Сесквоч - Джон Бостон

Чарли посмотрел на Фенберга и пожал плечами.

— Еще кое-что беспокоит меня, — сказал Два Орла.

— Что?

— Зачем человеку, который стоит много миллионов долларов и которому есть чем заняться, основывать церковь и газету в такой дыре, как Бэсин Вэли?

Фенберг криво усмехнулся:

— Говорит, что нравится воздух.

Охранник и Фенберг прошли уже полпути по холодному цементному коридору, когда Майкл обернулся:

— Когда ты выходишь?

— На Рождество.

— За что же они посадят тебя в следующий раз?

За улыбкой, в глубине глаз Фенберга Чарли Два Парящих Орла разглядел тревогу. Чарли сунул руки в карманы.

— У меня плохая осанка, — сказал индеец.

Фенберг понимающе кивнул и помахал на прощанье рукой.

Выйдя наружу, уже на ступеньках тюрьмы, Фенберг глубоко вздохнул.

— Зачем обладателю двадцати восьми миллионов открывать еще одну газету в такой глуши? Что ты об этом думаешь, дорогая? — Фенберг задумчиво погладил карман рубашки и успокоился, ощутив под пальцами знакомую фотографию.

Налетевший порыв ветра обдал его запахом дыма и сосен. Маленькая община Бэсин Вэли стояла в обрамлении молчаливых, покрытых снегом вершин Верхней Сьерры. В домах уютно горели камины. Меланхоличное настроение Майкла Фенберга идеально подходило к картине задумчивого неба, простиравшегося над великим Тихоокеанским Северо-Западом. Он был высокий, шесть футов и два дюйма, и представительный. Красивые губы слегка улыбались, а серые искрящиеся глаза казались почти серебряными на загорелом лице. Но когда он не разбивал сердца или не шутил с мальчишками, морщинки от улыбки становились глубже и что-то поднималось у него в груди, что приходилось со вздохом подавлять. Майкл покачал головой и погладил фотографию жены и ребенка.

Впереди был длинный день.

Ему надо было сделать множество дел, самым важным из которых было найти замену Генри Даричу.

Глава II

Элен Митикицкая

— Я чувствую себя вернувшейся домой, — сказала Элен. — Со своими чемоданами и своими родителями. Универсальный символ всех недавно разведенных женщин. Я имею в виду чемоданы, а не родителей.

Элен Митикицкая была поразительно похожа на живущего раздельно Сноу Уайта. Длинноногая, она по-прежнему обладала непринужденной осанкой. И все же что-то изменилось в ней.

— Что ты чувствуешь? — спросила терапевт.

— Я дома. С родителями и маленьким братом. Фотографии неразведенных сестер в очаровательных рамках. Еда подогрета и всегда вовремя. Не хватает приключений.

— Ты уклоняешься от ответа. Что ты чувствуешь? — Элен обхватила себя руками и сидела, слегка раскачиваясь и уставившись в пол пустым взглядом. Она избегала смотреть на маленькую сухую женщину с непомерно короткой стрижкой.

— Как будто я сбежала, и всему сразу пришел конец? Я не знаю. — Она знала. — Я плачу каждый день. Иногда не могу остановиться. Наверно, я принадлежу к тем незаурядным, талантливым женщинам, которые выходят замуж, следуя плохим советам. И я вижу сны. Плохие. На самом деле это один и тот же сон, который приходит каждую ночь.

У Элен Митикицкой были длинные волнистые волосы цвета воронова крыла, светло-голубые глаза, розовые щеки и полные губы. При этом красоту ее нельзя было назвать слащавой. Она была достаточно женственной, чтобы привлекать мужчин, но мужчин неординарных. Комната, где она находилась, была темной. Ее окружала деревянная мебель, громоздкая софа была надежной, как чрево матери.

— И день на день не приходится, — продолжала Элен. — Временами я чувствую себя собранной, исчезает путаница, и я все прощаю. А иногда наступает полное опустошение. Бывает еще злость, страшная злость.

Она закинула ногу за ногу.

— Иногда, наверно, я зря это говорю, но иногда мне хочется дать бывшему мужу по морде. — Элен сжала руку в кулак. — Размахнуться хорошенько и…

— Это просто мальчишки, — прервала ее терапевт.

— Что? — Элен потрясла головой, отвлекаясь от своих мыслей и возвращаясь в реальность. Она поморгала глазами, глядя на пускавшую клубы сигаретного дыма врача-психотерапевта.

— Мужчины. Это те же мальчишки. Я ненавижу их. — Похожая на птичку психотерапевт была одета во все черное и непрерывно курила терпкие коричневые сигареты от Шермана.

Митикицкая слегка повернула голову в сторону:

— Да. У них есть недостатки, конечно. Но мне кажется, и у них есть чувства и сомнения, они тоже испытывают боль, так же как…

— Ах, не говорите так. — Она снова со свистом затянулась. — Вы, конечно, знаете, что у меня сейчас тоже идет бракоразводный процесс?

