Сон. Cantus Firmus - Ася Лавруша

Мысли никуда не уходили.

Однако следующим утром, когда Никас, Лита, Лета и Томас поднимались на палубу и крылья альбатроса распахивали перед ними кулисы нового дня, а внизу покачивалась, пусть единственная, но родная волна, – ими снова овладевала уверенность, что всё может остаться по-прежнему. Что даже если где-то мир уже давно изменился, они всё равно смогут прожить – свою – жизнь так же, как жили все предыдущие поколения их семьи.

Но однажды, на последних медовых нотах лета, Альби поняли, что надеяться больше не на что, и нужно что-то менять. Томасу недавно исполнилось шестнадцать, и Никас решил, что им пора наведаться на Тисовый остров, где по традиции раз в год, на границе лета и осени, собирались семьи с детьми, достигшими брачного возраста. обычно там бывало очень шумно, сутки напролёт проводились всевозможные состязания, из которых главным считался мужской конкурс на самый красивый ритмический рисунок, который нужно выбить ногами, стоя на тонкой тисовой доске, брошенной через безысходной глубины пропасть. В награду победителю – помимо жизни – доставалось звание самого завидного жениха сезона. А у девушек главным считался конкурс на лучший рецепт любовного напитка.

В последний раз Никас, Лита и Лета были здесь больше поколения назад, ещё до рождения Томаса. Тогда они оказались на острове случайно: шли, как всегда, за Полярной звездой, но, заметив впереди по курсу захватнический прожектор одного торгового судна, которое славилось непочтительным отношением к плавающим домам, свернули от Полярной к Виндемиатриксу, Вестнику Сбора Винограда из созвездия Девы, – и вскоре увидели берега Тисового острова и несколько направлявшихся туда кораблей с горящими факелами на рострах. Никас решил остановиться здесь на день-другой: отдохнуть, развлечься и – чем ангелы не шутят – попытаться найти партию для Леты, старшей сестры его молодой жены.

Сам он рано остался единственным наследником большого старинного дома и рано женился – случайно встретив в море бумажный кораблик, на борту которого жили две сестры-сироты, соблюдавшие все традиции эпохи. обе были хороши собой, но старшая, Лета, привыкнув к тому, что с неё всегда спрос, держалась не по возрасту строго и неприступно. А у Литы, младшей, были волосы цвета льна и голос редкого тембра, похожий на пение тимелии – неприметной птички, чьи разноцветные переливчатые трели легко зажигали терновник, но не давали ему сгореть. Это был идеальный голос для заплачки эпического вокального полотна, и едва услышав его, Никас понял, что, если Лита сейчас уйдёт, он всю жизнь будет ловить её эхо в голосах других женщин.

К моменту, когда Альби случайно оказались на Тисовом острове, Никас и Лита уже два года были женаты, детей у них пока не было, Лета жила с ними, наравне занимаясь хозяйством, но втроём содержать огромный, населённый многоголосой памятью дом было трудно, и Никас часто думал, что им не помешали бы ещё одни мужские руки…

Мужа для Леты они тогда не нашли, но отдохнули славно: народу на острове было немного, так что им даже не пришлось стоять в очередях за сладкой ватой или, орудуя локтями, пробиваться в первые зрительские ряды для того, чтобы посмотреть на молодых мужчин, танцевавших над бездной…

Это было больше поколения назад. Теперь же, приближаясь к Тисовому острову, Альби не заметили ни одного попутного корабля – и всех их, даже юного Томаса, одолевали грустные предчувствия, которые они старательно, но безуспешно пытались заштриховывать лёгкими воспоминаниями. Лета вспомнила, что, когда они были здесь в последний раз, приз за лучший любовный напиток достался девушке, которая добавила к основной рецептуре волчье лыко, в просторечии «лаврушу». Потом они с Литой попытались восстановить список основных ингредиентов, необходимых для приготовления любовного напитка, но, назвав аир, тысячелистник, хвощ, иссоп, алтей и белладонну, иссякли – потому что в их семье уже давно пили только дождевую воду и красное вино…

Альби были готовы к тому, что всё изменилось, но картина, открывшаяся на Тисовом острове в ярмарочную рань, их потрясла. Поляны, на которых прежде проходили состязания и представления, густо заросли невысокими араукариями – похожими на свечи, нервными деревьями с трепещущей от прибрежного ветра хвоей. Сквозь доски деревянных возвышений, служивших когда-то сценическими площадками, пробивался инициативный чертополох. Наверху, в дремучих ветвях, то и дело раздавались тревожные хлопки крыльев, а на берегу, словно скелет огромной ископаемой птицы, лежала разбитая кибитка с лопнувшими дугами из окаменевшей виноградной лозы и полуистлевшей кошмой из некогда синей миткали…

Кроме них, на острове не было ни одной живой души.

