Прынцик - Андрей Кокоулин

У самого перекрестка завибрировал и запел "Фигаро" мобильник. Галка вытащила его на свет из узкого кармана плаща, чертыхаясь и борясь с разросшейся связкой ключей. Фигаро здесь, Фигаро там. И откуда же столько ключей-то?

— Да.

— Привет, Галинка, — задышала трубка.

— Ой, Гриш, привет!

— Я могу к тебе заехать. Через полчасика. Можно?

Ух, какой голосище вкрадчивый! Галка даже зажмурилась от бархатистых переливов.

Совсем сдурел Гришка. Опять охмурять собрался. Наверняка ведь думает, будто она сейчас от радости только что из штанов не выпрыгивает. А как же! Шарыгин снизошел. Лев. Звезда театра. Бессменный, лет десять уже, "эфиоп". Иные не только из штанов, из нижнего белья выпрыгивают… Она чуть не прыснула в микрофон, представив себе технологию прыжка: трусики в одну сторону, готовое тело — с глухим стуком — в другую.

Самомнение у него все же.

— Алло, живые есть? — деловито поинтересовалась трубка.

— Ой, извини, Гриш, — спохватилась Галка. — Есть живые, есть.

— Ну так как?

— А тебе зачем, Гриш?

— Ну-у…

В трубке, не найдясь, замолчали.

Несколько секунд Галкино ухо ловило непонятные звуки. Казалось, будто с той стороны причмокивает, посасывая бутылочку с молоком, младенец. Младенчик. Воображение тут же живописало Шарыгина, склоненного над свертком. Сверток перевязан голубой ленточкой и вяло шевелится. Гриша еще в гриме. Сеанс дневной детский, стало быть, Гриша — волк. Недобитый охотниками и оттого подобревший волк. С пастью из папье-маше и густыми художественными разводами над и под глазами. С хвостом, само собой. Поскольку детей Шарыгин при себе ни в каком виде терпеть не может (это всеобщий театральный секрет), то и бутылочка с молоком находит адресат скорее всего по случаю. По наитию она повернута нужным концом и на вытянутой руке приопущена внутрь свертка.

Нет, дурацкая какая-то картина. Неправдоподобная. Будет Гриша возиться, как же. Подбросит в соседнюю гримерку и думать забудет.

— Гриш, — озадаченно произнесла Галка, — а кто у тебя там чмокает?

— Шмокает? — удивился Гриша. — Никто не шмокает. Это я еденеш шошу. От горла.

— А-а…

— Не отключайся.

— Хорошо.

Ожидая, Галка прошла чуть вперед.

В трубке что-то шуршало, падало, слышались приглушенные шаги, затем прорезался мягкий скрип двери. "Казимирчик", — кажется, произнес Гриша. Галку передернуло. Казимирчик. Совершенно противный тип. Вроде бы и вид у Алексея Яновича был совсем не злодейский, и к Галке он относился с участием и без всяких амурных намеков, а вот что-то шептало внутри: "Будь начеку, Галка". Подмечалось: по коридору по стеночке ходит, жмется. Улыбка — жалкая какая-то, словно бы виноватая. Зато начнет говорить и все у него "прелестно", "восхитительно" и "ошеломительно". В том числе и Галкина игра в две ноги. Там главное-то было не шевелиться. Тяжело, конечно, но уж никак не "Фантастика!" вам и не "Фурор!".

А вообще Галке казалось, это у нее — генетическая непереносимость. Может быть, прапрадедушка Казимирчика поцапался когда-то с ее прапрабабушкой. И вот — отозвалось.

Голоса отдалились. Ничего разобрать было невозможно. Как лягушки на болоте поквакивали. Ква-ква, ква-ква. Один раз, правда, Гриша взорвался: "Тьфу на вас, Алексей Янович!". Видимо, Казимирчик и тут переборщил с эпитетами. "Превосходный вы волк, Григорий Валентинович! Мощнейший! Настоящему фору дадите, натурально!"

