Тигрушка (сборник) - Анатолий Гладилин

– Ребята, вы меня за фокусника принимаете?

Друг, а ты не сердись, – миролюбиво ответил один из алкашей, – в Москве два месяца как нет пива, ни капли. И тут ты как с неба свалился. Мол, гоните ему три бутылки. Цирк, да и только.

Зимой Алке исполнилось четырнадцать лет, и она старалась, при любом удобном случае, улизнуть из дома в компанию своих сверстников. Котяра очень обижался, и в конце концов мы с ним написали письмо: «Аля, зачем нас тогда завели, если никто с нами не играет и даже не рассказывает, что происходит в школе?» – и подписались: «Котяра, папа».

Следующим летом мы сняли дачу в подмосковном академическом поселке Абрамцево, который по указанию тов. Сталина был построен пленными немцами (а значит, отличного качества). И каждый академик имел там кроме дачи еще приусадебный участок с гектар. Нам сдала полдачи вдова академика-металлурга, как нам шепнули, его бывшая домработница, которая выкорчевала деревья и превратила свое персональное га в процветающее огородное хозяйство. Впрочем, об академиках (которых осталось уже мало), об их вдовах (которые никуда не делись), об академическом потомстве (которого, к великой радости Алки, хватало), о писателях, которые давно уже проводили лето в Абрамцеве: прозаики Юрий Казаков, Георгий Семенов, сатирик, один из авторов знаменитого мультфильма «Ну, погоди!» Аркадий Хайт, драматург, основатель и редактор телевизионного «Ералаша» Александр Хмелик, – короче, о том, кем и чем было интересно академическое Абрамцево, мы говорить не будем, и не из вредности, а потому что обещали другое – рассказывать только о хвостатых и полосатых.

Впрочем, одну подробность сообщу. Дело в том, что в довершение к сталинской милости около академического поселка бил целебный источник. Академическое сообщество уверяло, что эта вода лечит от болезней. Мы пытались выяснить, от каких именно. Ответ был категоричен: от всех, кроме воды в коленке. Но вода (не из коленки, а из источника) действительно была очень вкусной. Ежедневно я брал трехлитровую бутыль и по лесной тропинке спускался к источнику, который не фонтанировал вульгарно из земли, а тек из узкой блестящей трубы, каким-то образом выросшей посреди темного леса. От дачи академика-металлурга ходу было чуть больше полукилометра, и всегда за водой со мной ходил Котяра. Как собака. Нет, сравнение не точное. Собака дисциплинированно трусит за хозяином, а Котяра то забегал вперед, то отставал, то прятался в кустах, но явно держал меня в своем поле зрения. Иногда мне казалось, что он потерялся, но когда я возвращался к калитке в дачном заборе, Котяра, как по волшебству, обгонял меня на несколько прыжков. С этих походов за водой у нас с Котярой началась суровая мужская дружба, или, скажем точнее, он меня принимал за своего старшего брата. Поясняю. В отличие от прошлого дачного сезона, Котяра не отсиживался на своей веранде, а активно осваивал чужие территории. Не блуждал, сам находил дорогу домой. А если не возвращался, то был уверен, что я его найду. И действительно, если он запаздывал, я шел на его поиски, ориентируясь по звуку. Заслышав яростные кошачьи вопли, я направлялся к месту происшествия и наблюдал одну и ту же картину. Соседний пахан, огромный косматый, дымчато-серый головорез, ходил вокруг большого дерева, бил хвостом землю и неприлично ругался на кошачьей фене. А на верхних ветках дерева сидел Котяра и отвечал ему короткими репликами, типа: «Откуда этот урод взялся?» Я прогонял дымчато-серого палкой, что удавалось не сразу, не бить же мне палкой кота! Я его отпихивал от дерева, и в конце концов он гордо удалялся, не забыв высказать на своей фене все, что он про меня думает. Когда стихало, Котяра медленно спускался, причем задерживался на последней ветке, всем своим видом показывая, как ему там хорошо, и непонятно, почему я за ним пришел. Но раз пришел, ладно, так тому и быть – прыгал на траву и, гордо подняв хвост, рысцой к нашей даче. Чтоб сказал спасибо, ласково потерся об мою ногу – фигу!

Лето 74-го года мы провели в полюбившемся нам Абрамцево, но уже на другом конце поселка, на даче номер девять академика Абрикосова. В отличие от образцово-колхозных грядок вдовы металлурга, участок дачи номер девять представлял собой дикий кусок сибирской тайги, где были места, куда еще не ступала нога человека, и приехавший к нам в гости писатель Жора Садовников собирал, не выходя за калитку, лукошко белых грибов. Кроме того, там мелькало заманчивое привидение с аппетитными загорелыми бедрами – француженка, жена Алексея Абрикосова, сына академика, ставшего потом тоже академиком и лауреатом Нобелевской премии по физике. Впрочем, у его юной племянницы, иногда навещавшей номер девять, женские прелести были не хуже, чем у французского манекена.

