The Rolling Stones. Взгляд изнутри - Доминик Ламблен

По иронии судьбы сейчас, через полвека с тех времен, когда я пересекался с парнями, душевнее всего ко мне были настроены именно Кит и Чарли. Но в 60-е годы наиболее общительными и дружелюбными были Брайан и Билл. Мик тоже, но он всегда немного дистанцировался. Он никогда не был тем, кто радушно распахивает перед тобой дверь в свой дом как в прямом, так и в переносном смысле.

Бокал за бокалом, время шло, час концерта приближался. На концерт нас повезли в полицейском автозаке, называемом тогда «салатницей» из-за дичайшей тряски, которую переносили обычно сидевшие внутри заключенные, проезжая по кирпичным мостовым. Другой популярной ассоциацией была центрифуга. Не самая комфортабельная машина, как вы понимаете, но, по крайней мере, она надежно защищала нас от бурных проявлений любви фанатов и фанаток, толпившихся у входа в зал.

Выйдя из этой тюрьмы на колесах, мы оказались перед служебным входом. В ложе «Олимпии» располагался бар «Мэрилин», названный в честь его хозяйки. Это было легендарное место, где успел потолкаться локтями весь свет французской и зарубежной музыки. Именно там мы и ждали часа икс.

Первых выступающих мы не слышали. Это, несомненно, было чудовищным упущением с нашей стороны, так как мы пропустили выступления таких незабываемых исполнителей, как Les Haricots Rouges[2] и Жан-Мари Прослье, не говоря уже о Жан-Поле Севре и Конраде Прингле! Сплошь гиганты сцены, как же! Справедливости ради отмечу, что в афише значились и более известные имена, типа Рокки Робертса и Бобби Соло, не оставившего равнодушных своим исполнением «Sur ton visage une larme»[3]. Был там и никому не известный Пьер Перре, который вскоре сделает себе имя среди любителей шутливых песенок. В общем, нам и в баре было хорошо.

И вот наступает момент, которого все так ждали. Я покинул своих новообретенных друзей и занял позицию недалеко от выхода на сцену в четвертом ряду, в компании приятелей Ронни Берда и Жан-Марка Алетти, сыновей Элльет де Рье. Прямо передо мной сидел Даниэль Филипаччи, которого я хорошо знал. Позже он стал моим гендиректором, но пока что я просто оставлял машину на его парковке, когда делал вид, что еду в университет на занятия по правоведению. Большой босс главной радиопередачи поколения йе-йе «Привет, друзья», во французской музыкальной индустрии Филипаччи был равен богу. По неизвестным причинам «роллинги» не удостоились чести быть приглашенными на программу в свой первый приезд во Францию, хотя жена Даниэля даже работала на лейбле «Декка». Возможно, они боялись того, что скандальный образ группы не впишется в добродушный формат передачи. Но и без этой рекламы зал был забит до отказа и заряжен по полной.

Занавес поднялся, когда Кит начал играть первые аккорды «Not Fade Away». Затем вступили остальные участники группы, и зал взорвался от восторга. На музыкантов не направили прожектор, осветив лишь фон сцены. Получился своеобразный театр теней. Мик, с маракасами в каждой руке, дергался, словно заводная кукла. Рядом с ним Брайан, тоже трясущийся, словно черт, наконец-то вызволенный из табакерки, надсадно извлекал пронзительные звуки из губной гармошки. Группа превратилась в неудержимый, идеально смазанный механизм, в поезд бизнес-класса, мчащий публику в бездну первобытного удовольствия. Кто там говорил про длинные волосы, ботинки и галстуки? The Rolling Stones – это прежде всего музыка, и ею нас сейчас расстреливали словно из пулемета.

Пауз между композициями не было, и одни хиты сменялись другими, включая композиции Чака Берри «Carol» и «Around and Around». Даниэль Филипаччи словно с ума сошел. Да нас всех дружно унесло этой волной коллективного помешательства. Даже The Beatles, приезжавшие несколькими месяцами ранее, могли только мечтать о подобном гипнотическом эффекте. Находясь на сцене, «роллинги» генерировали абсолютно уникальную жизненную энергию.

Концерты в те времена были короткими, полчаса – максимум. Выступление The Rolling Stones традиционно закончилось исполнением «I’m Alright», написанной Миком и Китом специально для сцены под влиянием творчества Бо Диддли. Сначала вступил гитарный риф Кита, затем пальцы Брайана начали порхать по грифу вновь обретенной Vox Teardrop. Мик, снова вооружившись маракасами, вновь и вновь с небольшими вариациями скандировал мантру «I’m alright!.. I feel very good… Yeah I’m alright…»[4]. Темп и энергетика песни вводили зал в состояние племенного транса. Брайан бросил свою гитару и, схватив барабан, присоединился у микрофона к Мику, вместе с ним выкрикивая заклинание: «I’m alright!» Публика дошла до последней стадии истерического припадка, и вдруг все прекратилось. Музыканты из последних сил помахали залу и убежали за кулисы. Занавес.

