Константин Коровин вспоминает… - Константин Коровин

Плачевное положение Коровина было общеизвестно. Его приятель, художник С. А. Виноградов, сообщал, например, 14 сентября 1937 года С. А. Белицу: «…Леви, устроитель выставок картин русских художников в Западной Европе, писал, что у Коровина нищета, это же ужасно! Вот какой печальный закат его блестящей жизни! Ведь в Москве говорили когда-то: „Константин — на всю Москву!“ И это было верно. Вот уж кто напрасно уехал из России — это Костя Коровин… Жаль его очень-очень»[22]. Все сочувствовали, и никто не приходил на помощь, даже когда-то самые близкие люди.

Что еще больше отягощало и без того трудную жизнь художника, так это беспросветное одиночество. Приятелей у него, как он сам признавался, не было[23]. Отношения в семье были сложными и трудными.

Казалось, что нигде, ни у кого и ни в чем Коровин уже не мог найти ничего отрадного, согревающего его душу на старости лет. Вот почему на чужбине он жил лишь прошлым, воспоминаниями о милой его сердцу России.

Раньше, когда Коровину случалось на короткое время выезжать за границу, он, по его словам, «каждую ночь видел во сне Россию, поля, облака, рожь, коноплю, лес»[24]. Но тогда грела радость возвращения домой, а теперь, на чужбине, была бесконечная и неутолимая тоска по Родине. Е. Е. Лансере, ездивший в 1930-е годы во Францию, рассказывал В. С. Мамонтову, как несчастный Костя, увидев где-то на выставке пейзаж русской природы, стоя перед ним, расстроенным и слезливым голосом твердил: «Милые, родные русские березки, увижу ли я вас, красавицы мои?»[25]. В одном из своих очерков Коровин восклицал: «Красавица-Россия, никогда не умирающая, нетленная, вечная!»[26].

Любовь к России, тоска по ней и привели Коровина за рубежом к занятиям литературным трудом. Но, видимо, поначалу ему мешала его природная нерешительность и лишь исключительные обстоятельства могли направить деятельность Коровина в новое русло. Чуть было это не произошло в 1925 году, когда сын Алексей пытался покончить жизнь самоубийством. Тогда с особой ясностью ощутив, что пребывание на чужбине гнетет его, как никого другого, и что все у него не ладится, Коровин невольно стал отводить душу в воспоминаниях о России. Чтобы отвлечь сына от мрачных мыслей и вселить в него бодрость, он начал делиться с ним отрадными эпизодами своей жизни. Художник сообщал в то время Б. Б. Красину: «…я живу воспоминанием о друзьях… Каждый час я [вспоминаю] и даже написал целую книгу на рыбной ловле и посылаю написанное в больницу к Леше, стараясь развлечь его печальный дух. Я читал Феде [маленькому Шаляпину] и дочери П. Ключевского — юные сердца меня похвалили»[27]. Однако тогда на этом дело и ограничилось.

Лишь позднее, когда Коровин временно не мог держать в руках кисть, он опять обратился к воспоминаниям и начал их записывать. Отвечая на вопрос, как он стал писателем, Коровин говорил: «Был я болен, живописью заниматься не мог, лежал в постели. И стал писать пером — рассказы. Закрывая глаза, я видел Россию, ее дивную природу, людей русских, любимых мною друзей, чудаков, добрых и так себе — со всячинкой, которых любил, из которых „иных“ уж нет, а „те далече“… И они ожили в моем воображении и мне захотелось рассказать о них»[28].

Так в 1929 году появился новый талантливый русский писатель Константин Алексеевич Коровин. Ему было тогда 68 лет.

Начало систематической литературной деятельности Коровина знаменует мемуарный очерк «Из моих встреч с А. П. Чеховым», написанный в связи с двадцатипятилетием со дня кончины писателя и напечатанный 13 июля 1929 года в парижском еженедельнике[29]. Затем художник поделился воспоминаниями о М. А. Врубеле, А. Я. Головине, а далее пошли уже и чисто беллетристические произведения — рассказы, были, сказки.

Весьма любопытно воспоминание современника о первых шагах Коровина на литературном поприще за рубежом: «Он принес рассказ. Рассказ яркий, красочный, как и его живопись, но написанный так, как будто бы автор никогда в жизни ничего не писал. Фразы без начала и без конца, отдельные слова… Пришлось сильно править и рассказывать ему, почему ему правят именно так, а не иначе. Коровин слушал все замечания, которые ему делали другие писатели, другие члены редакции, все слушал и принимал к сведению. И, начав писать в семьдесят лет, быстро воспринял все, что было нужно для писания»[30].

