Врата - Фредерик Пол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не в шахтах.
| ДОМ ХИЧИ
|
| Прямо из забытых туннелей Венеры!
|
| Редкие религиозные предметы. Бесценные
| жемчуга, принадлежавшие забытой расе.
| Поразительные научные открытия.
|
| ГАРАНТИРУЕТСЯ АУТЕНТИЧНОСТЬ КАЖДОГО ПРЕДМЕТА!
|
| Скидка для учащихся и студентов
|
| ЭТИ ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПРЕДМЕТЫ СТАРШЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!
|
| Впервые по доступным ценам
| Взрослые - $ 2-50 Дети - $ 1-00
| Дельберт Кайн, доктор философии,
| Старатель
Я не хотел оставлять сыну то, что оставил мне отец.
Сверлить шпуры для зарядов - очень тяжелая работа. Сейчас используют паровые факелы с нагревательными спиралями хичи, и сланец вежливо расходится, как воск. Но тогда мы сверлили и взрывали. Спускаешься в шахту в скоростной клети и начинаешь свою смену. Стена шахты, скользкая и вонючая, движется со скоростью в шестьдесят километров в час в десяти дюймах от твоего плеча. Я видел, как выпивший шахтер протянул руку к стене, и вместо руки у него остался обрубок. Потом выбираешься из клети и еще километр или больше скользишь по дощатому настилу по пути к забою.
Сверлишь стену. Устанавливаешь заряды. Потом прячешься в каком-нибудь тупике, пережидая взрыв и надеясь, что все рассчитал правильно, и вся эта вонючая маслянистая масса не обрушится на тебя (Если тебя погребет заживо, ты можешь прожить в сланце неделю. Такое бывало. Если человека не извлекут в первые три дня, он обычно больше ни к чему не пригоден). Потом, если все сошло благополучно, начинаешь увертываться от погрузчиков по пути к следующему забою.
Говорят, маски задерживают большую часть углеводорода и скальной пыли. Но вонь они не задерживают. И я не уверен насчет углеводородов. Моя мать не единственная работница шахты, нуждавшаяся в новом легком. И конечно, не единственная, кто не сумел за него заплатить.
А когда смена кончена, куда же тебе деваться?
Идешь в бар. Идешь в спальню с девушкой. Играешь в карты. Смотришь телевидение.
Выходишь из дома не часто. Для этого нет особой причины. Несколько крошечных парков, на которых постоянно подсаживают растения; в Скальном парке есть даже живые изгороди и газон. Бьюсь об заклад, вам не приходилось видеть газон, который моют, натирают (стиральным порошком!) и просушивают горячим воздухом каждую неделю, иначе он погибнет. Парки мы в основном оставляли детям.
Кроме парков, только поверхность Вайоминга, которая, сколько хватает глаз, выглядит как поверхность Луны. Нигде ничего зеленого. Ничего живого. Ни птиц, ни белок, ни насекомых. Несколько грязных болотистых ручьев, почему-то ярко-красных под маслянистой пленкой. Говорят, нам повезло; у нас шахты. В Колорадо, где открытые разработки, еще хуже. Мне всегда трудно было в это поверить, да и сейчас трудно, но я никогда не проверял.
И помимо всего прочего вонь, и вид, и звуки работ. Оранжево-коричневый закат в дымке. Постоянный запах. Весь день и всю ночь рев печей, которые перемалывают и пережигают мергель, чтобы извлечь из него кероген, грохот конвейеров, которые где-то нагромождают отработанный материал. Видите ли, чтобы извлечь нефть, приходится нагревать камень. Когда его нагреешь, он расширяется, как воздушная кукуруза. И девать его некуда. Его нельзя затолкать обратно в шахту; его слишком много. Когда добываешь гору мергеля и извлекаешь из него нефть, оставшегося достаточно для двух гор. Так с ним и поступают. Воздвигают новые горы.
А избыточное тепло от экстракторов нагревает теплицы, и на нефти прорастает плесень, ее снимают, просушивают, спрессовывают... и на следующее утро мы едим ее на завтрак.
Забавно. Говорят, в старину нефть просачивалась прямо на поверхность! И люди приезжали в автомобилях и поджигали ее.
По телевидению постоянно идут передачи, рассказывающие, как важна наша работа, как весь мир зависит от нашей пищи. Это верно. Нам не нужно об этом напоминать. Если мы перестанем работать, в Техасе начнется голод и заболеют дети в Орегоне. Мы все это знаем. Мы ежедневно добавляем к мировому рациону пять триллионов калорий, половину протеина для примерно одной пятой населения Земли. Это все из дрожжей и бактерий, которые выращиваются на вайомингской сланцевой нефти, а также в Юте и Колорадо. Мир нуждается в этой пище. Но нам это стоило почти всего Вайоминга, половины Аппалачей, большей части смолистых песков Атабаски... и что станут делать люди, когда последние капли углеводорода превратятся в дрожжи?