Альби долго бродили по расползавшимся тропинкам, испуганно выкрикивая имя того, кого случайно теряли из вида. К обеду Никас развёл огонь, Лита с Летой запекли несколько пойманных у берега мидий и, съев эту нехитрую снедь, семья сидела у костра, молча наблюдая, как белое время уходит в синее море. Вечером, когда в небе ещё играли свежие, но уже неправдоподобно красочные воспоминания о солнце, Альби вдруг показалось, что далеко на горизонте появился силуэт корабля с пульсировавшей в носовой части точкой, похожей на зажжённый ростральный факел – знак того, что судно направляется к Тисовому острову. Старые правила строго запрещали причаливать к любому берегу после заката. «Но кто сейчас соблюдает старые правила?..» – в унисон думали Альби, не глядя друг на друга и отчаянно надеясь, что на остров прибудет ещё хотя бы один плавающий дом.

Они ждали всю ночь. Но ночью сюда прилетела только стайка подвижных, сложного ритма теней, по которым при желании и навыке можно было восстановить движения крыльев перелётной птицы, что в ближайшем населённом пункте обучала начальной грамоте последнего волонтёра. Волонтёра все считали городским сумасшедшим, потому что чтение и письмо, их упрощённую и удобную в быту версию, уже давно преподавали люди в обычных общеобразовательных школах…

– остановимся в первом же городе, который встретится нам на пути и попробуем начать другую жизнь. Хороший слух – наша наследная черта, так что не пропадём… – тихо сказал Никас под утро.

Лита и Лета в ответ лишь вздохнули, а Томас (который на Тисовом острове больше скучал, чем горевал по времени вне его собственной памяти) задиристо подхватил дыхание матери и тётки на губную гармошку – и завертел-заморочил, разогнал до скорости, за которой печаль уже не поспевала… и дождавшись от старших гневного окрика, хотел было что-то из подростковой дерзости им возразить, но тут невидимая птица-плачея где-то в разгулявшихся ветвях сложила несколько звуков в элементарную гамму, которая покатилась со случайной ступени вниз и позвала их – троих уже взрослых и одного ещё ребенка – за собой на поиски опорного тона и счастливого конца…

Уходили они с острова тяжело – сначала на вёслах, преодолевая болезненное притяжение берега. Потом под полотняным парусом, который всякий раз, когда размеры острова сокращались на порядок, бил громкую рифму к хлопкам птичьих крыльев, пытаясь очередным ударом сокрушить подхваченную на острове тревогу, обратив её в равнодушие или хотя бы смирение…

Примерно через сутки после того, как Тисовый остров сжался в потемневшей памяти до яркой, как Полярная звезда, точки, Альби увидели наконец твёрдую, населённую землю.

Первый встречный город был построен на семи террасах, которые ступенчато спускались к воде. Ещё в море Альби разглядели восклицательный церковный шпиль, бессрочное кольцо тюремной стены, высокую, величественную ратушу, белокаменные бани с длинными, узкими и сверкающими, как лезвие бритвы, окнами… Дворцы знати, в которых иногда угадывались бывшие плавающие дома, и неловко теснившие друг друга, похожие на рассыпанные спички, лачуги бедноты на окраинах. и пёстрые, лоскутной штопки торговые ряды, окружавшие огромную рыночную площадь, где оглашались протоколы важных разговоров и организовывались всевозможные развлечения.

По слухам, наибольшей популярностью в народе пользовались увеселительные кампании, проводившиеся из года в год по неустаревающему сценарию. Сценарий включал в себя несколько этапов. Первым была страшная и пышная публичная казнь печального человека, виновного в совершении особо опасного преступления. Затем, спустя точно рассчитанное время, когда в душах горожан вот-вот должна была угаснуть запущенная недавним зрелищем крупная барабанная дрожь, – следовало признание судебной ошибки. оно проводилось в виде театрализованного представления, которое заставляло женщин плакать, а мужчин хвататься за оружие. Далее невинно убиенного вносили в список мучеников и открывали сезон поимки настоящего преступника. Это был наиболее долгий этап кампании, на протяжении которого под стражу до выяснения истины заключались все подозрительные лица, а среди родственников и друзей казнённого распределялись награды и льготы. Этот период публика любила больше всего, поскольку ужас, вызванный картиной погибающего на гильотине или костре человека, уже ослабевал, и горожане реагировали на происходящее спокойнее. К тому же у каждого теперь появлялась возможность свести счёты с неудобным соседом, соперником или просто несимпатичным человеком, для чего достаточно было сообщить, что таковой ведёт себя неблагонадёжно. особенное удовольствие некоторым доставляли поиски признаков неблагонадёжности в поведении неприятных людей и обсуждение срока, на который этих людей изолируют от общества для проверки их связей с настоящим преступником.