Мятежница и менталист - Эль Бланк

— Где… я? Что… со мной?

Слова давались с трудом — казалось сухие губы лопнут от малейшего движения, язык стал неподъемным. И по-прежнему было темно — на глазах лежало что-то тяжёлое.

Попыталась это убрать, однако руку перехватили, мягко, но непреклонно.

— Не стоит, потерпи, — участливо посоветовал всё тот же голос. Женский, немолодой. Грубоватый, надтреснутый, суровый. — Компресс сниму к вечеру. Тебе надо отлежаться. Потрепало тебя знатно.

Пальцы, сжимающие моё запястье, исчезли. Воздух колыхнулся, окатив горящую кожу прохладой. Где-то поблизости звякнуло стекло, что-то забулькало. Спустя несколько секунд напряжённого ожидания моих губ коснулся холодный гладкий металл, а в рот полилась живительная влага.

Вода!

Я пила её, захлёбываясь, чувствуя, как струйки текут по подбородку. Глотала жадно, торопливо, и не могла напиться. Зато сразу почувствовала облегчение. Сознание прояснилось, спутанные мысли приобрели связность и… И образы, те что исчезли в огненном аду, в единый миг пронеслись перед глазами.

— Зелина…

Я сдавленно всхлипнула, чувствуя как спазмом сжимает горло. Подавилась, закашлялась, оттолкнула руку, которая меня поила.

— Напарница твоя? — безразлично спокойно уточнила неизвестная. — Погибла она. Прямое попадание.

Погибла…

Из-за меня. Это я вынудила Зелину подобраться поближе к месту стрельбы.

Я виновата. Виновата! Но… Но не я сделала тот роковой выстрел. И на месте Зелины могла оказаться я сама, ведь лезла первой. Перчатки, по сути, мне жизнь спасли, задержав на несколько секунд на склоне. Роковое стечение обстоятельств…

— Тебе повезло, что вершина дюны тебя прикрывала от огня федералов, — продолжила женщина. — Оглушило только и опалило, но хоть не испепелило. Хотя, когда тебя принесли, я думала, уже не жилец. Но ты молодец, сильная. Выкарабкалась.

И вот парадокс — при всём ужасе произошедшего, трагедия гибели напарницы-оператора отошла на второй план. Я начала беспокоиться о более насущных вопросах. Собственном благополучии, условиях нахождения здесь. Заложница я или равноправный гражданин? Такова уж природа человека — думать в первую очередь о живых, о себе…

— Где я? Кто вы?

— В надежном месте. Здесь безопасно. Тебя никто не обидит, не волнуйся.

— Я и не паникую. Представители прессы всегда неприкосновенны. Мы нейтральная сторона конфликта, гаранты беспристрастной фиксации событий. Зачем нам вредить?

Женщина неожиданно хрипло расхохоталась. Мои слова её развеселили.

Правда, я не понимала причин, пока, наконец, она не успокоилась и не объяснила:

— Да причём тут твоя профессия? Я о том, что ты молодая привлекательная девушка, а мужчины у нас… Разные. Есть и нормальные, конечно, но и сволочей хватает. На войне, знаешь, многим крышу сносит. Осуждать бессмысленно. Так что не жди благородства. Но в госпитале с этим строго, мы безобразий не допустим. Не переживай.

Я в таком ракурсе происходящее не оценивала, потому растерялась. Нам все годы обучения в АСМИ вбивали в голову, что журналист на задании это существо без пола и принадлежности к расе. И все должны видеть во мне исключительно инструмент трансляции новостей и оповещения о происходящем в мире. При чём тут какие-то влечения и потребности посторонних мне людей?

Правда, сейчас я профессиональные обязанности выполнять не в состоянии, но мою командировку никто не отменял, у меня даже направление в зону конфликта и аккредитация канала имеются…

Схватилась было за грудь, чтобы в кармашке куртки нащупать пластиковый прямоугольник, но вместо плотной ткани почувствовала тонкую материю. Переодели меня, похоже.

— Одежда твоя пришла в негодность. Резать пришлось, чтобы первую помощь оказать. Её теперь штопать нужно, а возиться с этим некому, да и некогда. Так что, вот оклемаешься и сама займёшься. Или что-то из наших запасов выберешь.

— А… Да, спасибо, — я наконец опомнилась. До меня дошло, в каком лагере вынужденно и незапланированно оказалась.

Впрочем, опять же, для журналиста это не имеет никакого значения. Я должна в равной степени нейтрально относиться ко всем, кто меня окружает. Никакой предвзятости! Ни малейшей субъективности! Ни в ком не видеть ни друзей, ни врагов! Ни в повстанцах, ни в гражданах Федерации. И не имеет значения, чей выстрел отправил меня на больничную койку, а моего оператора в могилу. Так же, как не имеет значения, что эта женщина и персонал госпиталя для меня сделали. Моё спасение это их жест доброй воли, который не обязывает меня отблагодарить их чем-то большим, нежели простое “спасибо”. Никаких обязательств…

— Есть хочешь? — тем временем женщина встала и принялась чем-то стучать и шуршать, видимо переставляя посуду. — Справишься? Или покормить?

Её руки помогли мне приподняться, подтолкнули подушку под спину. На коленях оказалась чашка, а в пальцах ложка.

Осторожно, приноравливаясь к временному отсутствию зрения, я ела тёплую жидкую кашицу, стараясь угадать, из какого злака она приготовлена. Мяса в ней не чувствовалось.

— С едой у нас напряг, — хмыкнула женщина, словно мысли мои прочитала. — Это тебе не Земля. Поставки нерегулярные. Как повезёт. Сама понимаешь, нас снабжают нелегально, и корабли контрабандистов часто сбивают на орбите. Когда уцелеют, тогда хорошо. А выращивать растения на Марсе особенно негде, вернее, есть оранжереи, но они пока под контролем федералов, их захватывать нужно.

— Да, знаю, — вежливо подтвердила я. Мне приходилось видеть репортажи коллег и изучать ситуацию накануне командировки на Марс. Как журналист я обязана быть в курсе событий.

Положение марсианской колонии сейчас действительно сложное. А ведь всего каких-то триста лет назад всё было совсем иначе! Основанная в две тысячи сто шестом году, когда Международная Космическая Ассоциация начала освоение планет Солнечной системы, она быстро развивалась. Из одной, совсем крошечной базы в пятьдесят человек, разрослась до шестидесяти поселений, общей численностью в полмиллиона людей. Здесь уже было всё — промышленность, школы, оранжереи, жилые кварталы, магазины. Разумеется, проблемы тоже были, но с ними колонизаторы при поддержке Земли справлялись. А потом началась война…

Нынешний хаос и конфликты на контрасте с прошлым казались противоестественными. Хотелось заорать в голос “что вы творите, идиоты?!”, встряхнуть общество, заставить увидеть, какую роковую ошибку все совершают, но… Но я твёрдо помнила, что у каждой стороны конфликта своя правда. А моё личное мнение это… Это недопустимая для профессионального репортёра роскошь.

И потому все возникшие в душе эмоции я старательно задавила. Спокойно доела, с помощью своей