Избранное - Татьяна Вольтская

«Сердце твое – омываемый древнею кровью…»

Сердце твое – омываемый древнею кровьюГород, зеленый и вечный, стоящий при устье.Как я люблю этих башен рисунок неровный:Лишнего неба и лишнего солнца не впустит!Как я люблю этих стен прихотливых изломы,Крики причудливых птиц в разомлевших от знояПряных садах, это облако цвета соломы —Благословенны живущие там, за стеною.Вот уже скрипка по крышам – за ярусом ярус,Вот барабан, отбивающий глухо и сильно,Вот уже окон качнулся малиновый гарус.Вот я стою у ворот, у обочины пыльной.

«Останется жить только то, что прошло через смерть…»

Останется жить только то, что прошло через смерть.Стрела, полетев, умирает, вонзившись, готоваЦвести, прорастая сквозь сердце; прозрачная сетьКорней обвивает любое движение, слово —И вафельный лед, что огромным наколот ножом,От снега опухшие вывески, берег нечеткий,Раскрытую книгу с пометками карандашом,Средь буквенной ряби ныряющими, как лодки,В которых и ты приплываешь ко мне между строк.Стрела оживает, как зимняя ветка в стакане,И кровь, и окрестность, и воздух запутав в клубокПобегов, корней, в поднебесных цветов колыханьеИ каждый предмет очертив и поставив в тени. —Не Древо ли жизни из ранки растет? —                     Если вырвем —В болезни, безумии (руку посмей протяни!) —Так разве что с корнем, а значит – и с Божиим миром!

Свеча

Живя на ощупь, за часом часЯ жду, когда изнутри,Затеплясь, плоти твоей свечаТело мое озарит.

Чтоб пламя, колеблемо сквозняком,Сквозь кожу, как сквозь стекло,Легло на стену под потолкомИ сердце мое сожгло.

Чтоб слово твое, как прозрачный воск,Светилось. (Как больно мне!) —Тогда я вижу весь мир насквозь,До трещины на стене:

Клубки живучих теней в углу,Лучи на виске твоем,Две чашки белые на полу,Сеть капель под фонарем,

В которую пойманы тополя,Плоские, как лещи,За ними, качаясь, плывут поляНа пламя твоей свечи

И черные бабочки окон, в срокУснувшие. Виден мнеБредущий лесом единорогИ ангелы в вышине.

И Тот, перед Кем я на сквознякеС тобою за часом часСгораю. И слышно мне вдалеке,Как кто-то плачет о нас.

«Ветер, срывая железо, кроша кирпич…»

Ветер, срывая железо, кроша кирпич,Поворачивает колесницу к югу.Как вздуты скользкие мышцы!           Как ременный струится бич —С воем! – над сырыми хребтами, как тугоВожжи натянуты – горизонт хрипит,Брызжет пеной на подоконник ржавый.Четверка на Главном штабе, своих не догнав копыт,Отзывается нежным тоскливым ржаньем.Бьется посуда, прогибается потолокПод колесами, наезжающими с размаху,Стелются белые гривы, – о, никакой цветокЕще долго не вырастет здесь со страху,В ледяной колее затерянный, посредиГрохота… —Разве тот, что растет без спросу,Когда губы твои на моей грудиВ забытьи оставляют внезапно багровую розу.

«Ты не мой, и не свой, и ничей…»

Ты не мой, и не свой, и ничей,Ни во сне, ни в сближенье телесном,Под землею текущий ручей,По кореньям и рудам железным,

По сквозным коридорам тоски,По костям, непрозябнувшим злакам.Две дрожащие эти рукиРазве могут согреть тебя? Знаком

Перепутья сверкает пчелаНа сиреневой башне шалфея.Проносясь сквозь чужие тела,Выбегаешь ко мне, лиловея,

Золотясь, затопляя. ОстерПривкус горя, и голос измучен,И трава полевая костерПляшет, вторя зигзагам излучин.

Никогда, никогда, никогдаОбреченнее вглубь не глядели:Я нырну за тобою туда,На пустые луга асфоделей,

Где, мешаясь, сливаясь со мной,Ты не станешь выскальзывать к прочим,Раз твоею тяжелой волнойКаждый мускул мой взят и обточен.

