Пустые времена (сборник) - Марго Па

Вадим увидел Принцессу еще в детском саду. Была очередь отца забирать его домой. Отец сильно раздражался медлительности Вадима, не любил ждать, пока тот оденется. И Вадим решил преподнести ему подарок, показать, какой он уже взрослый и самостоятельный. Он отпросился у воспитательницы заранее. Старательно оделся, аккуратно завязал шнурки на ботинках, дабы ничем не вызвать недовольство отца. Одетый и застегнутый на все пуговицы, он долго сидел в раздевалке, но отец все не появлялся. Вадим устал ждать и потихоньку вышел во двор. Оглянувшись на окна, он понял, что его отсутствия никто не заметил, и тогда он, осмелев, шагнул за ворота.

Отец уже стоял за воротами, чуть дальше по улице, но не один. Улыбаясь, он пожимал руку на прощание женщине с белыми волосами. Они смотрели друг другу в глаза. Вадима никто из них не заметил. Что-то неприятное ухнуло и зашевелилось внутри. Вадим застыл в нерешительности, не зная, что делать дальше. Если отец его увидит, то непременно рассердится и будет ругать. Но они по-прежнему, не отрываясь, смотрели только друг на друга, и Вадим медленно отступил за ворота, в глубь двора, прячась на веранде. Наконец Принцесса ушла. Отец, ничего не подозревая, направился через двор к входной двери. Вадим догнал его на лестнице.

– Папа, прости, я не дождался тебя! Хотел сделать тебе сюрприз. Смотри, я оделся сам! – задыхаясь, кричал он.

Отец пристально осмотрел его с головы до ног и спросил каким-то совершенно чужим голосом:

– Где ты был все это время – во дворе или выходил на улицу за ворота?

– Я не выходил никуда, я был здесь, – впервые в жизни солгал Вадим.

Их спасеньем стал этот дом, доставшийся матери в наследство от деда. Они уехали из Москвы и поселились в деревне. Летом они сдавали половину дома туристам, а потом пытались растянуть деньги на зиму. Вадим и сейчас, после ее смерти, так жил. Места здесь очень красивые: недалеко, за полями – озеро, липовая роща рядом с домом. Зимой только тоскливо – ветер. Ветер стонал в старых трубах всю зиму. Вадим так и не сумел починить дымоход. Все думал – успеет. Но мама умерла, а ветер все стонет и стонет. Так всегда бывает: чем больше у тебя времени, тем меньше ты успеваешь сделать. Вадим старался не думать о маме. Говорят, если мы постоянно думаем о тех, кто ушел, вспоминаем, зовем их, то души не могут освободиться, они бродят по Земле. Говорят, что мы сами должны отпустить умерших… Вадим старался, как мог.

Мама никогда не винила отца, он даже писал ей поначалу совсем короткие, ничего не значащие письма, но быстро перестал, и даже на похороны не приехал. Всю свою обманутую и неразделенную любовь она отдавала Вадиму. Они читали книги у камина: Чехова, Достоевского, Тургенева, Толстого… Дед был профессором, преподавал литературу в университете. Удалившись на покой, он купил дом и собрал огромную библиотеку.

Вадиму хватило книг на все прошедшие дни бессмысленного ожидания, лишь вчера он закончил последнюю. Некоторые он перечитывал вновь и вновь, человеческая память имеет обыкновение стирать имена любимых героев и даже целые главы.

– Тогда зачем читать? Все равно все забудешь, – задавался он вопросом.

Но в такой глуши книги стали его единственными собеседниками. Друзьями, которые приходят издалека. Такие друзья не вяжут теплых уютных носков для души, напротив, они сдирают с тебя кожу и поливают щелочью. А потом уходят, как только закрываешь книгу на последней странице, оставляя тебя одного зализывать раны.

По весне, когда все деньги гостей бывали уже истрачены, и не хватало даже на хлеб и сахар, Вадим заваривал можжевеловый чай и доедал старую картошку. Порой ему казалось, что и собственную жизнь он съедает вместе с подгнившей картошкой. Раньше их гости приезжали на лето всей семьей и приглашали знакомых. Мама так любила возиться с их малышами! Потом дети выросли, и они стали приезжать только вдвоем и уже ненадолго. А сегодня Вадиму вдруг показалось, что на следующее лето они не вернутся. И до весны ему не дожить. Денег совсем немного, а картошки хватит только на половину зимы. Рыбы засолил только себе, торговать на вокзал его не пускали. Он был чужим для всех в деревне.

Лишь однажды к нему зашел местный мужик за дровами. Дров Вадим никогда не запасал. Ходил рубить каждое утро в лес – должно же быть хоть какое-то занятие.

Мужик увидел огромные полки с книгами и обрадовался:

– А зачем дрова? Смотри у тебя сколько бумаги! Дай что-нибудь на растопку ненужного из книг. Зачем тебе одному столько?