Я сорвался с места и догнал их как раз вовремя, чтобы занять место в нашем бронированном фургоне. Нельзя было терять ни секунды, если мы хотели сбежать от оравы фанатов, которые после такого шоу совершенно слетели с катушек.

Затишье после бури. Мы вновь за стойкой Жоржа Карпантье, подводили итоги вечера. Меня все еще потряхивало после пережитого опыта, они же были рады такому триумфу, хотя уже и привыкли к нему, в конце концов, для них это был такой же концерт, как другие. Их только удивляло, как и The Beatles до них, что во французской публике так много лиц мужского пола. Три четверти их аудитории в Англии и США – девушки, а у нас наоборот. Такое обилие тестостерона, кстати, не могло не иметь последствий, и после отъезда группы все обращали внимание на ущерб, нанесенный залу: выломанные сиденья, аресты некоторых фанатов.

Как бы то ни было, умы группы уже были заняты мыслями об Америке. На следующий день они вернулись в США и поучаствовали в историческом концерте «TAMI Show». За этим последовало новое турне, которое на этот раз позволило им завоевать сердца американцев. Париж был лишь первым этапом долгого пути, и The Rolling Stones еще не знали, куда он приведет. Будущее любой молодой поп-группы покрыто завесой тайны. Как, впрочем, и мое.

Для начала надо было вернуться к занятиям в Колледже святой Варвары Илиопольской, а кроме этого слабо мотивирующего на подвиги места я был открыт любым предложениям. Однако хотел лишь одного, и это желание окончательно сформировалось после всего, что я увидел за последние два дня. Какое бы дело мне ни подкинула судьба, главное, чтобы оно было связано с рок-н-роллом.

Рекламная листовка The Rolling Stones лейбла «Декка Франс», лицевая сторона.

Рекламная листовка The Rolling Stones лейбла «Декка Франс», оборотная сторона.

© Архивы Доминика Ламблена

– 2 -

Парижская молодежь

(50-е и 60-е годы)

Ураган The Rolling Stones прошел, а мне все еще было трудно привыкнуть к студенческим будням. После 48 часов в компании Мика Джаггера и Брайана Джонса все остальное начинает казаться серым и скучным.

Если честно, мне никогда не хватало энтузиазма в отношении всяких учебников и тетрадок, к большому сожалению моих родителей, которые считали, что это самые важные вещи в жизни, и для них было совершенно недопустимо, чтобы их сын не получил диплом какого-нибудь престижного учебного заведения. История блудного сына была совсем не про семью Ламбленов, и разочаровать родителей из-за своего образования значило нанести им самое тяжелое оскорбление из всех только возможных.

Именно по этой причине несколькими годами ранее мамуля с папулей, доведенные до отчаяния моим безразличием, отправили меня в интернат. Так я в 16 лет познал все радости жизни в комнате лицея Рамбуйе. Однако родители просчитались, потому что именно в этом уважаемом учреждении я познакомился с Жан-Марком Алетти и Рональдом, который позднее стал известен как Ронни Берд. Другими словами, я завел знакомства с двумя парнями, благодаря которым и сделал первые шаги в презренном мире гитар и длинных шевелюр. Мои слишком умные родители сами себя и обхитрили.

Ссылка длилась всего год, после чего я вернулся в лицей Сен-Клу. В очередной раз отличившись блистательным разгильдяйством, я был приговорен к более серьезному наказанию и на следующий год оказался в интернате Колледжа святой Варвары Илиопольской практически заточенным в самом сердце Парижа в его огромных спальных помещениях, не оставлявших ни малейшей надежды на уединенность. Единственным утешением был открывавшийся прямо с моей кровати восхитительный вид на Пантеон, неподалеку от которого обычно кутили все мои приятели. Подобная географическая близость к местам молодежных увеселений максимально усиливала ощущение того, что я сижу в тюряге. В лицее Рамбуйе, по крайней мере, единственным окружением учеников были утки и косули, не вызывавшие таких страданий. А тут праздник жизни проходит всего в паре сотен метров от тебя, но ощущение исключенности из общества в разы сильнее. Вот он – парадокс Колледжа святой Варвары! Даже мой отец, человек строгих взглядов, в конце концов, посчитал приговор излишне жестоким и скостил мне срок до трех месяцев.