Мертвая хватка - Андрей Воронин

А он мне: «Это я вчера гороха нажрался. Страсть как горох люблю…»

Рыба заржал во все горло и от полноты чувств ударил кулаком по баранке. Хобот поперхнулся сигаретным дымом, закашлялся, а потом тоже захохотал. Даже забившийся в угол сиденья выпускник сельскохозяйственной академии позволил себе бледно улыбнуться, на всякий случай прикрыв улыбку сложенной вчетверо картой.

Машина тем временем миновала лужу, вскарабкалась на очередной бугор и пошла перемалывать высокими колесами перегородивший дорогу сугроб. То, что с противоположного берега лужи выглядело просто языком нерастаявшего снега, оказалось кончиком сплошного снежного покрывала, под которым окончательно терялась дорога. Различить ее теперь можно было лишь по отсутствию на ней деревьев. Рыба снова включил пониженную, и джип, утробно завывая, попер вперед, разбрасывая колесами снег. Позади него оставалась глубокая колея, сизый дымок выхлопа стелился по снегу и путался в подлеске. Потом дорогу перебежал отощавший за зиму заяц. Это событие вызвало в машине небольшой переполох.

Азартный Хобот даже вынул из-за пазухи пистолет, но Рыба, на котором тяжким грузом лежала ответственность за хозяйский автомобиль, наотрез отказался бить подвеску и царапать недавно отполированные борта ради какой-то тощей лесной дохлятины.

– Заглохни, Хобот, – сказал он. – Вернемся в город – я лично подстрелю кошку и принесу тебе. Это будет хорошая .кошка, жирная, отвечаю. У моей соседки есть как раз то, что тебе надо. Повадилась гадить у меня под дверью, тварь. Так что и тебе удовольствие будет, и мне польза. А без шкурки ты и не поймешь, что сожрал – кошку, зайца или вообще ящерицу какую-нибудь.

– Варана, – подсказал Простатит. – Или жабу. Хочешь жабу, Хобот?

– Не хочу, – сказал Хобот, неохотно возвращая пистолет в кобуру. – Круглые сутки с жабами общаюсь, уже с души воротит. Квакаете, квакаете… Слышь, наука, – меняя тему, обратился он к Лукьянову, – так я не понял, что это за кусты такие особенные, за которыми мы в эту тундру забрались?

– Не кусты, – откладывая в сторону бесполезную карту, сказал Лукьянов, – деревья.

– Да мне по барабану, хоть пеньки. Ты растолкуй народу, почему деревья нельзя в Москве купить. Я бы понял, если бы папа Май нас, к примеру, на Дальний Восток заслал.

Там всякой субтропической дребедени хватает – лимонник там всякий, карликовая береза." А тут чего? Это ж Брянская область!

– Ехал Гитлер на машине через брянские леса, – вдруг сказал Простатит, ни к кому персонально не обращаясь. – Подорвался он на мине, подлетел, как колбаса.

– Типун тебе на язык, – сказал Рыба и переключил передачу.

– Во-во, – живо подхватил Хобот. – Вот и объясни нам, необразованным, на кой хрен папе этот геморрой? Чего-то я тут никакой экзотики не наблюдаю. Сосны, елки да березы – то же самое, что под Москвой. Что это за дед такой, к которому мы едем? У него что, оранжереи?

– В том-то и дело, что нет, – сказал Лукьянов. – В оранжерее можно вырастить все что угодно, это не проблема. А этот старик выращивает деревья в открытом грунте. У него даже черешня вызревает.

– Ну и что? – удивился с переднего сиденья Рыба. – Тоже мне, фрукт – черешня! Эксклюзив, блин, на фиг. Я думал, баобаб…

Его презрительный, самоуверенный тон задел Лукьянова за живое.

– Между прочим, – сказал он, – черешня в Москве и Подмосковье не растет. Не то что не вызревает, а просто не приживается! Вымерзает в первую же зиму. А вот у Макарыча – ничего, живет. Говорят, вкуснее украинской.

– Говорят, что кур доят, – проворчал Хобот. – Где Москва, а где Брянск! Здесь вон на сколько южнее! Вот забашляешь ты этому деду папиными бабками, привезешь саженцы, воткнешь у папы во дворе, а они – фьють! – и засохнут. Чего делать-то будешь, наука? Думаешь, до зимы слинять успеешь? Успеть-то успеешь, да только папа тебя из-под земли достанет. Очень он не любит, когда его, как лоха, на пальцах разводят.

Лукьянов промолчал, всем своим видом демонстрируя оскорбленное достоинство. Чувство, которое он при этом испытал, было очень неприятным, поскольку Хобот, болтая от нечего делать, высказал его собственные опасения, причем, увы, далеко не все. Выходить капризные саженцы черешни – это только полдела, причем вторая, не самая трудная его половина; сначала их нужно било найти. Выдающий себя за ландшафтного архитектора агроном старался пореже смотреть на дорогу, которая к этому времени уже, можно сказать, исчезла.

По гладким, уже основательно забрызганным грязью бортам джипа все чаще с противным шорохом скребли ветви кустов.

Рыба, скорчившись над приборной доской, ожесточенно крутил баранку, поминутно переключал передачи и тихо матерился сквозь зубы. Машина больше не скакала козлом; теперь она тяжело, неторопливо раскачивалась, как нефтеналивной танкер на мертвой зыби, переваливаясь с ухаба на ухаб, подминая под себя кусты и с трудом переползая через стволы поваленных деревьев.

