Архив - Илья Штемлер

– Жаловаться надо, – подсказал милиционер – Стыдно, иностранцы ходят.

Директор нахмурился.

– Кстати… должен прийти исследователь из Швеции. Так сразу же ко мне проводите.

– Я смену сдаю, – ответил милиционер.

– Передайте сменщику… А гражданка что сидит? За справкой? – неосторожно спросил директор.

Дарья Никитична только и ожидала, чтобы заявить о себе. Сползла со скамьи и смело шагнула к директору. Мирошук выставил вперед руки, выгнул дугой сутулую спину.

– Не ко мне, не ко мне! – зачастил он. – И вообще, прием с десяти.

– А сейчас сколько? – прикинулась бабка.

– Половина девятого, – Мирошук пытался обойти посетительницу.

– Так они же стоят у вас, – встрепенулась бабка. – Пришла, была половина, и сейчас половина. А мне еще в собес надо успеть. Там тоже полдня проваландаешься.

– Все равно справки на руки не выдаем, – Мирошук подбирался к лестнице. – Оставьте заявление, вышлем по месту требования. Срок – месяц, – и он заторопился на свой этаж.

Директор избегал по утрам встречаться со своими сотрудниками у служебного входа. Он спешил в свой кабинет, усаживался в кресло и начинал названивать по внутреннему телефону, вызывая к себе руководителей отделов…

– Вот! Трендит уже, начальство. Неймется! – бросила через плечо заведующая отделом использования Анастасия Алексеевна Шереметьева спешащей за ней Нине Чемодановой.

– Мой телефон? Или твой? – прислушалась Чемоданова, складывая зонтик. – Интересно, директор давно заявился?

– Только что, – Мустафаев улыбался Чемодановой. Ему нравилась эта черноглазая узкоплечая женщина, всегда опрятно одетая и внешне напоминающая земляков сержанта из далекого Закавказья.

– Нет, это не мой телефон, – решила Шереметьева. – Это в кабинете хранителей надрывается… Софья Кондратьевна, кажется, вами интересуется начальство, – добавила она, обращаясь к низкорослой толстушке, что только перешагнула порог.

– Ну и что?! – Софья Кондратьевна Тимофеева слыла дамой независимой и резкой. Даже директор ее побаивался, а о простых сотрудниках и говорить не приходилось. – На моих только двадцать пять минут девятого… – Тимофеева отряхнулась, точно маленькая задорная собачонка.

– Батюшки! Откуда ж такой дождь сорвался! А мне еще в собес бежать, – заполошила старушка Варгасова, глядя на сотрудниц архива, сбившихся у стола дежурного. – Доченьки… Неужели месяц мне справки окаянной дожидаться? Помру ведь…

Милиционер кивнул бабке в сторону Чемодановой. Старушка ухватила Чемоданову за поясок и притянула к себе, горячо повторяя просьбу. Вид ее мог разжалобить камень, а не то что мягкое сердце старшего архивиста Нины Чемодановой.

Маленькую комнату – бывший монастырский чулан – приспособили под приемную архива. В ночные часы тут кемарил дежурный охраны. Поэтому решение Чемодановой заняться посетительницей немедля застало Мустафаева врасплох. Оставив пост, он метнулся собирать раскладушку. Кривая его тень дергалась на грязной, ждущей побелки стене.

– Что вы так тяжко вздыхаете? – Чемоданова заполняла анкету сама, от бабки в этом деле проку было мало, по опыту известно.

– Жизнь такая, доча, вот и вздыхаю, – Дарья Никитична торжественно сидела на кончике стула, точно готовилась принести присягу.

– Я не вам, – уточнила Чемоданова. – Я милиционеру.

Мустафаев выпрямился. Щеки вдохновенно опали, а в глазах засветилось лукавство. Очень уж ему нравилась Чемоданова.

– Я не вздыхаю. Я думаю, – проговорил он мягко.

– О чем же вы думаете так тяжело? – Чемоданову забавляло тайное воздыхание по ней милиционера.

– Ты пиши, дочка, пиши, не отвлекайся, – волновалась старушка. – О чем может думать милиционер? О жуликах.

– Ай, бабушка, такая горячая старушка, – Мустафаев покраснел, пристраивая раскладушку в нишу стены.

Чемоданова водила ломаным ногтем по анкете, размышляя, с чего начать архивный поиск. Куда проще, если бы Варгасова помнила приход, в котором крестилась. Обычно крещение происходило в ближайшей церкви. Если семья бабки проживала на Моховой, то надо искать в метрических книгах церкви Симеона и Анны. За годы работы в архиве Чемоданова доподлинно изучила топографию церквей города Л., хотя большинство из них давно снесли.

– Вы точно жили на Моховой?

– Ну дак… Сейчас в том доме сапожная мастерская.

– А в церковь какую ходили? Симеона и Анны?

Бабка в восхищении хмыкнула – такая соплюха, а помнит. Старые люди забыли, а она помнит. И верно, была церковь Симеона, была.

