В темном городе - Александр Ломм

— Спросить кое-что.

— А при мне нельзя?

— Можно. Только сначала я хочу поговорить с нею с глазу на глаз. Тебе я потом расскажу.

— Что-нибудь случилось, Йозеф?

— Да нет, пустяки…

— Ну смотри.

Марта удалилась на кухню, а Кованда сунул ноги в теплые туфли и прошел в столовую.

Здесь было холодно и неуютно. Из-за нехватки угля квартира почти не отапливалась.

За окном сгущались ранние зимние сумерки, но было еще довольно светло, а над противоположным домом даже виднелась яркая полоса голубого неба, чуть тронутая нежным розовым оттенком, брошенным последними лучами заходящего солнца.

Скрипнула дверь, пошла Оленька. Она была в синем пальто с беличьим воротником и в маленькой шапочке, отороченной тем же мехом. На ее смуглом скуластом личике сверкали из-под густых бровей большие лукавые глаза.

— Здравствуй, папа! Ты звал меня?

— Звал. А ты, я вижу, уходить собралась?

— Я только к Зденке, папа. У нас сегодня такая уйма уроков!.. Ты недолго задержишь меня?

— Не бойся, ненадолго… Ну, как дела в школе? Все благополучно?

— Все хорошо. Меня сегодня вызывали по новой немецкой истории, и я все отлично ответила. Вопрос попался такой легкий-прелегкий: основание национал-социалистической партии Германии и биография фюрера. Я так все отчеканила, что наша историчка прямо удивилась… Да ты меня не слушаешь, папа!

Оленька стояла сбоку дивана и, крутя перчатку, смотрела на отца. А он рассеянно посасывал трубку и пристально следил за быстро блекнувшей полоской неба за окном.

— Слушай, Оленька. — Кованда вынул изо рта трубку и повернулся к дочери. — Мирослав Яриш с тобой в одном классе?

Вопрос был столь неожиданный, что застигнутая врасплох Оленька вздрогнула и залилась густым румянцем. Помолчав, она робко сказала, глядя в пол:

— Ну… со мной… А что?

От Кованды не ускользнуло ее смятение. В другое время он не преминул бы воспользоваться случаем и отпустить в адрес дочки несколько добродушных шуток. Однако теперь он был слишком серьезно настроен и сделал вид, что ничего не заметил.

— Вот что, доченька. То, что я сейчас скажу тебе, нужно сохранить в полном секрете. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, папа…

— Ну так вот… Сегодня, в час пополудни, гестапо арестовало Богуслава Яриша и Ярмилу Яришеву. Это родители твоего одноклассника Мирека. Его тоже должны были взять, но он почему-то не вернулся из гимназии домой. Скорей всего его по дороге кто-то успел предупредить. Теперь его ищут по всему городу. Гестаповцы впрягли в это всех, кто носит хоть какую-нибудь форму: железнодорожников, почтальонов, кондукторов трамваев, не говоря уж о нас… Тебе понятно, что я хочу сказать?

— Да, папа…

Девушка была бледна как смерть.

— Если его смогли только предупредить, а надежного убежища для него не сыскали, он все равно попадется, — тихо продолжал Кованда. — Деваться ему некуда. То, что его до сих пор не схватили, чистейшая случайность. Гестапо в таких делах не останавливается ни перед какими расходами. Ночью Мирека непременно поймают…

— Папа!!!

Оленька закричала так громко, что Кованда вскочил с дивана.

— Тише! Ради бога тише!

— Папочка, миленький, спаси его! Ты ведь это можешь! Я знаю, что можешь!.. — горячо зашептала Оленька и, судорожно схватив большую красноватую руку отца, прижалась к ней лицом.

Он обнял ее за плечи и усадил рядом с собой на диван.

— Успокойся ты, глупышка! Успокойся! — гудел он ей в ухо и гладил ее рассыпавшиеся из-под шапки волосы. — Разве можно так кричать о таких делах?! Ведь даже у стен есть уши!.. «Спаси»!.. Да ты понимаешь вообще, о чем просишь?

— Ты боишься, папа?!

— Тише, не серди меня! При чем это тут — боюсь я или нет. Сообрази, что говоришь. Как его спасать-то? Ведь кто его знает, где он теперь блуждает, перепуганный да голодный…

— А если бы знал, где он, спас бы? — Оленька обхватила обеими руками отца за шею и старалась заглянуть ему в глаза. — Ну скажи, папа, спас бы, а?

Кованда слегка отстранился от дочери, крепко потер подбородок и сказал неопределенно:

— Посмотрим… Посмотрим… Ступай-ка, принеси мне табаку. А то голова что-то совсем не работает…

Оленька быстро сбегала на кухню за табаком. Мать встретила и проводила ее встревоженным взглядом. Но Оленька не обратила на это внимания.