– Блин, – сказал с водительского места Рыба, – у папы шило в одном месте, а мы должны мотаться, как эти… А он потом посмотрит и скажет: «Ты зачем мою машину убил? Тебя кто учил на новеньком японце по пням ездить?» Что я ему отвечу?

– Да, – с издевательским сочувствием вздохнул Хобот, – тяжелое положение. Ответить нечего, а отвечать придется.

– Вот я и говорю, – продолжал Рыба. – Вот на кой хрен, скажи, ему эта черешня? Витаминов не хватает? Ну так купил бы в магазине…

– Темный ты, Рыба, – сказал Хобот. – Это ж, типа, увлечение. Посадит папа Май у себя во дворе эту черешню и пойдет пальцы веером распускать: видали, чего у меня есть?

Ни у кого не растет, а у меня растет! Это вам не голубая елка и не папоротник какой-нибудь!

– Все равно не понимаю, на хрена это надо, – упрямо сказал Рыба.

– Вот поэтому ты баранку крутишь, а папа командует, в какую сторону крутить.

– Слушайте, пацаны, – оставив эту обидную реплику без внимания, сказал Рыба, – что-то мне все это перестает нравиться. А может, тот мужик, у которого мы дорогу узнавали, совсем не такой лох, каким выглядит? Может, он, типа, наводчик? Он нас заслал к черту на рога, а где-нибудь в лесу его кореша с обрезами сидят и нас поджидают. А мы, как бараны, сами прямо к ним в руки премся… Вы кругом посмотрите. Какое тут, на хрен, может быть графское имение?

– Гений, – сказал Хобот. – Во отмочил! Говоришь, кореша с обрезами? Это, типа, партизаны, да? Еще с войны, наверное. Им, типа, забыли на пейджер сбросить, что война кончилась, так они до сих пор поезда под откос пускают и иномарки расстреливают. А чего? Машина у нас японская, а японцы в ту войну за Гитлера воевали. Простатит у нас будет японский генерал, а ты…

Молодой ельник, через который они ехали, вдруг кончился, и джип выкатился на укатанную, относительно ровную дорогу. Впереди, метрах в ста, сквозь частокол сосновых стволов виднелись какие-то постройки – судя по виду, очень старые, но при этом не деревянные, а кирпичные, даже оштукатуренные. Как следует разглядеть их мешали деревья, но и отсюда комплекс строений выглядел достаточно обширным для того, чтобы не спутать его с трансформаторной будкой или коровником. Да и откуда взяться коровнику в лесу?

– Кажись, приехали, – сказал Рыба.

В его голосе слышалось явное облегчение.

Сидевший сзади Лукьянов подался вперед.

– Да, похоже, – сказал он, хотя его никто ни о чем не спрашивал.

У него отлегло от сердца. Все-таки графское имение существовало, а значит, и старик Макарыч со своим фантастическим садом тоже вполне мог оказаться реальностью. Валерий Лукьянов очень боялся, что эта их экспедиция будет погоней за призраком, но теперь, когда выяснилось, что имение графов Куделиных действительно стоит там, где должно было стоять, и даже неплохо сохранилось, поездка вновь превращалась во вполне благопристойный деловой вояж. Оставалось только отыскать легендарного Макарыча. Впрочем, даже если старик давно помер, в саду почти наверняка найдется, чем поживиться. Ну а если не найдется, то вины Валерия Лукьянова в этом уже не будет.* * *

Василий Макарович Куделин был худым, жилистым человеком лет шестидесяти пяти, а то и семидесяти. Точно определить на глаз его возраст было трудно: его покрытое несходящим кирпичным загаром лицо было морщинистым не то от возраста, не то от привычки щуриться на солнце, густые, совершенно седые усы пожелтели от никотина, волос на голове почти не осталось, но спину он до сих пор держал на удивление прямо – пожалуй, чересчур прямо даже для горожанина, не говоря уже о человеке, который всю жизнь ковырялся в земле.

В деревне про Василия Макаровича поговаривали, будто он на самом деле является прямым потомком последнего из графов Куделиных. Никто, естественно, не знал и не помнил, что стало в семнадцатом году с графской семьей: были и сплыли, и кому до них какое дело? Графский садовник, носивший, как это частенько бывало в старину, фамилию хозяев, исчез из имения примерно в ту же пору, и никто не знал, где, по каким фронтам и на чьей стороне носили его дымные ветры гражданской войны. Вернулся он уже в середине тридцатых, и не один, а с молодой женой. Имение в ту пору уже перешло в распоряжение колхоза, но что с ним делать, в колхозе никто не знал: стояло оно на отшибе, далековато от деревни, в лесу, и использовать его для хозяйственных нужд было тяжело и неудобно. Все, что можно было оттуда украсть, новоявленные колхозники украли еще в семнадцатом, и с тех пор просторный каменный дом с колоннами и многочисленные надворные постройки медленно приходили в упадок. Английский регулярный парк и великолепный сад, полюбоваться которым приезжали, бывало, из Москвы и Петербурга, тоже пришли в запустение, заросли сорными кустами и травой, а частично были даже вырублены на дрова, хотя кругом стеной стоял лес. Бывший графский садовник Макар Куделин, поселившись на краю деревни, стал похаживать в имение и потихоньку, не спеша, начал приводить в порядок сад. Местные власти, как ни странно, смотрели на это сквозь пальцы: у председателя колхоза каким-то чудом хватило ума понять, что хороший сад, как ни крути, лучше, чем несколько кубометров дров.