Время любить - Лиз Бехмоарас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотри никуда не уходи! – крикнул он уже на бегу.
«Что он себе думает? – подумала Фрида. – Я что, игрушка? С какой стати я должна его тут ждать? Сколько еще?»
И осталась ждать.
Исмаил вернулся и, слегка приобняв ее, спросил, найдется ли у нее время для бедолаги, с утра до вечера сгорающего на работе?
– Мне нужно в Каракёй, на пристань, чтобы успеть на паром до Кадыкёя в полшестого, – ответила Фрида.
Но Исмаил не сдавался.
– Быстрым шагом успеешь. К тому же погода хорошая! Хочешь, я тебя провожу?
Фрида молча кивнула. Лишь бы Исмаил не догадался, как колотится ее сердце, не заметил, как глухо звучит ее голос.
Стоял дивный вечер. Они вышли из главного университетского входа в квартале Беязыт, прошли мимо мечети Сулеймание, мимо Египетского базара, наполнявшего всю округу ароматами специй, и быстро спустились по Мерджан прямо к пристани Каракёй.
По дороге они болтали о пустяках, а потом Исмаил предложил завтра сходить в кино.
– К сожалению, не смогу, – вздохнула Фрида. – Я до воскресенья останусь в Мода.
– Ну вот, а я хотел пригласить тебя погулять в Бейоглу, съесть кюфту или сэндвич с сосиской. Тогда через неделю? – тут же сказал Исмаил.
– И через неделю не получится. Я каждую пятницу сажусь вечером на паром и на все выходные уезжаю к родителям в Мода. Отец ни за что не разрешит мне остаться!
Фрида сразу пожалела о своей резкости и попыталась сгладить ее. Они могут сходить в кино на неделе, сказала она, но вот насчет поесть… Ест она только то, что приготовит сама.
– Мы иудеи и соблюдаем кашрут, – попыталась объяснить Фрида. – Молоко с мясом считаются у нас…
– Я знаю, что такое кашрут, – перебил ее Исмаил. – Я вырос в еврейском квартале в Измире. Наши соседи были иудеями. Насчет мяса и молока я не понимаю, но свинину они тоже не ели, как мусульмане, и еще чего-то не ели. А с вечера пятницы и по субботам не зажигали огонь. Мы, дети из турецких семей, за несколько курушей[5] разжигали им печи и мангалы, а если нас не звали, то мы сами начинали кричать у них под дверью: «Зажжем огонь!»
Он пожал плечами.
– Так значит, ты верующая. Я-то нет. Из уважения к отцу я пару раз ходил в мечеть и держу пост в рамазан. Вот и все.
Так, за разговором, они дошли до пристани и условились на следующей неделе сходить в кино.
– Можем как-нибудь поесть симиты[6], если хочешь, – предложила Фрида. – Их мне можно.
Они вновь заговорили о медицине. Исмаил рассказал, как, работая в анатомичке, заинтересовался хирургией и теперь хочет специализироваться именно в ней.
– Представь, ты разрезаешь больному грудную клетку или брюшную полость, – говорил он взволнованно, – находишь больной орган, чинишь его, а затем все закрываешь и сшиваешь! Все в твоих руках!
На вопрос Исмаила Фрида, не задумываясь, ответила: «Педиатр», и юноша чуть надменно усмехнулся:
– Ну конечно, как большинство девушек!
А тем временем Фрида, глядя на ямочки на его щеках, когда он улыбался, думала о том, что никогда еще не встречала никого симпатичнее.
Исмаил крепко сжал руку Фриды и не отпускал ее до тех пор, пока они не дошли до кассы. Прощаясь, они договорились встретиться в понедельник.
Садясь на пароход, Фрида все еще ощущала на ладони тепло руки Исмаила. Ответить на его интерес, позволить ему держать себя за руку – опасные шаги, ей снова стало страшно. Но думать о возможных неприятностях в будущем не хотелось.
Мягкое покачивание парохода, морской ветер, знакомые пассажиры на обычных своих местах, привычные разговоры – все это немного успокоило ее. Веселые студенты с учебниками в руках, серьезные коммерсанты с моноклями, обсуждавшие политику, армянские, греческие и еврейские семьи, говорившие на ломаном турецком, – все они напоминали актеров, безупречно игравших свои роли в уже давно идущей постановке.
Фрида все перебирала подробности разговора с Исмаилом.
Он сказал, что раз или два в неделю ходит на курсы иностранного языка, и посетовал, что занятия заканчиваются очень поздно.
Набравшись смелости, Фрида предложила:
– Если хочешь, я могу помочь тебе. Я хорошо говорю по-французски и по-немецки.
Не успела она договорить, как почувствовала, что краска бросилась ей в лицо. Исмаил мог решить, что она самовлюбленная всезнайка.
Но Исмаил, напротив, обрадовался:
– Было бы здорово, спасибо! Так я сэкономлю кучу времени. Я немного знаю оба эти языка. Будем по вечерам встречаться в библиотеке или где-нибудь в кафе в Беязыте, и ты поучишь меня. А если тебе нужна помощь, пожалуйста, обращайся только ко мне, по любым предметам.
Исмаил успел рассказать о своей семье. Они были родом с Балкан, отец военный, дослужился до капитана и вышел на пенсию. Одна старшая сестра работает в банке, а другая – учительница; старший брат где-то служит в безопасности, а младший учится в лицее. Живут они стесненно, и поэтому Исмаил начал подрабатывать, еще учась в лицее.
– Мы живем все вместе, обсуждаем все свои дела и участвуем в жизни друг друга. Сестра Исмигюль поступила на юридический по настоянию отца, правда, не смогла доучиться. А я пошел на медицину под влиянием другой сестры, – признался он.
Июнь 1935, Кадырга
Последний день учебы в лицее! С утра Исмаил с нетерпением ждал, когда же наконец можно будет уйти из дома. Он сидел в майке и трусах, пока мать ушивала для него старые отцовские армейские брюки.
– Вот, сынок, готово. Носи на здоровье!
Исмаил пробормотал слова благодарности и торопливо натянул штаны из грубой ткани защитного цвета. Отец был невысоким и толстым, а Исмаил вырос высоким и стройным, и потому, как мать ни старалась, все равно штаны оказались коротковаты и висели мешком. Посмотревшись в маленькое зеркало у входа, он пригладил вьющиеся каштановые волосы, никак не желавшие слушаться. В задний карман брюк положил маленькую тетрадь и карандаш.
Перед тем как уйти, Исмаил посмотрел на отца. Тот, как обычно, сидел, скрестив ноги, на седире[7], с четками в руке и газетой на коленях. Добрый взгляд голубых глаз, которые унаследовал от него Исмаил, где-то витал. Безмятежность капитана Асим-бея могли нарушить лишь пятикратный намаз да домашние хлопоты.
Говорил отец мало, когда бывал в хорошем расположении духа; иногда он принимался заново пересказывать свою «прежнюю жизнь» – дети готовы были без конца слушать его историю о том, как, изгнанный с Балкан, он подался в рекруты,
