От Жванецкого до Задорнова - Марк Дубовский

Жванецкий пишет свои нетленки от руки, большими буквами. И читает на концертах с рукописных, чёрканных-перечёрканных листов.

Что и когда выдаст его перо – неизвестно. Это происходит вдруг. Как признался однажды сам Михал Михалыч, обычно он не редактирует свои тексты, но иногда может даже через несколько лет некоторые слова просто вычеркнуть, спрессовывая фразу или просто меняя её. Чтобы звучало доходчивее.

С Михаилом Жванецким

Так было всегда. 1971‑й год, Киев. Двадцать (!) инспекторов принимают авторскую программу Михаила Жванецкого, прежде чем выпустить её на сцену. Выступают Виктор Ильченко, Роман Карцев – в зале гробовая тишина, инспектора – роботы, не люди: ни тени улыбки. Выходит Жванецкий, шуршат: «А этот что по бумажке читает, не мог текст выучить?»

Нет для актёра или писателя разговорного жанра высшей казни, чем выступать в тишине.

Этот случай создавал тишину по партийным причинам, мужественное трио было вынуждено мириться с условиями цензурной комиссии.

В постсоветское время, когда для достижения смеха в зале стало всё дозволено, безответность публики должна намекнуть артисту: извини, но тебе не место на сцене.

Бывает, что и лучшие не проходят «на ура». Что тогда говорить о нелучших?

А ещё бывает, когда из зала на сцену летят реплики, не всегда корректные, и артисты вступают с залом в перебранку.

Одно дело, когда мудрый Жванецкий лучится даже в тихом зале, уверовав в то, что ЕГО зритель всегда поймёт и примет.

Одно дело, когда умный Задорнов затевает с залом игру «Задержите дыхание! Готовы?» и безошибочно вставляет перлы, воспламеняющие самую угрюмую аудиторию.

И другое дело, когда артист обижается на не реагирующих на него зрителей, вступает в пререкания с каким-нибудь гласом народа, призывающим его уйти со сцены, а то и вовсе вернуть деньги за билет.

Одно дело, когда самого Аркадия Райкина в Киеве довели до инфаркта антисемитскими выкриками, и совсем другое, когда Шендерович нервно отвечает зрителю в зале и злобно удаляется со сцены, вместо того чтобы шуткой склонить остальных на свою сторону.

Была у меня как-то шуточная инженерная идея – оборудовать кресла в зале таким образом, чтобы хамоватым да подвыпившим зрителям неповадно было мешать другим во время представления.

Представьте себе кресло, которое опускается с провинившимся зрителем под пол и возвращается в зал уже пустым! Это какой же дисциплины можно добиться от зрителя!

Для меня Жванецкий не просто мудрый писатель, не только ироничный философ. У Жванецкого особый дар – слышать жизнь, её звучание, он композитор.

Вот как художник одарён сверхощущением цвета, так и Михал Михалыч обладает сверхслухом. Он отстукивает нам свои впечатления в ритме, свойственном ему одному.

Посмотрите на сцену: Жванецкий не просто читает, он размахивает руками, дирижирует сам собой, пританцовывает, он светится.

И буквы в его рукописях такие же неусидчивые. Да и не буквы это, а ноты, и они пляшут. Да и не рукописи у него в руках, а нотные тетради, партитура. И рождается гармония!

Бетховен свою лучшую музыку написал уже после того, как оглох. После исполнения знаменитой «Девятой симфонии» публика устроила композитору овацию. Бетховен стоял спиной к залу и ничего не слышал, тогда одна из певиц взяла его за руку и повернула лицом к слушателям.

Жванецкому повезло – он наслаждается обликом и звучанием своей публики и заряжается от неё.

Настоящего артиста можно сравнить с ёлочной гирляндой: в каком бы разобранном состоянии ни находился, стоит лишь ему появиться на сцене, он втыкается в публику-розетку – и оживает, и загорается, и зажигает зал.

Отработал – выдернул шнур, ушёл, а зал всё ещё полнится оставшимся зарядом звёздного аккумулятора: теплом в душе, аплодисментами в ладонях.

Смеяться или улыбаться

Проведу две параллели: улыбка – ходьба, смех – бег.

Природа подсказывает: человек рождён, чтобы ходить. Бежит человек только по необходимости: или за добычей, или чтобы не стать добычей самому. При этом человек выглядит не лучшим образом: задыхается, потеет, глаза навыкате.

Смех, если приглядеться, тоже красит далеко не всех. И звучит не всегда приятно. Человек смеётся, гонясь за кем-то или спасаясь от кого-то, нервы напрягаются, человек устаёт, и после смеха выглядит так же, как после бега.

А вот улыбка для человека так же естественна, как ходьба. Человек идёт, человек улыбается – это легко, ненатужно, это не вызывает вопросов.

Счастливая улыбающаяся женщина – это вообще верх совершенства.

Человек бегущий и человек смеющийся всегда привлекают внимание.

И тот, и другой взрезают зрение, слух, ведь происходит что-то чрезмерное. Куда он бежит, от кого? В чём причина вдруг раздавшегося смеха? Народ напрягается, пытается понять.

Можно провести и третью параллель: хохот – спорт высших достижений. Между улыбкой и хохотом такая же разница, как между прогулкой по лесу и установлением рекорда в беге на стометровке.

Такая же разница для меня между Жванецким (его шутки вызывают улыбку, реже – смех) и Задорновым (смех ради смеха).

Как-то, изрядно выпив с Михал Михалычем в юрмальском ресторане «Султан», я обнял мэтра и признался ему в любви как к самому ироничному философу современности. И нетрезво развязал язык:

– Я не понимаю тех, кто смеётся над вашими текстами. Люди на ваших концертах хохочут за компанию, боясь показаться неостроумными. А вот я внимательно вкушаю ваше творчество, но не смеюсь, и получаю истинное наслаждение, когда «догоняю» ваши шутки. И тогда улыбка расплывается не только по лицу, но и по всему организму – и тепло становится в сердце.

Это значит, что мне не хватает чувства юмора?

Жванецкий не менее пьяно, полудружески-полуотечески потрепал меня по голове:

– Не кокетничай, Марк, говори ещё! (Не только женщины – звёзды тоже любят ушами, но только хорошее и только о себе.)

И я, продолжая свой монолог, сравнил Михал Михалыча с дорогущим коньяком, питие которого – настоящее искусство: наливаешь в бокал, настраиваешь нюх, наслаждаешься цветом, потом лёгким касанием губ втягиваешь небольшую дозу в рот, перекатываешь языком к нёбу, наконец делаешь лёгкий глоток и… И лишь тогда, на ощущениях, понимаешь, зачем французы придумали коньяк, когда есть водка:

– Вы, Михал Михалыч, для меня вот такой коньяк. Я вами «догоняюсь»…