— Ну, да…

— Мой собственный примитивный, тошнотворный, болезненный, страшный процесс, увеличивающий отвращение к жизни?

Митикицкая знала. Это было основной темой их разговоров за последние три визита.

— Они называют себя мужчинами. Не знаю почему. — Снова затяжка. Дым. — Надутые, пустые, деспотичные и эгоцентричные сукины сыны. Почти все из них такие.

Элен хотела добавить «фу», но промолчала.

— Лучшие годы моей жизни. Для кого? — хотела знать терапевт. Элен поправила подкладное плечо и вежливо улыбнулась. Пока худая женщина в черном с жаром рассказывала об этих годах, она кивала, делая вид, что слушает, и думала о своем. Она смотрела на вьющуюся за окном цветущую виноградную лозу.

В жизни Элен Митикицкой были веселые времена. Но она неудачно выходила замуж. Три раза. Элен хотела иметь детей и не могла. Врачи сказали, что по ее вине. Невезучая в любви — вынесла свой вердикт ее тетка, старая дева.

Элен рассталась с невинностью относительно поздно. Она отдала ее в двадцать один год невзрачному Луису Тинкеру. Друзья называли его Моченым. Элен узнала причину в свадебную ночь в гостинице «Холидей Инн» во Фресно. Его мочевой пузырь был размером с наперсток, и он мочился по ночам. Овладев Митикицкой, он уснул и написал ей на ногу.

— Это мерзко. Мокрый противный цыпленок. Я сразу сказала, что не надо выходить за него, — говорила ей сестра Камали Молли Митикицкая.

Но Элен была доброй душой и винила во всем шампанское. Она решила про себя ограничить его в потреблении спиртного во время следующей вечеринки. Но это состояние было хроническим и, что еще хуже, преднамеренным. Прошло еще восемнадцать мокрых и вонючих ночей, перед тем как однажды Митикицкая вытянула из Луиса, что ему нравится писать в кровать.

— Ха-ха. Ты заставила меня сказать это, и я рад, что сказал.

Этой же ночью она написала:

«Дорогой Луис!

Я понимаю, что мы были женаты лишь три недели, но я поняла, что мы разные люди. Пожалуйста, постарайся простить меня. Дело не в том, что хорошо и что плохо и кто из нас прав. Здесь некого винить. Мне очень жаль. Прости, пожалуйста.

Всего тебе хорошего.

Элен Митикицкая.

PS. Писун».

Элен забрала свои вещи и половину свадебных подарков, все еще не распакованных, и спокойно вернулась домой. Она избегала косых взглядов отца, который все еще был должен три тысячи долларов, потраченных на свадьбу.

Митикицкая год ни с кем не встречалась. Она чувствовала себя виноватой за расторгнутый брак и зря потраченные деньги. Она нашла утешение в Боге и также нашла Бобби Мальданадо, возродившегося велосипедиста, который также искал Бога. Элен и Бобби были женаты около года. За это время разошлись во взглядах с Христом и друг с другом.

Элен вернулась домой.

Три года Элен не выходила замуж.

Митикицкой было двадцать пять лет, и она заканчивала школу журналистов, когда наступил ее мормонский период. Она стала чуть больше краситься, носить красивое белье и успокаивала внутреннее и внешнее волнение, бросая камнями в морских чаек. Она была помолвлена с редким человеком — развращенным Мормоном.

— Этот еврей из Роки Маунтин — однажды назвал его отец.

Он обладал точеным лицом и приятной внешностью лыжного инструктора, широкой белозубой улыбкой и копной светлых вьющихся волос. Норман Мормон был самым красивым и привлекательным из всех поклонников Элен Митикицкой. Элен вскоре узнала ходящие между женщинами слухи о том, что такие красивые, испорченные мужчины бывают прекрасными любовниками, но они долго не удерживаются. Через два быстро промелькнувших месяца Элен и Мормон поженились.

Но опять появились знакомые предзнаменования, и, спустя некоторое время после этого, Элен сказала:

— О боже!

Боясь проклятия свыше за то, что не достигнув двадцати шести лет, она уже три раза выходила замуж, Митикицкая сначала старалась изо всех сил. В душе Элен была очень домашней. Потереться о плечо, послать открытку, уютный обед при свечах. Не пойти ли нам куда-нибудь в кино? В общем, женщина определенной атмосферы. Норман Мормон был совсем другим. И в то время как Митикицкая разрабатывала разные планы спасения их брака, устраивая изысканные домашние обеды, шведский массаж, проявляла интерес к боксу и помогала ему выбирать сигары или прибегала к прочим немудреным хитростям, Норман оставался ко всему этому абсолютно холоден. За шесть месяцев жизни с Норманом Элен сделала следующие открытия: он