– А если ваш отец работал, как вы говорите, на железной дороге, то вас могли крестить в Пантелеймоновской церкви.

– На железной, – все дивилась познаниям архивистки Дарья Никитична. – Башмачником служил, вагоны на ходу останавливал. Получал гроши, а семью держал. Не то что нынешние инженера… Вот племянник мой двоюродный, Будимирка, институт прошел, а как должен мне восемнадцать рублей, так и не отдает.

– Простить надо ему, – съязвил сержант. – Амнистия была, слыхали?

Чемоданова одобрительно взглянула на дежурного – и юмор у служивого есть? Мустафаев козырнул Чемодановой и даже подмигнул, что при его робости означало особое расположение.

– Слыхала, – кивнула бабка. – У соседки моей с подоконника кило свинины слямзили. Люди говорят – из тех, кто по амнистии соскочил… А что, всех прощают, если эта амнистия вышла? – она сложила гузкой блеклые губы. «Видать, и этого сукиного сына, Будимирку, племянника, выпустят», – подумала она.

Мустафаев вышел из комнаты и уважительно прикрыл за собой дверь.

В коридоре было тихо. Здоровенный котище, прошатавшись где-то всю ночь, возлежал на своем привычном месте, у стола. При виде Мустафаева кот благоcклонно приподнял кончик хвоста. Базилио был гордый кот и не от всех принимал подношения. К Мустафаеву кот относился снисходительно. Таких счастливчиков в архиве было человек пять, не больше.

Шкаф, где хранились ключи от рабочих комнат, был пуст, все сотрудники уже на своих местах, за исключением второго и четырнадцатого помещения.

Мустафаев собрался было вернуться к рапорту, как с улицы вошел хозяин кабинета номер два – Илья Борисович Гальперин, заместитель директора архива по научной работе, – квадратный мужчина в голубой рубашке и коричневом пиджаке, рассчитанном на куда более скромную фигуру, и в силу этого обстоятельства живот выдавался вперед, точно корма голубого цеппелина. Круглое лицо цвета сырого теста собрало на своей просторной площади нос, состоящий из пухлого кончика с чуть вывернутыми ноздрями, маленький девичий ротик, тяжелый подбородок с кокетливой родинкой в углу. Но все это, казалось, держится на лице только ради одного: показать, какие рядом с ними живут глаза. Вот глаза у Ильи Борисовича были действительно красивые – черные ресницы нависали над прозрачно-голубыми белками, на которых резко рисовались синие зрачки с томной немужской поволокой. Еще Гальперина отличал тембр голоса, низкий, с глубинными перекатами.

– Что, брат Полифем? Спокойно в нашей пещере? – рокотал Гальперин, старательно обтирая ботинки о рифленую решетку. – Ни пожара, ни наводнения?

Мустафаев хмурился, ему не нравились такие шутки.

– Не сердись, брат Полифем. Имя я тебе дал легендарное, из греческой мифологии, и для уха не оскорбительное. Как звучит! По-ли-феэ-эм-м, – растягивал в свое удовольствие Гальперин.

Кот приподнял сонную башку, подумал и, вытянув толстые лапы, потянулся, прогибая грудь к полу.

– А… Дон Базилион! Узнал, стервец.

– Это вы его оглушили, – выразил сомнение Мустафаев.

– Неправда, Полифем. Я ему лакомства ношу… Иди сюда, разбойник! – Гальперин сунул руку в карман и вытащил сморщенную сосиску.

– Такие он не ест, – обрадовался Мустафаев.

– Какне ест? Я ем, а он не ест? – Гальперин бросил сосиску на пол.

Кот лениво тронул лапой подношение, понюхал и, отойдя в сторону, сел, обвернувшись хвостом, точно шалью.

– Ах, подлец, ах, бандит, – хохотал Гальперин. – Я ем, а он брезгует. Учуял, видать, дерьмо, дегустатор… А вчера ел.

– За ночь испортилась, – Мустафаев протянул заму по науке ключи с тяжелым барашком, остатком монастырской роскоши.

Гальперин принял ключи в маленькую ладошку, подержал на весу.

– Что делается на улице, любезный Полифем! Вы, как страж порядка, должны за этим следить… Все спешат, сталкиваются, разбегаются. Какой-то молодой человек подскочил ко мне, попросил разменять двугривенный. Пока я отсчитывал, его и след простыл. Так и убежал с одним моим пятаком в кулаке… Я вам точно говорю – люди посходили с ума. Такое впечатление, что все требуют реванш, непонятно за что. Но реванш! – Гальперин зевнул. – И-иех-х… Пора уж и мне на пенсию, засиделся…

– Поработайте еще, – великодушно ответил Мустафаев. Он с трудом удержался, чтобы не напомнить о молве про ухаживание Гальперина за молодой аспиранткой из Уфы. И лишь добавил, кивая на бидоны, упрятанные под лестницу: – Маляры опять не явились. Известь уже высохла.