Тяжела, тяжела, тяжелаЭта влага – ни капли б не надо.Все боялись, а я испила —И забыла о прошлом. И рада.

«Женщина есть пустота, заполняемая дыханьем…»

Женщина есть пустота, заполняемая дыханьем,Голосом, телом того, кто любит ее.Нет меня, нет меня, я – полая дудка сухая,Если не дуют в нее, впадающая в забытье.Ветер летит стороной, в легких июня – каверна:Кашляет мелким дождем, клонится к серым столбам.Беден и прост мой напев – оттого-то, наверно,Ты так долго меня не подносишь к губам.Взгляд, проскользнув сквозь меня, в мороси тонет,                               ладони жПрячутся зябко в пространства изношенный плащ.Треснуло что-то во мне – походя тронешь —Кажется, вырвутся только хрипенье и плач.

«Трава забвения – ярчайшая из трав…»

Трава забвения – ярчайшая из трав,Готическая колокольня,Вот я стою у твоего костра —И пальцам больно —Не верящим в тебя еретиком,Сгорающим, чтобы поверил.Сухая жизнь, раздута ветерком,Вмиг вылетит в клубящиеся двери,Не вслед за пулей в уличном бою,Не через коридор больницы —Сквозь стрельчатую башенку твою,Сквозь листик, узкий, как бойница.Смерть можно пережить, но не такой цветок,Не алый жест его широкий,От вечности: «Уплачено!» – квитокВручающий, застигнув на дороге.

Письма

Милый мой (хотя из двух этихСлов – второе точно неправда),Я так мало тебя вижу,Так хочу шептать тебе на ухо долго-долгоВсе глупости, что передумаю за неделю,Заглядывать в глаза – и не успеваю,Проводить пальцем по впалой щеке – и не умею…Счастлив был Давид – он смеялся, плясал и плакалОт любви – это называли псалмами.Можно, я буду писать тебе письма —Сны, хвалу, жалобы, что придется,Не рядясь больше ни в какие одежды,Ни в римские складчатые туники,Ни в средневековые платья с куньей опушкой,Ни в китайские халаты с драконом:Я не знаю, правда это или только жалость,Но ведь ты обронил «люблю» – словно срываяВсе покровы с меня, даже эту рубашку.Вот я стою перед тобой нагая,Закрывая руками горящие щеки.

Ты вот не веришь в чудо, а я верю. —Смейся-смейся – еще, мол, одна сыскалась!Но смотри, сколько красивых женщинХодит вокруг, и взгляд твой скользит за каждой:Под футболками вздрагивают груди,Мелькают джинсовые тугие бедра.Разве не чудо, что сегодняТы пришел ко мне, возле этого тела,Освещенного так безжалостно ярко,Приподнялся на локоть, в пальцахМнешь и вертишь его, посмеиваясь тихоНад новой полоской загара? —Это чудо, и я умеюБыть благодарной.

Слушай, я скажу тебе то, чтоМожно говорить лишь во вред себе же.Прочти и сожги, как в детективе, ладно?Если ты сделал то, что сделал,Из ревности – это б еще полбеды. ТолькоНебольшая на это надежда.Все, наверно, гораздо хуже – простоЛожь привычна для нас – машинальныйЖест, как будто за сигаретой…                     Если бЭти стыд, ожог хоть что-то во мне сломали,Сдвинули – это б еще полбеды. Только,Заглянув в заплаканное окошкоДуши, – тут-то я вправду испугалась:Все по-прежнему блестит к твоему приходу,Стены, скатерть, и даже свечкаРовно-ровно горит – не то что бурей,Легким сквознячком не задета.Это страшно. Это называется властью.Это значит, любая боль от тебя лучшеОтсутствия прикосновенья.Жизнь всегда есть или нет, прочее поправимо.Это значит, мне все равно какой – любой! – лишь быТы. Ведь солнце не упрекают за то, что жжется, —Лишь бы светило.

