Вещий сон - Алексей Слаповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот не стал жать его руку, потому что своя у него была занята переключением скоростей, но сказал:
— Виталий.
— Отлично! — воскликнул Рогожин и хлопнул шофера по плечу, таким образом соприкосновение, заменившее рукопожатие, все-таки состоялось. — Значит, тезки?
Шофер глянул на Невейзера, как бы беря его в союзники, хотя бы потому, что они уже некоторое время существуют рядом, вместе, а этот идиот (слово читалось в его взгляде) — новенький.
— Какие ж мы на хрен тезки, — сказал он, — если ты Леонид, а я Виталий?
— Так он — Виталий! — указал Рогожин на Невейзера. — Ты не знал?
— Да, я Виталий, — сказал Невейзер и шевельнул рукой, чтобы размять ее, приготовить и не замешкаться, если шофер захочет обменяться с ним рукопожатием. Но рука шофера по-прежнему покоилась на переключателе скоростей.
И вот они выехали за город.
А куда едут — неизвестно, Невейзер не удосужился спросить Рогожина, который встретил в городе каким-то образом отца невесты и устроил Невейзеру этот ангажемент.
— Как, говоришь, деревня называется? — обернулся он к Рогожину.
Он спросил тихо, чтобы не услышал шофер. А Рогожин взял да и предал его — не потому, что имел предательскую натуру, а из-за веселья, бурлящего в его предвкушающей душе, да еще из желания задобрить шофера замечательным отношением к его родине.
— Деревня как называется? — переспросил он. — Деревня!
Шофер хмыкнул, Рогожин воодушевился.
— Золотая Долина называется, и не деревня, а село и даже агрокомплекс, ранее — совхоз. И там же — заказник-заповедник, где в недавние времена охотились люди высокого полета, которых мы теперь с тобой презираем, естественно, в силу тех исторических сил, которые смели их с политической арены, но при этом пожили они — хорошо! А? — спросил он шофера, уверенный, что простые люди всегда одобряют умение пожить хорошо.
— Это точно, — сказал шофер Виталий. — Я помню...
— Подробности почтой! — пресек Рогожин, и шофер не осерчал! Не обиделся! Не высадил их из машины и не заставил идти пешком, на что имел полное право! Он сделал то, что в литературе называют словом, которое Невейзер терпеть не может: «осклабился».
— Все помнят! — сказал Рогожин. — Illud erat vivere![4] «Золотая Долина» было образцово-показательным хозяйством, субсидируемым щедро и безудержно, им прощали недоимки, их поселили в двухэтажные коттеджи, их наделяли земельными и лесными угодьями и рыбной ловитвой в речке Ельдигче, имеющей, как ты понимаешь, Виталя, тюркское название. И я, кстати, не раз описывал это хозяйство, приезжая сюда отдохнуть и набрать положительного материалу для областной газеты «Коммунист», где работал против своей совести и морали, не страдая, впрочем, от этого, как не страдаю и сейчас, потому что спроси народ, и народ тебе скажет: было — быльем поросло! Omnia mutantur, et nos mutantur in illis! — утверждает классическая латынь и совершенно при этом не права.
— Переведи, — с уважением попросил шофер.
— Все меняется, и мы меняемся во всем. Туфта, мы — те же.
Шофер пошевелил губами, словно заучивая наизусть пословицу, и сказал:
— Это уж точно... — И непонятно было, с чем он согласен, с тем ли, что мы меняемся, или с тем, что мы — те же.
— И, — продолжил Рогожин, — несмотря на отсутствие государственного присмотра, люди в Золотой Долине продолжают жить и даже, как видишь, справляют свадьбы! Так кто ж сказал, что русское село умерло?
— А невесту не Катя зовут? — спросил вдруг Невейзер.
— Этого не знаю, — сказал Рогожин с неожиданной простотой, видимо, устав от своих словесных вывертов. — А что?
— Екатериной зовут, да, — сказал шофер.
Невейзер подумал: еще одно совпадение.
Рогожин поскучал, помолчал и завел опять:
— Пришли времена, когда жадный частник и наглый новейший государственник стали косить жадными очами на угодья Золотой Долины. Тогда что сделали эти молодцы, местные жители и руководство? Они пустили слух, что высшие чины приезжали вовсе не охотиться, а контролировать захоронение радиоактивных отходов! И ведь им поверили!
— Отходы и правда закапывали, никаких слухов никто не пускал, — вступился за земляков шофер. — Я тебе сам могу показать, где они закопаны. У нас один из армии дозиметр привез, так он там не действует, зашкаливает его.
— Ну, хорошо! — легко согласился Рогожин, подмигнув Невейзеру, который, хоть и не мог видеть этого подмигивания, ощутил его затылком. — Как бы то ни было, мы имеем сейчас в Золотой Долине суверенную территорию, куда никто носу не кажет. Ее даже на картах нет. Скоро забудут о ее существовании, и начнется новая фаза исторического развития. Изменится язык. Появятся своя письменность и культура. Потом они изобретут колесо!