Но, чур меня, чур, остановим поток воспоминаний и вернемся к нашему хвостатому, полосатому. На девятой даче Котяра озверел. Его абсолютно не интересовали абрикосовские красотки, все свое свободное время он проводил в жестоких битвах с черным котом, который считал себя хозяином здешних окрестностей, – и вдруг появился соперник! Черный кот был опытен и лют, однако Котяра решительно не уступал ему девятой дачи. После непродолжительной толковищи, типа «ты кот или черт? я кот, а ты черт! официально? официально! в морду хочешь? сейчас получишь!», они сплетались в яростный черно-серый клубок, от кошачьей свары дрожали стекла. Я быстро натягивал плотные осенние брюки, брал палку и бежал разнимать дерущихся, то есть отодвигать палкой черного разбойника. Спрашивается: при чем тут брюки? А при том, что черный кот в конце концов понимал, что он один против двух, и благоразумно смывался, а Котяра в пылу бешенства готов был вцепиться во все живое и пару раз бросался на меня. Если бы не брюки, он бы располосовал мне ногу. Для страховки я сдерживал его палкой и читал стихи: «Послушай, в посаде, куда ни одна нога не ступала, одни душегубы, / твой вестник, осиновый лист, он безгубый…» Пастернак Котяру успокаивал: минут через десять он даже позволял себя погладить – то ли в благодарность за союзничество против черного, то ли за свое приобщение к высокой поэзии.

Да, еще одна важная подробность. В июле мы с Алкой уехали в Коктебель, по путевке, на двадцать четыре дня, в знаменитый писательский Дом творчества. Маша в огромной пустой даче боялась оставаться и вернулась в Москву. Кто же был на девятой с Котярой? Ира. Так состоялось их первое официальное знакомство. В тот год у меня с Ирой были сложные отношения, вернее, их не было. Поэтому, жила она на даче одна или с кем-то, мне неведомо. Ира свою личную жизнь не афишировала, а Котяра не ябедничал. Впрочем, они явно были довольны друг другом (Ира с Котярой). И в августе у него было всего две драки с черным пришельцем, из чего я заключил, что решающую битву, что-то вроде Курско-Орловской дуги, он выиграл в мое отсутствие.

Последнее лето перед нашей эмиграцией мы тоже провели в Абрамцево, и хочу лишь сказать, что Котяра попросту терроризировал хвостатых и пушистых всего поселка. Куда подевались Черный и Серый дымчатокосматый, не знаю. Помню, что, делая круги по академическим аллеям, каждый день в разных местах слышал Котярины вопли и, подойдя поближе, видел около большого дерева патрулирующего Котяру, а на верхних ветвях всегда жалобно мяукающего всегда разной раскраски бедолагу. «Котяра, ну как тебе не стыдно, имей совесть!» – читал я что-то вроде педагогических нравоучений.

Иногда в ответ ноль внимания, фунт презрения, иногда, недовольно фыркая, шел за мной. Возможно, он не хотел терять партнера по бойцовским тренировкам, которые мы с ним проводили дома в зимнее время. Я надевал толстый пиджак, зимнюю кожаную перчатку, обвязывал на всякий случай руку шарфом и приглашал на игру «Поцарапаемся-покусаемся». Естественно, я только водил ладонью в перчатке перед его носом, а уж Котяра царапался и кусался за нас двоих. И вообще он обнаглел. Алку, правда, не трогал, но, когда ему казалось, что пора его кормить, гонялся за Машей с грозным рыком и даже слабо прикусывал ноги. Если это было при мне, то я его наказывал: шлепал газетой, свернутой в трубочку. Он это молча терпел, но в следующей нашей игре «Поцарапаемся-покусаемся» неистовствовал, наглядно показывая, что бы он со мной сделал, если бы не считал меня за старшего брата.

А потом наступила эпопея с отъездом. Нам неожиданно быстро дали разрешение, но срок на сборы две недели. Я сбивался с ног из-за всех бюрократических формальностей и хлопот, а каждый вечер к нам приходили друзья, знакомые, близкие люди прощаться. Каждый вечер застолье. (То есть на каждый вечер надо было доставать провиант в условиях советского дефицита.) Мы брали с собой в эмиграцию только книги и постельное белье, которые, согласно правилам, надо было за два дня до отлета привезти в Шереметьево и сдать в багаж. Все остальное, а именно: мебель, одежду, телевизор, «Спидолу», пластинки, кухонную утварь – отдавали друзьям и близким. Нашлась хозяйка и для Котяры, которая обещала его взять к себе буквально через пару часов, как за нами захлопнется дверь.