В пасти льда - Юрий Погуляй

   - Мастер Айз! - окликнул я здоровенного кока, работающего, как водится, с голым пузом и со смешным колпаком на бритой голове. - А можно...

   - О! Бауди! Не можно, а нужно! - он обернулся, махнул рукой, в которой был зажат половник, в сторону стоящего у плиты подноса. - Бери и дуй к шаману, поняло? Пусть оно пожрет, да?

   Я сокрушенно вздохнул, но спорить не стал. Юнга делает все, что приказывают старшие матросы или офицеры. Валли Айз, как кок, принадлежал к касте последних.

   - Я тут "кошки" оставлю с паркой?

   - Оставляй, чудо. Поторопись, остынет!

   Он забыл про меня в ту же секунду, как я коснулся подноса. Работы у кока хватало.

   Теперь, после приказа офицера, меня ждала третья, нижняя палуба.

   Как я уже говорил - каждый уровень пиратского шаппа - это свой, особенный мир. Есть первая палуба, вотчина офицеров и ледовых штурмовиков - украшенная коврами и диковинными шкафчиками из дерева. Всегда светлая, всегда тихая, если плотно прикрыты двери в небольшой тренировочный зал. Трехместные каюты абордажников, отдельные покои офицеров - постоялый двор на гусеницах, а не боевая палуба. Чуждый для простого моряка мирок с отдельной отопительной котельной.

   Из палубной команды наверху чаще всего бывали стюарды. Самая замкнутая и оторванная от простых пустынников группка. У нас в общей зале спал только один из них: старший матрос Ворчун - остальные держались поближе к офицерам, прикрепленные каждый к своему "хозяину".

   Стюардов в команде недолюбливали. Может быть из зависти, а может быть из-за очевидного примера как может извратиться вольная жизнь странника Пустынь. Был ты свободным человеком, и вдруг стал личным рабом какого-нибудь головореза. Пусть еда лучше, работы меньше, но ты себе уже не принадлежишь. Ты - стюард.

   Меня передергивало от перспективы оказаться среди офицерских слуг. Вторая палуба казалась мне значительно милее. Все ее запахи, все шумы, темные закоулки и старые топчаны общих залов были частью мира простого моряка или техника. Здесь всегда бурлила жизнь. Даже ночью. Слышались беседы у печек. Шатались по темным коридорам обходчики или ремонтники. В столовой, неподалеку от кухни мастера Айза, постоянно торчал кто-то из ледовых штурмовиков, соскучившихся по общению с "простыми людьми".

   Первая, вторая палубы - вот она корабельная жизнь. Настоящая. И в пику ей существовал самый нижний уровень "Звездочки".

   Я остановился на последней ступеньке трапа, ведущего в темный коридор технической палубы. Ненавижу это место и считаю его самой зловещей частью корабля. Царство грохота с которым не справлялась даже усиленная обшивка перегородок. Я чувствовал, как ярдах в двадцати от меня, за могучими боками шаппа, перемалывают вековой лед огромные траки. Судно тряслось и подрагивало из-за неровностей Пустыни, и ему вторило тихое позвякивание крышки на кастрюле да дрожь зубов.

   В этой темноте кто-то есть

   Я сошел с трапа в пахнущий маслом и гарью мир корабельных механиков, оказавшись на территории тьмы, затхлого воздуха и резких звуков. Очень странное место облюбовал себе старый корабельный шаман. Нездоровое. Перехватив поудобнее поднос, я с тоской посмотрел вперед, туда где кончалось пятно света от фонаря и начиналась тьма. Вдоль пола тянулась труба отопления, покрытая старыми тряпками. Не знаю, для чего они, но унылую картину дополняли прекрасно.

   Пол под ногами дрожал, и я шел очень аккуратно, ожидая в любой момент резкого толчка или удара. Позади сквозь переборки доносился грохот расположенных на корме двигателей.

   Балиар ан Вонк самый чудаковатый человек на борту "Звездочки". Даже полубезумные инструментарии, большую часть дня проводящие здесь, среди механизмов, предпочитают спать на второй палубе, где грохот двигателей "Звездочки" еще можно научиться не замечать (хотя несмотря на все многослойные перегородки, призванные снижать грохот до уровня терпимого - гремело у двигательной очень сильно) .

   Старый шаман почти никогда не покидал черной палубы.

   Оказавшись на границе света и тьмы, я перевел дух. Теперь поворот направо. Там будет дверь в технические помещения и узкий закуток, в котором должен гореть фонарь. Если он горит - хорошо. Если нет, то наощупь в закуток и вдоль стенки налево, дальше - переход в еще один коридор. Там будет еще один и я его увижу, если не погас фонарь. Инструментарии дотошно проверяют каждый механизм на своей палубе, следят за любой мелочью, связанной с сердцем корабля. Однако освещение коридоров к их интересам не относится. Капитан Аргаст Дувал как-то умудрился заставить их самим убирать свои проклятые коридоры, чтобы держать палубную команду подальше от секретов инструментариев, но вот битву за фонари вне технических лабиринтов проиграл. Так говорили в кабаке "У Полового" (как в шутку называли печь посреди жилого зала простых моряков, у которой постоянно грелся кто-то из старожилов и с охотцей делился жуткими историями да легендами "Звездочки").

   Одна из страшных сказок гласила, что на третьей палубе обитают души погибших моряков. Тех, кто настолько прикипел сердцем к бывалому шаппу, что даже после гибели остался на борту. Меня страшилки не трогали. Опыт подсказывал, что от живых гораздо больше неприятностей. И я с большей радостью встретился бы в темном коридоре с духом мертвого моряка, чем с тем, кого увидел в проходе к каюте шамана.

   Под мерцающим фонарем, прислонившись к переборке, стоял ученик шамана - Зиан ан Варр. Тощий, как древко алебарды, в роскошной, распахнутой шубе. Вытянутое лицо с надменно поджатыми губами, темные провалы пустых глаз с вечно розоватыми белками от пагубного пристрастия к алому камню.

   Он о чем-то переговаривался с механиком, лицо которого было тщательно обмотано грязными тряпками, а глаза скрывали огромные защитные очки. Инструментарию явно хотелось уйти подальше от скучающего Зиана, но он терпеливо изображал интерес к беседе.

   Ан Варр - один из демонов "Звездочки". Желтое пятно на свежевыпавшем снеге. Избалованный лицемерный ублюдок, которого ненавидела большая часть палубной команды и опасались механики. Лихих штурмовиков он задирать не смел, а при офицерах имел вид придурковатый и благоразумный. Ему хватало ума не наглеть и держать себя в руках, и потому меня колотило от бессильной ярости, когда я видел Зиана в компании с кем-нибудь из властьпредержащих на корабле пиратов.

   Было в нем что-то необъяснимое, что-то такое, что нельзя описать словами. Удивительно, но он ни разу не задевал меня. Ни разу не трогал, но я его ненавидел. Просто за то, что он был. Досадное, глупое чувство. И даже сейчас я не могу понять, отчего оно тогда возникло так ярко, так невыносимо важно.