Библиотека современной фантастики Том 13 - Буль Пьер

Великий ученый XX века Норберт Винер в последние годы жизни не раз вспоминал в своих книгах и лекциях рассказ У.У.Джекобса “Обезьянья лапа”. Каждый обладатель талисмана — высушенной обезьяньей лапы — мог попросить исполнить три его желания. По прежде чем произнести их вслух, надо было серьезно задуматься, какими условиями сопроводить свою просьбу, чтобы не расплатиться за нее непомерной ценой. Надо сделать так, предостерегал Винер, чтобы наука и техника не стали такой “обезьяньей лапой”, протянутой человечеству.

Имя Пьера Буля у нас едва знакомо широкому кругу читателей, а между тем он, несомненно, принадлежит к числу наиболее одаренных и своеобразных представителей послевоенной французской литературы. Па родине Буля за ним прочно утвердилась репутация плодовитого писателя, незаурядного стилиста и мастера в построении сюжета, пользующегося неизменным успехом у читателей благодаря социальной остроте своих тем и интеллектуальной честности. Его книги были отмечены литературными премиями, неоднократно переиздавались и переведены на другие языки.

Фантастические сочинения писателя, помещенные в этом томе, позволяют судить лишь об одной стороне его многогранного творчества. В ответе на анкету “Иностранной литературы” Буль сам отмечал: “Я, сказать по правде, не сторонник привилегированных жанров в литературе. Безусловно, научная фантастика таит в себе множество новых возможностей и дает богатую пищу воображению, но лишь при условии, если не рассматривать ее как обособленное, изолированное от общего потока литературы течение, иначе произведения, зачисленные в жанр научной фантастики, постигнет печальная участь полицейских романов и романов о шпионах; они потеряют какую-либо художественную ценность и станут скучными и неинтересными”. Это стремление “не укладываться” в прокрустово ложе традиционных жанров, избегать проторенных путей в литературе — пожалуй, самая отличительная черта большинства книг Буля, в которых даже обычные явления предстают в неожиданном свете.

Широкую известность на Западе, славу первоклассного писателя Булю принес обличительный антивоенный роман “Мост через реку Квай” (1952), а затем и одноименный фильм, обошедший экраны всего мира. Этот роман обратил на себя внимание прежде всего тем, что исключительно остро ставил вопрос о личной ответственности каждого человека за события, происходящие в современном мире. Вы ответственны, обращался Буль к читателям, не только за свои поступки, но и за других, за человечество в целом и судьбы цивилизации; никакие приказы свыше и формальное соблюдение долга не могут освободить человека от бремени этой ответственности, которая не становится меньше из-за того, что разделяется многими. Здесь вряд ли уместно излагать содержание романа, действие которого в основном развертывается в японском лагере для военнопленных в годы второй мировой войны в Бирме. Скажем лишь, что в современной литературе не столь уме много произведений, которые бы с такой художественной убедительностью выявляли бесчеловечность войны и милитаризма, заставляющих жертвовать подлинными ценностями цивилизации во имя абсурдных целей.

“Мост через реку Квай”, как и ряд других книг Буля, во многом автобиографичен. Речь идет, однако, не о буквальном воспроизведении в них событии из жизни самого писателя, хотя проблемы и конфликты, положенные в основу сюжета, он черпал, как правило, из богатого личного опыта. Незадолго до второй мировой войны Пьер Буль, молодой инженер, только что закончивший Высшую электротехническую школу, отправляется в Малайю, чтобы по системе Тэйлора рационализировать производство каучука на плантациях. Здесь он впервые сталкивается с тем, что социальные и моральные ценности западной, капиталистической цивилизации, которые он прежде не ставил под сомнение, оказываются совершенно чуждыми местным жителям и рабочим-кули, с нескрываемой симпатией описанным им много лег спустя в романе “Малайское святотатство” (1951). Вскоре его мобилизуют во французскую армию в Индокитае, и он испытывает всю горечь “поражения без борьбы” и капитуляции вишистского правительства перед агрессорами. После оккупации Японией Юго-Восточной Азии Буль принимает активное участие в освободительной борьбе, выполняет опасные задания в глубоком тылу врага, сражается в Бирме и Китае. Лопав в плен к японцам, он проходит через все мытарства судьбы военнопленных, столь реалистически изображенные в книгах “Мост через реку Квай” и “Источники реки Квай” (1967). Ему, однако, удается бежать из лагеря, и в 1944 году он возвращается на родину и находит свое место в рядах французского движения Сопротивления, о подлинных и мнимых героях которого им написан беспощадный психологический роман “Ремесло господа бога” (1960).

