что в сегодняшний бюджет вписывается. Серый пробивает бутылку рома и две конфеты «Кара-Кум» по 12 копеек. Пить без закуски друзья считают моветоном.

Наконец заветная бутылка с заокеанской жидкостью попадает в карман болониевой куртки Димона. На часах – без двух семь.

– Займем места в партере, коллега? – галантно вопрошает Серый.

– Вы правы, сударь, оттуда будет удобнее лорнировать ложи, – подхватывает Димон.

Они проскальзывают в закуток у кассы и устраиваются на теплой батарее. До закрытия магазина почти два часа, можно никуда не спешить, и, если вести себя тихо, никто не помешает неторопливой беседе. Тема для «коллоквиума» появилась еще вчера. Серый на одну ночь раздобыл «Так говорил Заратустра», размноженную на ротапринте. Пришел на занятия с красными глазами и дал копию Димону, но только на первую пару. Потом книгу надо было возвращать владельцу. Полутора часов Истории КПСС не хватило, чтобы познать мудрость Ницше, и теперь Серый собирается восполнять эту лакуну в образовании друга.

Через полчаса первая конфета съедена, а забывший об осторожности Серый, размахивая руками, декламирует по памяти:

– «Враг должны вы говорить, а не злодей; больной должны вы говорить, а не негодяй; сумасшедший должны вы говорить, а не грешник…»

– Тысячелетняя мудрость, – замечает Димон, делая глоток рома из горлышка, – древние персы в изложении немецкого гения…

– Позвольте с вами не согласиться, – раздается неожиданно голос из-за кассы.

– Скажите, эти пряжечки на туфлях у вас позолоченные или же просто золотые?

– Просто золотые…

Друзья синхронно повернули головы в сторону говорящего. Опираясь на пластиковую стенку, на них с усмешкой взирал довольно странный тип. Пожилой, лет за шестьдесят, сухощавый. Седая бородка и круглые очки делали его неуловимо похожим на Троцкого. Новенькая импортная дубленка никак не сочеталась с солдатскими валенками в блестящих галошах и потертой на углах спортивной сумкой с надписью «Олимпиада-80», надетой по-почтальонски через плечо. Довершал образ женский мохеровый берет явно ручной вязки.

Выпивающий в людном месте человек в любом городе СССР всегда становится объектом ухаживания со стороны тех, кто не успел до 19:00 или по экономическим причинам не смог стать временным владельцем бутылки водки, шнапса, ракии, чачи или любого другого аквавита. В студенческой среде это называлось «садиться на хвост». Но вид у «Троцкого» был отнюдь не заискивающий, скорее, снисходительный.

– С чем же вы не согласны? – осторожно спросил Серый.

– Вы позволите? – «Троцкий» кивнул на подоконник. – А то как-то неудобно беседовать через порог.

– Сделайте милость, присаживайтесь, – подвинулся Димон и, взяв бутылку «Гаваны-в-лоб» в руку, символически обмахнул подоконник от невидимой пыли.

Незнакомец с удобством пристроился на освободившемся месте, достал из кармана дубленки кружевной носовой платок и протер запотевшие с мороза стекла очков.

– Разрешите представиться, – произнес он торжественно, – Иблисов Вил Аполлионович, практикующий философ.

– Вил – это, видимо, Владимир Ильич Ленин? – блеснул эрудицией Димон.

– Полагаю, что здесь возможна и другая этимология, – ответил новый знакомый. – Впрочем, как вам будет угодно.

– А разве бывают практикующие философы? – поинтересовался Серый.

– Уверяю вас, они всегда были и будут. Спрос на идеи превышает предложение.

– Вы сказали, что с чем-то не согласны, – напомнил Серый.

– Да-да – я не смог согласиться с утверждением вашего друга о сочетании мудрости древних парсов с гением Ницше. Вы ведь его так эмоционально цитировали?

– Что же тут несовместимого, Вил Апол-л-и-онович?

– Дело в том, что Фридрих Вильгельм Ницше не читал ни Старшую, ни Младшую Авесту, а представление об образе Зороастра составил из «Западно-Восточного дивана» Гете и «Волшебной флейты» Моцарта.

– Так вы еще и литературовед? – с иронией спросил Димон.

– Каждый практикующий философ обязан быть немного литературоведом. Впрочем, коллеги, я ведь оторвал вас от тихих радостей, – Иблисов кивнул на бутылку в руках Димона, – так позвольте предложить достойный кубок для вашего земзема. Негоже интеллигентным людям пить из горлышка.

Вил Аполлионович порылся в сумке «Олимпиада-80» и на свет появился обернутый для сохранности газетой хрустальный стакан, оправленный в серебро. «Прошу вас, – он освободил стакан от бумаги и протянул его Серому, – за чистоту сосуда ручаюсь». Серый почему-то покраснел, хотя в студенческой среде выпивание «из горла» не считалось плебейством, а даже носило оттенок какого-то гусарства. Впрочем, если была такая возможность, они с Димоном предпочитали все-таки пить из стаканов. В летнее время раздобыть такую посуду не составляло труда – весь Невский был уставлен автоматами для продажи газированной воды. Граненые стаканы, чей классический дизайн по легенде был создан самой Верой Мухиной, в изобилии стояли в нишах этих автоматов. Там же, в нише, находилось нехитрое устройство для мытья – ставишь перевернутый стакан на металлический кружочек, надавливаешь – и струя воды бьет внутрь. То, что край, которого до тебя кто-то касался губами, остается немытым, никого не волнует. Но это летом. Сейчас же из-за мороза уличные автоматы были закрыты фанерными щитами, а ближайшие работающие находились в универмагах «ДЛТ» и «Гостиный Двор». Идти туда по морозу никакого желания не было, и на зимний период наличие посуды объявлялось «излишним эстетством».

Серый взял протянутый «кубок» и, наполнив его ромом, протянул гостю. Тот, приложив руку к сердцу, принял его и, посмотрев сквозь стеклянные стенки на мерцающую лампу дневного света, продекламировал:

«Нам пить вино запрещено,Что ж, так тому и быть!Но если уж придется пить,Пей доброе вино:И смех, и грех – гореть в адуЗа то, что ты лакал бурду…»

Затем опрокинул порцию рома в себя, молодецки крякнув.

– Хайям? – с видом знатока спросил Димон.

– Вы не поверите – Гете. Иоганн Вольфганг фон. А что, мои юные друзья, не продолжить ли нам приятную беседу за пиршественным столом? Я угощаю.

«Голубой, похоже, – подумал Димон. – И рюмочка эта красивая, и беретик, и стихи… Сейчас в гости позовет, книжки редкие показывать будет. Ну, да что он нам двоим сделает? Можно и сходить из интереса». Словно прочитав его мысли, Иблисов добавил:

– В гости я вас не зову – стеснен обстоятельствами, но тут неподалеку знаю достойное нашего общества местечко. Принимаете приглашение?

– Принимаем с благодарностью, – поспешно ответил за двоих Димон.

Застегнув куртки и заткнув недопитую бутылку сложенным фантиком от конфеты, друзья вышли в морозную темноту за Иблисовым. Философ сразу взял хороший темп и бодро двинулся по Невскому в сторону Мойки. На улице стало еще холоднее, и Димон, потирая замерзшие уши, уже начал жалеть о покинутом теплом месте за кассой. Но путь оказался недолгим – перейдя через Мойку, Вил Аполлионович трусцой перебежал на нечетную сторону Невского и гостеприимно распахнул дверь маленькой котлетной на углу.

– Прошу вас, господа. Не башня поэтов, но светлые умы здесь появляются.

Конец ознакомительного фрагмента.