Тринадцать ведьм - Инна Бачинская

В доме работали две женщины — экономка и ее невестка, они накрыли стол в гостиной, потом вынесли на веранду десерты; еду привезли из ресторана «Прадо»; в половине двенадцатого Виктория их отпустила, и они уехали на своей машине.

Через несколько часов присутствующим наконец разрешили уехать, и они, обменявшись скорым «Ну, ты давай звони, не пропадай», торопливо расселись по машинам и отбыли.

…В машине стояла тягостная тишина. Уже в городе Анатолий покаянно сказал:

— Я свинья, прости меня, малыш, ладно? Сам не знаю, как это получилось. Чувствую себя последней сволочью. Простишь?

Он нащупал руку жены, поднес к губам, и она руки не отняла. Сидела с прямой спиной, смотрела на пролетавшие мимо домики пригорода и не видела их, старалась не расплакаться. Ей хотелось вырвать руку и закричать:

«Пошел вон! Ненавижу! Обоих! Тебя и твою… драную кошку! Мерзкая подлая баба, она же знала, что я умираю! Не могли подождать?»

Ей вдруг пришло в голову, что пышная и здоровая Виктория Шепель мертва, а она, полудохлая Ида Крамер, все еще жива. Эта мысль так поразила ее, что она на миг прикрыла глаза, пытаясь вникнуть в некое тайное ее значение. И еще она подумала — что, интересно, должен чувствовать мужчина, чья любовница только что была убита? Скорбь? Горе? Сожаление? Или страх, что могут заподозрить? О чем он сейчас думает? Вспоминает их свидания? Ее руки, близость, тепло коленей… Раздув ноздри, Ида искоса взглянула на мужа. Лицо его ровным счетом ничего не выражало, глаза не отрывались от дороги. Он не был похож на убитого горем любовника, не могла она не признать, и ей стало немного легче.

О безвременно погибшей Виктории Шепель Ида не думала вовсе…

…Их всех вызывали на допросы все реже и реже. Потрепали нервы иностранному подданному, не то из Египта, не то из Ирака, но отпустили с миром. Отпустили в конце концов и Кирилла Суткова, судимого ранее за мошенничество, также прилично потрепав ему нервы.

Остальные отделались сравнительно легко.

В итоге следствие зависло…

Глава 3. Премьера. Середина осени. Ноябрь

«…Ведьмы, хотят они того или нет, тяготеют к крайностям, где сталкиваются друг с другом две стороны, два состояния. Их тянет к дверям, окружностям, границам, воротам, зеркалам, маскам…

…И к сценам».

Терри Пратчетт. «Маскарад»

— И самое главное, не люблю я этой пьесы! — Монах поскреб в бороде. — Слишком много крови.

Олег Христофорович Монахов, Монах для своих, путешественник, экстрасенс, психолог и просто бывалый человек, и его друг, Алексей Генрихович Добродеев, «желтоватый» репортер скандальной хроники и ведущий городской специалист-эзотерик по всяким паранормальным явлениям, сидели в первом ряду Красного зала Молодежного театра. Билеты достал Добродеев, у которого все везде схвачено, а кроме того, он дружит с режиссером Виталием Вербицким. Давали «Макбет», что было «мощным культурным протуберанцем на местном театральном горизонте», как заметил Леша Добродеев в одной из своих статей, предварявших премьеру. Каким боком протуберанец к горизонту — оставим на совести автора. В дальнейшем журналист собирался тиснуть материалец о спектакле в «Вечерней лошади», причем наметки, написанные в свойственной журналисту напористой и восторженной манере, были готовы еще вчера, оставалось вставить «оживляжи» с места событий, вроде: «зал взорвался бурей аплодисментов», «ужас сковал присутствующих», «публика замерла, не в силах противиться…», а также всякие новаторские стилистические находки вроде «протуберанца». Много замечательных слов посвящалось выдающемуся режиссеру Виталию Вербицкому, который сумел донести до аудитории суть и дух самой кровавой шекспировской трагедии.

«Признаться, — нагнетал Добродеев, притворяясь простачком, — поначалу я воспринял скептически намерение Виталия, уж очень высоко он замахнулся, но, просидев, затаив дыхание, все три часа спектакля, я понял, как сильно ошибался! Вербицкий потряс меня в очередной раз! Ему удалось ухватить и передать… — Тут был пропуск, так как Добродеев пока не придумал, что именно удалось ухватить и передать Вербицкому. — Чем доказал, что…»

— Не люблю этой пьесы, слышишь? — перебил поток мыслей журналиста Монах.

— Ты не любишь «Макбет»? — поразился Добродеев.

— Ш-ш-ш! — зашипел Монах. — Не повторяй названия, не к добру. Можешь сказать «проклятая пьеса» или «та пьеса», но никаких названий. А что, должен любить?