Тут он замолк.
Замолк, потому что машина, преодолев затяжной подъем (а ехали уже не менее двух часов), оказалась на взгорье — и зрелище открылось чудесное.
Но Невейзер не любовался этим зрелищем, потому что занят был ботинком, в подошве которого вдруг стал чувствоваться гвоздик. Он снял ботинок, залез внутрь пальцами: да, гвоздик, и преострый. С какой стати он вылез? — ведь Невейзер не ходил, сидел в машине. Припомнились виденные во сне, а до этого наяву туфли с лаковыми носками. Уж в них-то не вылез бы гвоздик, а тут, пожалуйста, торчит — и непонятно, что с ним делать. Невейзер потрогал его, как трогают больной зуб, и как больной зуб начинает сильнее болеть от прикосновений, а ты с непонятной мазохистической настойчивостью все трогаешь и трогаешь его, так и гвоздь, казалось, высунулся еще больше, а когда Невейзер, обнадеженный этим, попробовал уцепить его ногтями и расшатать, выяснилось, что гвоздь сидит крепко, тупо, не шелохнется.
4
Тем временем спустились в село, шофер высадил их у большого дома-коттеджа и тут же уехал, не удосужившись объяснить, куда именно он их доставил.
Они потоптались у крыльца.
— Чего стоим? Войти надо, — сказал Рогожин.
Но тут дверь распахнулась и на крыльцо бодро, пружинисто и аккуратно (прикрыв за собою дверь без стука) вышел — казак. Вот он, джигит из сна, впопыхах подумал Невейзер, но тут же мысленно махнул Рукой: брось, не дури, никакой не джигит — казак, казак с эмалированным ведром в руке, в зеленой гимнастерке с погонами, в фуражке с синим околышем и кокардой, в синих шароварах с лампасами, в сапогах, подпоясанный ремнем, статный молодой мужик.
Казак бодро посмотрел на гостей.
— Здравствуйте, Илья Трофимович, — сказал Рогожин.
— Здравствуй, Леонид, — мягко произнес казак. — Привез киносъемщика? — И протянул руку Невейзеру: — Илья Гнатенков.
— Виталий, — представился Невейзер. — Но я не киносъемщик. Телеоператор.
— Оператор — это я! — сказал Гнатенков и пошел вперед, помахивая ведром. Идти за собой он не пригласил, но это подразумевалось само собой. — Оператор машинного доения, вот какая была моя профессия. Теперь, конечно, переключился наличное хозяйство, но был в условиях совхоза именно оператор машинного доения, дояр.
Невейзера это не волновало, его интересовало другое.
— Не знал, что в нашей области были казаки, — сказал он.
— А и не было! — подтвердил Илья Трофимович. — Но мои личные предки были казаки, правда, в других местах, потому что я родом из других мест, я местный по жизни, а не по рождению. Но и в тех других местах, где есть казаки, тоже ведь было время, когда не было казаков. А потом пришли и стали — казаки. Вот и наше население моей инициативы хочет записаться в казаки. А?
Илья Трофимович остановился, глядя на Невейзера, ожидая от него какого-то ответа, но Невейзе не мог сообразить, какого именно.
Выручил Рогожин.
— Вот поселюсь у вас и стану тоже казаком! сказал он.
— Поселишься, если позволим и дадим, — ответил Гнатенков с авторитетностью.
Несть числа странным людям, и нету от них свободного места на земле, с тоскою подумал Невейзер, уныло озирая зеленые сочные окрестности, вид которых ничего не говорил его душе.
Пришли на пастбище, где были коровы, где Илья Трофимович поаукался весело с женщинами, доящими коров, и сам сел под свою корову, чтобы ее доить. Он вынул баночку, смазал соски какой-то мазью, подставил ведро и, поглаживая соски, сказал:
— Дойка вообще мужское занятие. Корова — женщина или нет? Если женщина женщину за титьки тянет, как это называется?
— Лесбийская любовь! — подмигнул Рогожин Невейзеру.
— Именно! — не счел это насмешкой Гнатенков. — Именно форменное лесбиянство и больше ничего. Однополые отношения. Это так. Но с другой стороны, дай мне посмотреть, как женщина тянет корову за соски, и я тебе точно скажу, чего от этой женщины ждать в эротическом отношении. Если рвет, торопится — значит, в минуту вытянет из тебя все соки и никакого тебе не даст наслаждения. Если доит равномерно, но, как бы сказать, то с ускорением, то, наоборот, меняя, понимаете ли, ритм, чтобы и у коровы был свой интерес, свое удовольствие, от этой женщины жди понимания, и нежности, и искусства. Если же она тягает механически и бессмысленно, ничего от такой женщины не жди, кроме холода и непонимания тебя и твоих запросов!