А я все жду, жду, подумала Галка.

Глаза как-то сами уцепились за висящую на углу крайнего дома табличку. Мелким шрифтом белыми буквами на синем фоне там было написано: "Ул. Ломаная". Вот, подумалось, хоть здесь ясность наконец какая-то. "Ул. Ломаная", а не пойми вам что. Теперь определиться бы с местонахождением этой Ломаной… Интересно, а в Пицунде есть Ломаная?

Впрочем, это я разбежалась, оборвала себя Галка. Если из метро да сразу в Пицунду, это же просто прорыв в физике пространства. Галина Ивановна — нобелевский лауреат. Звучит? Нобелевский лауреат Галина Ивановна, собравшись на вручение премии, пропала в пути…

Что-то смутно знакомое в перпендикуляре к Ломаной все же было. Вроде бы и проспект Победителей, а вроде бы и нет. И шпилек у здания на противоположной стороне примечательный. И зеленую предохранительную сетку Галка уже видела. И рекламный щит, предлагающий купить квартиру у залива по бешеной цене, давно уже намозолил глаза.

Но нет, не складывалось. Помнилось как-то по другому.

— Але! И я у ваших ног!

В трубке стукнуло, словно Гриша и впрямь брякнулся там, у себя, на колени. С него, впрочем, станется.

— Ну что вы, сэр! — решила подыграть Галка. — Падение — напрасно.

Она, скажем, какая-нибудь Дульсинея… Нет, лучше Констанция. Или Марта. В общем, дама сердца. А перед ней — Шарыгин. В железе. С плюмажом. Только что из крестового похода.

— Вы бросили меня. Одну! Без утешенья!

— Класс! — восхитился Гриша. — Дальше. Я, значит… — он кашлянул и продолжил изменившимся голосом: — Не вымолив прощенья, я не сдвинусь…

— Приду через неделю — посмотрю.

— Коварная!

— Итак, я жду ответа. Вы просите приюта или нет?

— Просю.

— Сю-сю. Причина?

— Пала лошадь.

— Гриш, ну какая лошадь?

— Каурой масти жеребец-трехлетка.

— Что ржал еще над вами?

— Все, доржался. Издох негодный. Был ему конец.

— А если серьезно, Гриш?

— Серьезно?

Шарыгин невесело хмыкнул. Затем стало тихо.

Галке вдруг подумалось, что такую тишину, наверное, космонавты слушают. Когда связь с Землей обрывается. Висит себе в невесомости, скажем, космонавт Мухина, а ЦУП молчит. То есть, даже вездесущего треска помех нет. Будто в отсек ваты натолкали. Или как там — в рубку… В трубку…

Бррр! Галка поежилась.

Что ж это у нее за фантазии-то такие?

— Гриш…

— Ох, Галюшка!

Тишина треснула. Надрыв больно резанул по сердцу.

Рыдал Гриша громко, глотая слова обиды, хлюпая носом и подвывая. Даже на вынужденной — для вдоха — паузе у него, как нарочно, получалось тянуть воздух с пронзительными, трагедийными вибрациями. Словно он был профессиональный плакальщик, всей душой отдающийся любимому делу. В последний путь, в последний путь!

Господи, подумала Галка, сорок два года человеку. Сорок два.

Прижимая мобильник к уху, какое-то время она только и могла беззвучно шептать: "Ну, пожалуйста… все будет хорошо… ну, пожалуйста…"

Увы, Шарыгин и Мироздание не уживались. Как-то так. При этом страдающей стороной (естественно) выступал Гриша, а Мироздание всячески его гнобило и, как ему и положено, действовало цинично и подло, через людей. О, пособников и наймитов было множество. Целый театр! Плюнуть некуда — одни пособники и наймиты. Казимирчик. Главреж. Кассир Нахруллин. Абаева. Жмуркова. Хабаров. Песков. О, Песков! Иуда! И примкнувший к нему светотехник Полуянов.