Не говори, что ты некрасивый.Не смей. Во-первых, это неправда.Во-вторых, каждому милееСвое: сицилийцу – море,Эскимосу – снег, бедуину – барханы.Я-то знаю, что такое чужбина.Я пришла к тебе – на родину: этиСмуглые поля не могут меня стыдиться.Пусть их омывает свет, позволь мнеСмотреть и глазам не верить: дома.Позволь долго, как родную землю,Целовать – от глаз до ступней и обратно.

Как я перед тобой виновата!Целый день думала о тебе плохо.Думала: «И что у него от души осталось?Выболела вся, рубцом стянулась?Выкрошилась, как гранит под ветром?Высыпалась по чужим постелям?Может ли он в самом делеОтличить мои губы от вчерашних,Тридесятых – или они рябят, как волны?Как же от качанья на стольких лодкахС ним морская болезнь не приключилась?Узнает ли он, что я – его берег?..»Прости глупую мою ревность.Ах, как воет под окном собака,Ветер гонит лес черной волною.Видно, опять болит у тебя сердце,Или тревога роет в груди яму.Я боюсь, боюсь – где тебя носит?Прости, прости, прости меня – возвращайся!

Я такого холодного лета не припомню.Все солнце собралось в платках у цыганок,Деловито расхаживающих по вокзалам,Обернутых в блестящие юбки.Я вчера видела бездомного дога,Белого, с язвами на выпирающих ребрах,С лицом белогвардейского эмигранта, —И устыдилась своих печалей.Ты не замечал, что у домашних собак глаза собачьи,А у бездомных – российские? Не порода,А готовность бежать от окрика – вот в чем дело.Я сама тут подсчитала и прослезилась:Только в двух случаях я не чувствую униженья —Когда тебя целую и когда повторяюТо, что ветер поет. Хоть сам знаешь, здешняя лираНе из черепахи, а из елки, в занозах.

Как ты был у меня, помнишь, цвели маки,А теперь отцветают красные пионы.Легче выцарапать из ракушки улитку,Чем тебя из города. Когда приедешь,Не спеши назад – все там будем.А здешние сады на холме покатом —Как церковка на ладони у святого.И знаешь, хорошо, что они чужие,Оттого они еще краше.Так всегда – руки пусты – сердце полно.Привыкать же опасно; вот и с тобою:Обниму – смеюсь, отойду – плачу.Только нам ведь неведомо, что здесь наше:То, над чем трудились до смертного часа,Или то, что мелькало из чужого сада.Одно это меня и утешает.

Пока на моей груди тяжестьТвоей руки, а не нагретого солнцемКамня, – я боюсь не проснуться,Даже когда затрубит Архангел.Пока твоя грудь прикрыта моей ладонью,А не землей, – засыпай скорее,Дай мне твой сон пересыпать —Песком между пальцев.Видишь, волосы мои, как трава сырая,Твои плечи мокры, солоны. Будем вместеХоть в этой временной смерти,Что почти так же прекрасна,Как та, что уже не за горами.

Почему я думаю о тебе и плачу?Это все глаза – глядели на тебя весь вечер,Переполнились и теперь через край льются.Ты же не позволил мне закрыть их,Даже когда обнял, даже когда… И я смотрела,Щурясь, как на вечернее солнце.А теперь больно…Ты же рассказал мне страшную сказку:Мол, когда-то – опыт говорит тебе – я остыну,Тебя догорать оставлю. – Милый, глупый,Нашел же ты – ловить рукавом ветер,В чашке море переплывать: опыт!Насмешил до слез – вот они и льются,Льются, льются через край – хорошо, чтоТы меня, заплаканную, не видишь…

Нет, не стану гадать, любишь – не любишь:Всякое гаданье – воровство у БогаИз плиты пирогов недопеченных,Протянешь руку – и обожжешься.Лишь тогда сегодняшний хлеб насытит,Когда не знаешь, пир завтра или голод.А я, как нищенка, рада любой крошке,Особенно твоему веселью.Только не сердись, что я при тебе немая,А останусь одна – и разболтаюсь;Я ведь и взглянуть боюсь, а уйдешь – жалею:Там и там бы еще поцеловала.Это оттого, что без тебя всю неделюХодит маятник в груди с запинкой,Ты придешь, качнешь – и он летит в небо,Камнем падает, и дышать нечем.

«Механическая речка…»