Кованда набил трубку горьким самосадом, раскурил ее, выпустил облако едкого дыма и сказал:

— Хорошо. Допустим, что я мог бы для Мирека кое-что сделать. Но где найти его?

— Я знаю, где найти! — воскликнула Оленька.

— Ты? Откуда же ты можешь знать? — Кованда притворился крайне удивленным и озадаченным.

— Об этом, папа, потом! Это сейчас неважно. Я знаю, где он находится именно сейчас, в эту минуту. Только надо спешить. Он может уйти!..

— Понятно. Мы немедленно пойдем туда вместе! — решительно сказал Кованда.

— Вместе нельзя! — всполошилась Оленька.

— Почему? Ты не веришь своему отцу, Ольга?! — В голосе Кованды послышались строгость и горечь.

— Нет, папа. Я верю тебе. Но Мирек испугается и убежит, если увидит тебя вдруг, без предупреждения. Он ведь знает, где ты служишь…

— Правильно. Ты у меня умница. Говори, где мне ждать вас.

— Под Вышеградом, у железнодорожного моста!

— Подходит. Ну, беги. А я переоденусь в штатское и сейчас же поеду к мосту. К пяти часам я буду уже на месте.

— Бегу, папа!..

И Оленька выбежала из столовой. В передней она столкнулась с матерью.

— Стой ты, сумасшедшая!

Пани Ковандова схватила дочь за руку и сунула ей кошелку.

— Держи! Здесь термос с горячим кофе и свежие оладьи с повидлом… То же мне заговорщики! Галдят на весь дом, а о том, что мальчонка не ел с самого утра, и не подумают!

— Ой, мамочка! Милая! — Оленька крепко обняла мать, но вдруг отскочила от нее и бросилась назад в столовую. Подбежав к отцу, она умоляюще заглянула ему в лицо: — Папа, только ты смотри!..

Кованда нахмурился и гневно сверкнул глазами:

— Сейчас же выбрось из головы эту грязную мысль и никогда не смей такое думать! Твой отец не был и не будет предателем! Ступай и выполняй свой долг!

Оленька поцеловала его и через минуту уже стремительно бежала по сумеречной улице с кошелкой в руке.

Похолодало. К ночи обещал быть изрядный мороз. Электрические часы на углу показывали ровно четыре…

7

На Прагу опускались синие сумерки. Город погружался в темноту.

Со стороны Вышеградского парка, раскинувшегося на крутом косогоре, открывался широкий вид на белую ленту замерзшей Влтавы, на железнодорожный мост, на Смиховский район с шеренгами темных, уже окутанных сизой дымкой пяти- шестиэтажных домов. Оттуда доносились приглушенные шумы, рокот, далекие звонки невидимых трамваев, короткие гудки автомобилей.

Здесь, на древнем Вышеграде, уже царила глубокая тишина. Седые развалины старой чешской крепости и более поздние, еще вполне сохранившиеся высокие крепостные стены с давно ненужными бойницами и амбразурами, погрузились в сон…

Мирек сидел на скамье неподвижно, в глубокой задумчивости. Берет его был натянут на уши, воротник макинтоша поднят, руки глубоко засунуты в карманы. Мороз пронизывал его насквозь, но он не замечал этого. Не хотелось ни двигаться, ни думать о спасении.

Повзрослевший за несколько часов, осунувшийся и даже похудевший, он смотрел на сумеречный город остановившимся взглядом и безучастно слушал его отдаленные, словно подземные, шумы.

Он чувствовал себя абсолютно чужим этому городу, чужим и ненужным. Он был уверен, что если он, одинокий и затравленный, замерзнет здесь до утра или будет схвачен на этой скамье гестаповцами, городу это будет в высшей степени безразлично…

Шестнадцатилетнее сердце не ведает страха смерти. Решив не сопротивляться судьбе и умереть, Мирек, однако, не вычеркивал себя окончательно из будущей жизни. Его воображению представлялось, как утром в парке обнаружат его окоченевший труп; как люди будут жалеть его, говорить: «Такой молодой и такой несчастный!»; как заплачет Оленька, узнав о его гибели. Да, она заплачет и всю жизнь будет терзаться мыслью о том, что могла еще раз увидеться с ним, могла хотя бы попрощаться с ним, но не сделала этого, не пришла на свидание. Пусть же плачет, пусть терзается!.. Он живо представил себе плачущую обманщицу, увидел ее слезы, и это послужило ему некоторым утешением в его безысходном горе.

В половине пятого, когда он совсем уже потерял надежду на встречу с подругой и весь отдался мрачным мыслям о близкой смерти, в отдаленной аллее послышались быстрые легкие шаги.

Он с трудом повернул голову и в густеющих сумерках увидел знакомый силуэт.

Оленька остановилась шагах в десяти от скамьи и, прерывисто дыша, молча смотрела на него. Горло его сжалось. Каким-то образом, по одному се виду, по кошелке в ее руке, по ее молчанию и нерешительности, он мигом понял, что она все знает.