Темные воды Тибра - Михаил Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-под тех же ивовых корней «самнит» вытащил шест и уж совсем было собрался оттолкнуться от берега, как услышал довольно громкий голос умиравшего:
– Теперь я могу говорить? Нас никто не подслушает?
От неожиданности «самнит» глухо закашлялся.
– Я не понял тебя!
– Ты можешь говорить.
– Я хочу поблагодарить тебя, ибо никто другой не выполнил бы мою просьбу. Благодаря тебе я на пути к спасению.
– Что ж, я обещал – я сделал.
– Клянусь всеми стрелами Юпитера-громовержца, я благодарен тебе.
– Я верю тебе и без клятв.
Они обменялись еще несколькими фразами в том же роде. И что интересно: чем дальше, тем больше голос стоявшего на берегу походил на голос того, кто готовился отправиться в плавание.
– И знаешь еще что, напоследок…
– Слушаю тебя.
– Напоследок, «с последним шагом», как говорят в Кампании, ты должен мне кое-что обещать.
– Что еще?! – Чувствовалось, что ночного пастуха это затянувшееся прощание начинало раздражать. – Говори же, ибо вот-вот появится луна.
– Обещай мне, что, когда я вернусь, ты примешь меня.
Невидимая в темноте улыбка появилась на губах стоявшего на берегу, и он молча поднял шест. Не услышав ответа, уплывавший заволновался.
– Поклянись! Поклянись, что примешь!
– Клянусь дыханием и здоровьем, как говорят там, откуда я родом.
Плот бесшумно оторвался от берега, зачерпнул немного воды, но лежащего это ничуть не испугало, он даже удовлетворенно захихикал в темноте.
Второй участник ночного приключения постоял некоторое время, опираясь на шест и то ли всматриваясь в сторону удалявшегося плота с телом больного, но счастливого человека, то ли просто размышляя.
И появилась луна.
И оказалось, что роль трагического помощника играл не кто-нибудь, а мальчик примерно четырнадцати лет.
Словно почувствовав, что миру открылась его важная тайна, он отбросил шест, развернулся и быстро побежал по ведущей вверх тропинке.
Часть первая
Югурта
Глава первая
Публий Вариний
107 г. до Р. X.
647 г. от основания Рима
Пропретор «африканской армии» явился в дом Луция Корнелия Суллы на рассвете. В штабе главнокомандующего Гая Мария были наслышаны о той жизни, которой предается в столице вновь назначенный квестор (другими словами, главный интендант) консульского войска, поэтому пропретор явился в старинный патрицианский дворец в полном боевом облачении. Он рассчитывал произвести впечатление на молодого аристократа не только силой обличительного слова, но и своим внешним видом.
– Публий Вариний! – пролепетал едва державшийся на ногах слуга. Но вряд ли он был кем-либо услышан.
Поиграв желваками (оправдывались его худшие подозрения), суровый, по крайней мере на вид, воин решил, что его миссию можно начинать и без особого доклада.
Гранитный пол был усыпан валявшимися в беспорядке цветами, воздух был пропитан винным духом и дыханием аромагических жаровен. Доносились отзвуки характерного женского смеха. В общем, вооруженному до зубов «африканцу» стало ясно, куда он попал, – в лупанарий, то есть в обыкновенный бордель, скрытый за фасадом старинного дома.
С каждым шагом раздражение Публия Вариния усиливалось. Разбитые вазы, пятна извержений человеческого желудка, стонущие с перепою… Видимо, непросто будет разыскать хозяина в этом развале.
Вот, кажется, триклинум, пиршественная зала. На кое-как расставленных ложах – десятка полтора находящихся в абсолютно бесчувственном состоянии гуляк. Тоги разодраны, залиты вином и соусами. На низких квадратных столах – остатки вчерашней роскоши: жареные гуси, индейки, различные паштеты, фрукты и многое другое. Для человека, привыкшего в течение последних месяцев обходиться куском сухого хлеба и вяленой конины на обед…
– Луций Корнелий Сулла!!! – как гром прогремел голос пропретора.
В ответ он услышал только невнятный лепет кого-то из не совсем проснувшихся гостей.
– Луций Корнелий Сулла, я пропретор Публий Вариний!!!
Пропретор шумно, развевая свой красный плащ, шелестя шлемными перьями, повернулся кругом. Что-то лопнуло под подошвой калиги. Всего лишь перезрелая смоква.
– Луций Корнелий Сулла, я…
– Я уже слышал, что ты Публий Вариний и что ты пропретор, – сказал лежавший на покрытом шкурой леопарда ложе молодой человек. Глаза его были закрыты, а в позе выражались расслабленность и умиротворение. Шумный визитер не произвел на него никакого впечатления.
Консульский посланец ожидал несколько иной реакции на свое появление. У всего есть предел, даже у наглости. Не позднее как сегодня днем флот – тот, что должен был собрать этот сонный нахал, флот, груженный двумя тысячами апулийских всадников, – обязан был отплыть в Утику, к африканским берегам. Грудь гостя лопалась от возмущения, ярости и какого-то еще не вполне изъяснимого чувства.
– Не позднее как сегодня днем…
Лежавший открыл глаза – большие, голубые и, что было самое удивительное в этот момент, совершенно ясные.
– Ты ведь прямо с корабля, Вариний, да? Ты прямо с корабля прискакал ко мне, не навестив родных; твой конь храпит у моих ворот.
Так оно и было. Гай Марий не любил медлительности в подчиненных, квестор знал это, так что в его проницательности не было ничего сверхъестественного.
– Я жду, что ты мне скажешь. Мне, консульскому посланцу.
– Метробий, – громко позвал лежавший и тут же обратился к Варинию: – Ты удивишься, клянусь Гигией, нашей восхитительной богиней здоровья, я ждал твоего приезда и даже хорошо подготовился к встрече.
В триклинум вбежал высокий стройный юноша лет шестнадцати, из тех, про кого этруски говорили: «мальчик из бальнеума» (о тайном и скверном смысле этих слов догадывайтесь сами). Сулла мягко улыбнулся, взглянув на него.
– Горячи ли воды в моих термах, Метробий?
– О да, господин.
– Растерты ли благовония?
– О да, господин.
– Ну тогда иди и пришли сюда Семпрония с парой конюхов. Надо же как-то переправить этих жирных негодяев, изменивших мне с Бахусом, – рука Суллы лениво показала на лежавших, – из-за пиршественных столов на банные скамьи.
Публий Вариний честно старался понять, что происходит и какова его собственная роль в этом спектакле, пора ли оскорбиться и вытащить из ножен меч или имеет смысл подождать.
– Друг мой Вариний, – Сулла мягко вздохнул и потянулся, – согласись, было бы верхом неприличия не дать тебе после столь длительной дороги омыться.
– Ты издеваешься надо мной?!
