Разбитыми пальцами ног. По ладоням Вселенной - Вяч Кон

Теперь меня увлекает то что называется, как «грязный секс». Мне нравится слышать пошлые словечки во время секса, самому произносит, я стал получать наслаждения от слов по телефону, мастурбируя своим членом.

ДОМ №…

Маленькая женщина вошла в мою квартиру достала тапочки, а на утро уже разместила зубную щетку и баночки с кремом в ванной рядом с моими туалетными необходимостями. Ещё недавно я хотел такого шага со стороны женщины моего нового романа, а теперь в испуге пытался ответить на ее вопрос о существующих у меня других связях. Перейдя на привычный философский тон, подавляющий собеседника своей эрудицией, я старательно начал прикрывать свое недовольство. Тема о свободе обескуражила маленькую женщину, еще недавно она наверняка, как и я поднимали, это слово как знамя жизни, а теперь каждый пытался освободиться от гнетущего чувства, что нечто, с чем мы боролись становиться новой идеей со своим флагом. Мы смотрели в глаза друг другу и ужасались происходящим. Снова подтвердилась схема взаимоотношений – кто-то принимает обязательно противоположность, даже если это не присуще. Она называла меня странным словом «Славик», так меня еще никто не величал. Но занимаясь с ней сексом я все больше ощущал себя сатиром с неиссякаемым голодом тела.

Вставка для скучающих.

Боль. Чем была вызвана эта? Твоим ли отказом или убийством моих чувств, или тем что сама решилась на подобное, а может во мне заиграл какой-то древний червь, желающий выбраться наружу, задавленный кем-то свыше. Так ли это? Или совсем все наоборот – я просто болен дикой болезнью, и эта болезнь совсем простое чувство правоты. А просто синдром неврастении, и может моя личина это все лишь не просто защита от кошмаров наших слов. Настолько мы стали мелкими, что слова наши превратились в комариные укусы. Настоль бестолково мы растратили свои силы, что превратились из титанов в пародию перелетных существ. Что-то потерялось в нас существенное. Я не знаю, что, когда я касаюсь тебя ко мне возвращается подлинность чувствования себя, а если я чувствую себя, то есть полное доверие к тому, кто со мной и что меня окружает в тот момент. И тогда, на этот короткий миг, который иногда чуть удлиняется, во мне пробуждается человек. Пробужденный он дышит и зовет к себе подобных. И иногда кто-то отзывается. Так иногда отзываешься ты, и в эти короткие временные промежутки я люблю тебя, как никого больше. В этот момент ты для меня все. Я не хочу, чтобы это перерастало в длинную скамью наших воспоминаний, я не верю ни времени и длительности возможного ощущения. Но этими мгновениями я живу. От одного к другому, от того что есть, к тому что вновь будет. И это наполняет меня ожиданием жизни. Кто-то из мудрецов воскликнет – да, разве не могут люди сами создать себя: подобное счастье быть в постоянстве. Не знаю, но все что в моей жизни все превращалось в иллюзию, кукольный дом. О котором написал Генрих Ибсен. Мне кажется, он что-то интересное прожил в своей жизни, я вижу это по его драматургии. Хорошо, что мы можем оставлять свои мысли другим – так мы не совсем одиноки в паузах между воскрешениями. И в наших паузах между тобой и мной есть незримый Ибсен. И когда ты спрашиваешь где я, то это просто – мы иногда забалтываемся. Я понимаю, что тебя это огорчает и мне жаль, что я иногда забываю тебя, но поверь, а верь это просто, что никогда не забуду. Я буду нужен, как и ты мне. Я исхожу это из себя, хотя в наш век это считается чем ужасным и даже невозможным. Но мне и этого достаточно, и это может быть единственное сегодня реальное. Быть может если бы мы жили в другую эпоху, хотя мы наверняка жили в другое время, но даже в том времени есть свои чудесные стороны бытия. Одна из них – это то, что встретил тебя. Но нас так разделяют наши головы.

Ты говоришь, что главное быть вместе. Но быть вместе и стукаться лбами это ужасно. А потом еще и переваливать всю вину на другого, и упиваясь этой игрой мы можем выскочит на орбиту существования, с той радости, что мы свободы от притяжений, но столько увенчанные прикреплённости к невидимости траектории. Наверно двигаясь мы ощутили бы несравненную радость причастности, но вот есть важный крен в нашей стратегии – мы полны друг другом, а это значит, что тяжелы, и если кто-то знает полетности и возвышенности этого чувства, то грозит обратное. Я подхвачу тебя на руки, и мы упадем как два камня неизвестно зачем упадшие с неба. Сигнал, после которого кто-то скажет – началось. А нам останется только усмехнутся.