— Не смеши меня! — хихикнул Леша Добродеев. — Ты веришь в эту галиматью? Любой культурный человек должен.

— Верь не верь, а факты вещь упрямая, как любят повторять все уважающие себя следователи из криминальных романов. Насчет «должен» в корне не согласен. Пьеса незаурядная, не спорю, но любить или не любить — дело вкуса. Вообще мне трудно представить себе особь, которой это может понравиться. А ходят в основном из-за личности актеров. Я, например, никогда не видел на сцене нашу местную знаменитость… этого… как его? Потому и поддался.

— Как его! — фыркнул Добродеев. — Петр Звягильский! Корифей и классный мужик. Факты… Какие еще факты? Ты веришь в проклятье? Ха! Трижды ха. Не ожидал. Ну, читал! Все актеры, игравшие леди Макбет, рано или поздно умерли. Это вроде проклятия фараонов — все археологи тоже умерли. Рано или поздно. А ты, Монах, доверчив, как…

— Для репортера, который пишет о летающих тарелках, ты, Леша, удивительно бескрыл, — перебил Монах. — На премьере пьесы в «Глобусе»… если память мне не изменяет, в одна тысяча шестьсот каком-то году, внезапно скончался актер, игравший леди Эм… не к ночи будь помянута эта славная женщина. Тогда женские роли играли мужчины, как тебе известно… должно быть. Спектакль хотели отменить, но автор не позволил и сыграл сам. Артисты, как ты знаешь, народ суеверный, вся труппа была страшно перепугана, тряслась от ужаса и играла как на похоронах. Тем более сплошные проклятья, предательства и реки крови. Как признался один из них, он все время ожидал: то ли подмостки рухнут, то ли пожар, то ли еще какая напасть. Публика затаила дыхание и готова была удариться в панику. А начало помнишь?

— Не припоминаю, — наморщил лоб Добродеев. — Какие-то ведьмы…

— Какие-то ведьмы! — фыркнул Монах. — Для гуманитария и любителя наследия великого барда более чем скромно. В чем там дело, хоть знаешь?

— Ну… в общих чертах. После битвы с кем-то там король Дункан остановился в замке Макбета, а тот его убил, потому что леди Макбет хотела стать королевой. И многих других тоже.

— С кем-то там… С норвежцами! Ладно, живи пока. Ведьмы, Леша! Ведьмы — это серьезно. В те времена их было немерено, гадили, как могли, и народ старался держаться от них подальше. Представляешь себе настрой публики — внезапная смерть актера, ведьмовские проклятья, море трупов. Тем более считается… только это между нами!

— Сейчас не меньше, — пробормотал Добродеев. — Ведьм…

Монах понизил голос, и журналист наклонился к нему, чтобы не пропустить ни слова. В проклятья он, разумеется, не верил, но тема была перспективной, и он уже прикидывал, как изменить угол подачи и всунуть эту чертовщину в статью, шестеренки в голове резво закрутились… Ну, там, набуровить мистики, колдовства, всяких страшилок, личные впечатления от премьеры, от которых мороз по коже, не забыть предчувствия, тоску в сердце, кошмарный сон накануне премьеры, разлитый кофе, рассыпанную соль и вой соседской сучки… дрянная все-таки собака! Встряхнуть читателя и подарить ему праздник. Поменять акценты и углы! Как сказал один известный писатель романов-ужасов: «Что может быть прекраснее доброго смачного ужастика на ночь!» Как-то так. Публика любит, когда ее пугают. Молодец Монах!

Первые строчки вылупились с ходу: «Вечер премьеры «Той пьесы» не предвещал ничего худого. Светила полная луна. К ночи похолодало и прояснилось. Все было как обычно… если бы не крайне неприятный эпизод в самом начале, у входа в Молодежный…» Или наоборот: «Все словно предвещало несчастье — и кроваво-красная полная луна, проплывающая в черном небе, и вой беспризорной собаки, и ледяной ветер, пронизывающий до самых костей. Кроме того, крайне неприятный эпизод…»

Тут надо придумать нечто, решил Добродеев. Хорошо бы, неизвестная страшная старуха, потрясающая клюкой, прокляла Молодежный в целом и режиссера Виталия Вербицкого в частности за… Тут надо снова подумать. Может, режиссер соблазнил ее внучку. За разврат, допустим. Призвала кару небес, так сказать. Или за увлечение порно в перепевах классики, что вызывало как горячий интерес публики, так и горячее неприятие всяких ретроградов-литературоведов. И голос визгливый, и руку подняла и грозит кривым черным пальцем. Вполне возможно, учительница литературы на пенсии. И луна вдруг спряталась за тучу. И упала тьма кромешная… тут можно провести аналогию с преисподней — темень как в преисподней! Тут бы не помешал раскат грома… чтоб рявкнуло от души!