Война окончилась, и Буль возвращается в Малайю, но привозит оттуда не состояние, а сюжет для будущей книги “Испытание белых людей” (1955), глубоко лирической и одновременно философской повести о трагической любви европейской девушки и благородного юноши-малайца, безжалостно раздавленной условностями западной цивилизации. Эта книга от начала и до конца — страстная полемика Буля с киплинговским мифом о так называемом “бремени белого человека” и цивилизаторской роли Запада на Востоке. Это пресловутое бремя, заявляет писатель, не отягощает сознание самих европейцев нелепыми предрассудками и гибельным самодовольством; перелагаемое ими на плечи угнетенных народов, оно становится источником отчуждения, законного возмущения и справедливой ненависти со стороны угнетенных народов. Еще одна длительная поездка, на этот раз в Африку, в Камерун, и Буль, наконец, становится профессиональным писателем.

Среди полутора десятков книг, написанных с тех пор Пьером Булем, есть весьма своеобразная и по построению и по содержанию повесть “Палач” (1954), позволяющая глубже понять творчество писателя в целом, в том числе и его фантастику. В основу повести положена странная история одного китайского палача, унаследовавшего против своей воли профессию предков. Из сострадания к осужденным на смерть он перед тем. как их обезглавить, давал им безболезненный, мгновенно действующий яд, чтобы избавить от последних психологических и физических мук. Правосудие, однако, в конце концов восторжествовало — палач-преступник был изобличен, осужден за убийство своих жертв и сам подвергнут особенно мучительной казни, Этот полудетектив-полулегенду писатель вкладывает в уста старика мандарина, который совершенно не способен понять побуждения удивительного палача и сопровождает рассказ своими нелепыми нравоучениями. В свою очередь, комментарии рассказчика постоянно прерываются диалогом самого автора с ангелом-хранителем художественной литературы, настойчиво уговаривающим писателя не поддаваться соблазну оригинальности и вернуться на проторенную стезю традиционных жанров. И хотя в повести один не может понять другого — ангел-хранитель писателя, писатель рассказчика, рассказчик палача, — читатель убеждается в том, что с точки зрения общечеловеческих ценностей (социальной справедливости и свободы личности, человеколюбия и самопожертвования) исторически преходящие и локальные, вполне земные цивилизации, стремящиеся увековечить себя, могут выглядеть не менее абсурдными, чем самые фантастические миры на иных планетах.

Излагая в повести в нарочито утрированной форме, обусловленной сюжетом, свое авторское кредо, Буль подчеркивает, что в своих произведениях он нередко намеренно выбирает по возможности наиболее причудливую и на первый взгляд невероятную ситуацию, чтобы, вызвав сначала у читателя удивление и недоверие, затем показать, как кажущаяся абсурдность естественно вытекает из повседневной действительности. Самое опасное для людей — поддаться привычному образу мыслей, примириться с действительностью и воспринимать все происходящее в мире как само собою разумеющееся. Писатель призван вырвать читателя из плена повседневности и обыденности, заставить его размышлять над смыслом событий, их тенденцией и возможными последствиями.

Как отмечает Буль, “прилагательное “странный” всегда производит на меня большое впечатление. Когда же оно сочетается с эпитетом “простой”, то мной овладевает настоящий экстаз. В самом деле, эти два качества — странность и простота — служат для меня почти единственными художественными критериями”. К сожалению, продолжает он, оба эти достоинства литературного произведения обычно сочетаются с трудом, хотя и не противоречат друг другу. Осуждая далее примитивные, вульгарные приемы “подцепить читателя на крючок”, столь распространенные в изготовляемом на Западе “массовом чтиве”, писатель заявляет о своем стремлении избегать отталкивающих и жестоких сцен, всякого мистицизма и ложной сентиментальности. “Они мне воспрещены!” — восклицает он. Содержание истории должно быть настолько ясным и недвусмысленным, “чтобы ребенок двенадцати лет мог схватить всю соль при первом чтении”. “Не думайте, что я испытываю удовольствие изобретать парадоксы!” — отвечает автор на упреки литературных критиков. Лучше внимательно оглянитесь вокруг: разве не парадоксальна сама окружающая нас социальная действительность со всеми ее подлинными и мнимыми противоречиями…