– Ненужных книг не бывает, – только и сумел ответить Вадим.

После этого случая с ним даже на перроне здороваться перестали.

Лень была ему не свойственна. Сибаритский образ жизни вести вынуждали обстоятельства. Вадим размышлял о серьезном деле и пользе, которое оно приносило бы, он действительно хотел работать. Но нечем в такой глуши заниматься, все сами себя всем обеспечивали. Поехать учиться Вадим тоже не мог, денег у них с матерью не было. Мама сама обучила его всему, что знала: чтению, письму, математике.

Он искал любви, о которой читал так много, но любовь покинула эти места. В дереве все безнадежно пили, по пьянке и от безысходности рожали детей, а потом голод гнал их на перрон истошно кричать: «Пиииво! Рыыба!»

Но мечта о мире, где все по-другому, не оставляла его. С самого детства ему снился сон о клеверных полях. И Она… стояла на краю поля и звала за собой туда, где за холмами и лесом начиналась железная дорога. Вадим знал, что пальцы ее пахнут клевером, а волосы – ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов.

– Правда моего дома в том, что он умирает. И я вместе с ним. Все-таки нужно попытаться уехать отсюда. Мне нужна работа. Настоящая работа, которая позволит хоть раз в жизни наесться до сыта и избавиться от бесконечно сосущего под ложечкой чувства голода. Я должен знать, что могу приносить пользу, пусть даже малую. Нужно, чтобы та, что пришла из-за холмов, могла гордиться мной. Иначе, зачем все это: галки на дереве под окнами моего дома, тысячи прочитанных книг, озеро, осень, камин? Но что же делать? Продать дом, продать память о маме? – мучительно размышлял Вадим и не находил ответа.

А дни неумолимо шли и шли, по-прежнему оставаясь лишь бессмысленным ожиданием летящего мимо поезда, очередной попыткой помечтать о том, как заходишь в вагон и становишься частью другого мира или мира, где все по-другому. Он должен был когда-то решиться. И он решился.

– Вы так редко навещаете свою маму! Вы, наверно, равнодушный человек, но поймите, у нее никого нет, кроме вас, – увещевала Макса слишком молоденькая и потому слишком чувствительная докторша.

Конечно, она ничего не знала о ранах, которые не заживут никогда. Для нее мир был добром, о зле она только читала в газетах. Макса ее мольбы не трогали. Он редко навещал мать и не чувствовал себя виноватым. Он не любил эту маленькую страну, где все впали в детство, собирая цветные картинки из паззлов, играя в куклы и посасывая леденцы. В забытье и забвении они были счастливы. Но Макс не мог забыть. Каждый визит для него превращался в лестницу на эшафот, по краям которой развешаны сверкающие на солнце красные воздушные шары.

Во дворе больницы рос огромный тополь, и они с матерью частенько сидели под ним и ели сладкое. Конфеты она любила, будто ребенком была она, а не Макс. Она даже ни разу не взглянула на него.

«Она не вернется больше, впала в детство, оттуда не возвращаются», – говорили врачи.

И вскоре Макс совсем перестал навещать ее. Он надеялся, что она – счастлива, в детстве все счастливы, по-другому не бывает.

Однажды он принес деньги за лечение, но ему сказали, что платить больше не нужно. Она разбила окно и сбежала. Куда? Никто не знал. Ее искали долго, а потом объявили пропавшей без вести. Уходя, Макс заметил, что тополь срубили, и его почерневшие останки свалены у стены во дворе. Наверно, разбив окно, она спустилась вниз именно по его стволу.

Он ничего не чувствовал больше, внутри все онемело. Он работал ради матери. Но зарабатывать деньги на ее содержание в больнице уже не нужно. Ничего не нужно. Бессмысленные, бесконечно долгие дни.

Надежда вернулась вновь прошлой осенью. Поздним вечером Макс устало брел домой с работы. На платформе в метро он увидел женщину с белыми волосами, лежащую на полу без движения. И словно что-то перевернулось внутри. Он схватил ее, начал трясти, а она вцепилась ему в воротник, дохнула в лицо перегаром, и по перрону разнеслось:

– Жизнь – это мост между прошлым и вечностью, только он – без перил. Вы идете над бездной и не видите ее! А она под вами! Один неверный шаг – и все кончится, никто не поддержит Вас, глупые люди!

Вокруг них стали собираться любопытные, потом ее увел милиционер. А Макс лишь повторял все время: «мама, мама, мама…», лишь по лицу текли струи соленой жидкости, мешающие смотреть вслед обманутой надежде.

Нет, это не его мать. Ей подобное и в голову не могло прийти, слишком она была приземленной. Даже потеряв рассудок, она умело выбирала самые сладкие конфеты с его раскрытой ладони. Ее никогда не волновала вечность, только то, что происходит здесь и сейчас. Она не доверяла времени, логично рассуждая, что вчерашнего дня больше нет, а завтрашний может и не случиться.