Вначале Коровин, по-видимому, колебался, не зная, в какой форме преподносить свои очерки: давать ли, памятуя о знаменитых «Художественных письмах» А. Н. Бенуа (печатались в дореволюционные годы в петербургской газете «Речь», а затем в Париже в газете «Последние новости»), какое-либо общее название или нет. Об этом свидетельствуют подзаголовки «Воспоминания художника», «Заметки художника», которые Коровин предпослал своим некоторым первым произведениям. Однако наличие подзаголовка, очевидно, стесняло Коровина-писателя, и впоследствии он от него отказался.

Писательская деятельность Коровина протекала очень интенсивно и с годами не ослабевала, как это обычно наблюдается у людей его возраста, а, наоборот, усиливалась. В 1929 году он напечатал один очерк, в 1930 — тринадцать, в 1931 — двадцать три, а в 1938 — уже пятьдесят три, то есть в среднем по одному в неделю. Всего за десять лет он опубликовал более 360 мемуарных очерков, рассказов, сказок, а также книгу «Шаляпин. Встречи и совместная жизнь».

Однако этим литературное наследие Коровина отнюдь не исчерпывается. Только в одном частном собрании во Франции находится, по словам его владельца, «толстая тетрадь» с рассказами об охоте и рыбной ловле, тетрадь воспоминаний о 1917 годе и рукопись «Уроки живописи и реставрации картин по Коровину». Не исключено, что неопубликованные произведения художника имеются и в других местах.

Основная часть писательского наследия Коровина относится к области мемуарной литературы: автобиографические заметки, воспоминания о художниках и деятелях искусства и литературы, в которых по своей значительности выделяются подробные записи о более чем сорокалетней дружбе с Ф. И. Шаляпиным, наконец, рассказы о поездках по России и за границей, об охоте и рыбной ловле. Помимо этого, имеется несколько сказок, былей и легенд, услышанных художником во время его странствий.

Мемуарная форма повествования придала произведениям Коровина большую убедительность и жизненность. Впрочем, высокая степень достоверности воспоминаний, как видно из комментариев, бесспорна. Автор нигде не прибегает к заведомой фальсификации фактов, хотя ошибки памяти с ним случались. В одном очерке, чувствуя, что неправильно называет фамилию, он так прямо и признается: «Извините — память стала изменять»[31]. И хотя Коровин стремится быть максимально правдивым в своих воспоминаниях (когда-то он сказал: «Слово — величайший дар, и обращаться с ним нужно честно»[32]), однако, помимо воли, некоторые его мемуарные очерки имеют налет идеализации дореволюционной России.

В прекраснодушных суждениях Коровина повинно то обстоятельство, что он в основном знал жизнь лишь определенного круга людей. Большей частью все это были вполне обеспеченные, зачастую весьма богатые люди, которые могли для удовлетворения своих прихотей истратить в один вечер сотни рублей.

Да и сам Коровин, живший «на пятаки» лишь в детстве и юности, став известным художником, материальной нужды в России не знал. Он, конечно, знал о беспросветной нищете, видел тяжелую жизнь народа, но близко с этим ему самому все же сталкиваться не приходилось. К тому же не в натуре Коровина было останавливаться на безотрадных сторонах жизни. Он сам признавался как-то: «Были мрачные и неудачливые встречи. Но редко. Они как-то не запоминались, выпадали из жизни». Это отразилось и на воспоминаниях Коровина. Так, знакомясь с его благодушным повествованием о миллионере М. А. Морозове, трудно представить себе, что речь идет о том самом Морозове, на фабриках которого рабочие нещадно эксплуатировались[33].

В силу уклада своей жизни, характера и привычек художник был далек от сотрясавших Россию событий и сторонился их. Надо учитывать также, что произведения Коровина печатались в эмигрантских газетах и журналах, преподносивших своим читателям ушедшую Россию в самых розовых тонах. На потребу этим изданиям Коровин написал несколько очерков о первых годах революции, но они явно чужеродны и совершенно не согласуются с индифферентным отношением художника к общественным и политическим вопросам. По существу, единомыслия с эмиграцией, а тем более с белогвардейскими элементами, у Коровина не было, и, общаясь с русскими людьми, оказавшимися за рубежом, он чувствовал себя неприкаянно и одиноко.