Конечно, не моя проблема, но я об этом думаю.
Впрочем это перестало быть моей проблемой, когда я выиграл в лотерею на следующий день после Рождества. В том году мне исполнилось двадцать шесть. Выигрыш двести пятьдесят тысяч долларов. Достаточно, чтобы по-королевски прожить год. Можно жениться и содержать семью, если мы оба будем работать и не станем слишком много тратить.
Или достаточно для билета в один конец до Врат. Я отнес билет в туристическое агентство. Там мне обрадовались; не слишком много работы. У меня оставалось примерно десять тысяч долларов. Я не считал, сколько именно. Купил выпивку всей своей смене. В моей смене пятьдесят человек, да присосалось много посторонних, и пирушка продолжалась двадцать четыре часа.
Потом я сквозь вайомингскую пургу добрался снова до агентства. Пять месяцев спустя я кружил вокруг астероида, нас вызывал бразильский крейсер. Я был на пути к тому, чтобы стать старателем.
Глава 3
Зигфрид никогда не отказывается от темы. Он никогда не говорит: "Ну, Боб, я думаю, хватит с нас этого". Но иногда, когда я долго лежу на матраце, не очень склонный отвечать, шучу или напеваю что-нибудь в нос, он, немного выждав, говорит:
- Я думаю, можно перейти к другим вопросам, Боб. Вы кое-что сказали недавно, нужно об этом поговорить. Вы помните тот последний раз...
- Последний раз, когда я говорил с Кларой, верно?
- Да, Боб.
- Зигфрид, я всегда знаю, что ты собираешься сказать.
- Это неважно, Боб. Так о чем это я? Хотите поговорить о том, что вы тогда чувствовали?
- Почему бы и нет? - Я зубами чищу ноготь среднего пальца правой руки. Осматриваю его и говорю:
- Я понимаю, что это был важный момент. Может, худший момент моей жизни. Хуже, чем когда Сильвия обманула меня, или когда я узнал о смерти матери.
- Может, вы предпочитаете поговорить об одном из этих случаев, Роб?
- Вовсе нет. Ты сам предложил поговорить о Кларе. Давай говорить о Кларе.
Я усаживаюсь на пенном матраце и ненадолго задумываюсь. Меня очень интересуют трансцедентальные проявления: иногда мне нужно решить какую-нибудь проблему, я обращаюсь к своей мантре и получаю готовый ответ - продать рыбную ферму в Байе и купить на бирже водопровод. Тогда сделка оказалась очень выгодной. Или - пригласить Рейчел в Мериду, кататься на водных лыжах в заливе Кампече. Это впервые привело ее в мою постель, а ведь до того все испробовал.
Зигфрид говорит: "Вы не отвечаете, Роб".
- Я думаю о твоих словах.
- Пожалуйста, Роб, не нужно о них думать. Просто говорите. Скажите, что вы сейчас испытываете к Кларе.
Я стараюсь честно понять это. Зигфрид не даст мне обратиться к помощи технических служб, поэтому я пытаюсь разглядеть в себе подавленные чувства.
- Ну, не очень много, - говорю я. - Во всяком случае на поверхности.
- Вы помните, что чувствовали тогда, Боб?
- Конечно.
- Попытайтесь снова почувствовать то, что чувствовали тогда, Боб.
- Хорошо. - Я послушно мысленно восстанавливаю ситуацию. Я разговариваю с Кларой по радио. Дэйн что-то кричит из шлюпки. Мы все без ума от страха. Внизу под нами расходится голубой туман, и я впервые вижу призрачную тусклую звезду. Трехместник... нет, это был Пятиместник... ну, в нем воняет рвотой и потом. Тело мое болит.
Я все помню, хотя солгал бы, если бы утверждал, что позволяю себе снова чувствовать это.
Я лежу, слегка усмехаясь. "Зигфрид, там такая боль, вина, отчаяние, что я просто не могу с этим справиться". Иногда я поступаю с ним так, говорю какую-нибудь крайне болезненную истину тоном, каким просят воды или коктейль на приеме. Так я поступаю, когда хочу предотвратить приступ. Не думаю, чтобы это срабатывало. В Зигфриде масса устройств хичи. Он гораздо совершеннее, чем машины в институте, где меня впервые лечили. Он постоянно контролирует все мои физические параметры: проводимость кожи, пульс, бета-активность и все прочее. Он получает данные о натяжении ремней, удерживающих меня на матраце; это показывает, насколько яростно я вырываюсь. Он измеряет громкость моего голоса и сканирует все обертоны. И к тому же он понимает смысл слов. Зигфрид исключительно умен, особенно если принять во внимание, насколько он глуп.