Я несу весь это каламбур в полете и предчувствии удара об землю. Мои волосы (ты усмехнулась) уже сгорели, брови тоже, кожа на лбу и щеках вздулась. Я безобразен, но счастливы те на земле. Их перегрузки другие. Еще немного и я спою тебе. Песня эта будет жалостливая, и все что оказывается не на своей территории, на миг все будет прекрасно. А потом все отвратится. Не удобоваримый плод тягостен, его хочется выплюнуть.

Я снова глажу твои волосы. Растворяюсь в дыхании, купаюсь в запахе твоего тела. Мне не вылезти из него, я попал в плен. От потери свободы я заболел. Моя болезнь – это отсутствие меня, а я живу в свободе. Для тебя любовь – это жизнь. А для меня смерть. Я был бы рад знать, что ты есть и этого достаточно для счастья. Но тебе этого мало. И хорошо, что мало. Пусть не будет достаточно. Но я умираю от этого. Это не удушье – это обморок. Тебе никогда не отпустить меня на ветер. А мне никогда не удержаться в теплой ванне твоих чувств. Я буду мучить тебя своей неуёмностью, а ты темнотой и нежностью. И однажды не силах вырваться из твоих объятий я сгорю. И ты потеряешь меня. Которого так искала. Так начнется гибель и твоя. Мы не сможем решить эту дихотомию. Она не имеет смысла и потому бесконечно. Но мы можем попробовать полюбить по-другому. Так не известно еще. Но единственное спасение. Может есть еще Массу других, но пока что только один и может пока видимый на ощупь.

И я успокоенный ветромВзлечу из тебяВ себя,Но крикнешь тыЭто ли верность,Но честность рождает меня.

Если не быть мне этим,Ты не узнаешь меня,Значит все между делом,А значит все чепуха.

Быть этим нелепым,Словом, подобно огню,Слизывающим поперечнымДвиженье все нулю.

Но я остаюсь захваченныйТем несуразным магнитом,Неузнаваемо – загадочнымНо все-таки индивидом.

Мужская мораль и женская мудрость абсолютно различны. Хотя и начинаются на один и тот же звук. Когда женственно – природная вполне допускает и жестокость, наравне с нежностью, рождение – вместе с убийством, то мужской теизм стремится создать противоположное этой гармонии, а что может быть противопоставление парадоксу как не примитивная «нелья», и создавая, мужчина приходит к пустоте. Именно поэтому мы. мужчины стремимся к свободе от женского. Мы хотим найти себя в этой пустоте. В этой пустоте построит что-то свое. Пусть обречены на вечные иллюзии и теории. Но хотя бы это у нас есть «наше», ведь все остальное ваше. Так оставьте нам хотя частичку существования.

Ты же помнишь – я чуть не умер, отравленный несвободой твоих желаний. Подкошенный упал и среди ночи мое ломало и трясло словно в агонии. Это и была агония – агония страха пред твоим мягким деспотизмом любви. Любовь такая она и есть – показала ее подлинное лицо, захватническое и неумолимое в своем стремлении обладать всецело объектом любви. Любовь не терпит свободы. И надо признать в любви нет свободы… для меня – ты обретаешь в ней ее, ты расцветает от нее, ты наполняешься полнотой – потому что она твоя и ты рождаешь ее. Твое женское начало рождает ее, а я… в ней умираю. Я могу до поры до времени угождать ей, как другие угождали своим врагам, чтобы умилостивить. Ведь если я разгневаю любовь своим отказом, то на меня обрушаться все силы вселенной и земли, она – она заправляет ею. Так что же мне остаётся? – пустыня и только там я нахожу свою независимость и одиночество. И… свое отчаяние.

Это мое единственное и последнее пристанище. Я сжился с ним. Я дышу и питаю свою душу им. Это мое единственная и последняя правда на сегодняшний день. Быть может я построю на этом свой замок, хотя у меня нет абсолютно Сил. В отчаянии нет сил. А только бессилие. И это бессилие моя единственная отрада. В своем бессилии я никого не убиваю и не разрушаю, не причиняю боли. А вместе с ним. И радости. В этом только тишина. Только свободность от всего. В том числе и от счастья.

И потому я пишу эти строки. Зная, что никогда не поймёшь их – этому противится не только твоя душа, но и природа и все живущее на свете. Но пишу их потому что это единственное что могу для тебя по-настоящему сделать – быть честным и искренним. Ведь в присутствии тебя я наполняюсь твоей любовью и уже все делаю то, что ты хочешь, твоя любовь во мне. С тобою я умираю, но тобою и возрождаюсь. Тобою сделанный по твоему образу и подобию. И если однажды я останусь с тобою на всегда – я перестану быть. Я окончательно стану твоим желание и образом, мечтой и ее воплощением. И – и ты престанешь любить меня и будешь дорожить мною, как творец дорожит своим творением. И потому я ухожу, чтобы ты могла любить. Чтобы я был собою. И только так мы можем быть. Быть самим собою. Это не призвание и не долг, это необходимость, без которой невозможно. Просто по-другому невозможно.