Спасите наши души - Сергей Львов

Павел взял Асину руку в мокрой варежке — на улице она лепила снежки — и сказал озабоченно:

— Замерзли пальцы.

Он осторожно снял мокрую варежку, взял ее руку в свои ладони, и руке сразу стало тепло. И щекам тоже стало жарко. Павел неловко наклонился и по­целовал ей руку, а когда поднял голову, она увиде­ла, что он побледнел, и неожиданно для себя самой потерлась головой о его плечо. И тогда Павел по­целовал ее волосы, на которых растаял снег, и по­целовал ее в щеку, а потом осторожно в губы. И у них обоих сильно застучали сердца.

И теперь всегда, когда Павел провожал Асю, он целовал ее. И все было, как в первый раз: у них так же сильно стучали сердца и было так же страш­но, что кто-нибудь выйдет на площадку, но еще страшнее было расстаться. Невозможно было рас­статься! И однажды Павел сказал, как ему тяжело, что всегда приходится спешить на поезд, и как было бы ужасно, если бы они не встретились осенью пе­ред цирком и если бы он вдруг не решился подойти к ней и спросить про билет.

— Обыкновенная счастливая случайность, — ска­зала Ася своим радостным голосом.

А Павел ответил:

— Нет, предопределение.

Он знал много торжественных слов.

Когда они куда-нибудь шли, Павел старался при­норовить свои длинные редкие шаги к ее коротким и быстрым, нагибался в ее сторону, слушал, что она рассказывает.

Асе нравилось, как он слушает. Только иногда она замечала, что глаза его гаснут, словно бы он при­слушивается не к тому, что она говорит, а к каким-то своим мыслям. И это сразу становилось видно по его лицу. Но так случалось редко.

Она рассказывала про Москву то, что знала са­ма, и то, что услышала от Вадима, а больше всего про фильмы, которые смотрела бессчетно в завод­ском клубе, где они шли позже, чем в кино, но где зато билеты были дешевле.

А Павел не успевал смотреть новые картины, хотя говорил, что тоже любит кино. И, удивительное дело, он почти ни одной новой книги не читал, о которых спорили в цехе, хотя вообще-то читал много. Но про книги он рассказывать не любил. Зато он замеча­тельно рассказывал про маленький город, из которо­го был родом. Город старинный, от Москвы недале­ко, но ехать нужно летом на пароходе, а зимой доби­раться совсем трудно. Железной дороги покуда нет, только еще строят. Театра тоже нет. Зато городок тихий, зеленый, на берегу реки, среди лесов и сам весь в садах. Летом в нем много приезжих, и каждый день снизу и сверху приходят большие пароходы, а за рекой дубовый лес, где по воскресеньям бывают гулянья, и рощи березовые, и заливные луга. В ию­не пахнет сеном и медом и поют соловьи. А в дру­гом конце города за оврагами — осинник. Если кос­тер сложить, осина горит прозрачным синим огнем, как спирт, и пахнет горько. С середины марта в ов­раге появляются цветы — ветреницы, а в апреле у них самое буйство.

И Ася, которая никогда не была в таком малень­ком городке, слушала и удивлялась. Ей было инте­ресно слушать. Может быть, потому интересно, что этот городок — родина Павла. Так и должно быть: его городок так же не похож на Москву, как Павел не похож на всех ее знакомых. Он и говорит совсем иначе: будто книгу читает, в которой описан соловьи­ный город среди лесов и лугов. Она расспрашивала его про реку, потому что любила плавать и грести. И Павел рассказывал, что тоже когда-то любил ре­ку, и лодку, и греблю, но потом совсем разлюбил.

И еще она знала, что Павел часто даже в воскре­сенье занят до половины дня. Если приезжает, то только под вечер, и вид у него измученный, и говорит он потухшим голосом. О своем институте, о товари­щах по институту он ничего не говорил. Иногда Ася думала: когда они познакомились, он просто похвалился, что учится, а теперь стесняется сказать, что похвалился. Правда, он один раз обмолвился про стипендию, другой раз про общежитие. А больше ничего про институт не говорил. Но Ася не спраши­вала. Из гордости. И потому, что ей было все равно: он ей очень нравился. И, может, он где-нибудь в та­ком месте учится или работает, о котором не пола­гается много говорить.

Однажды она случайно встретила Павла в городе: приехала в центр покупать подарок матери к дню рождения. Павел был не один. С ним был бледный толстощекий парень с соломенно-желтыми волосами и таким же соломенно-желтым портфелем. Павел смутился, но сказал, как всегда, тихо и вежливо, только обращаясь к ней, как прежде, на «вы»:

— Здравствуйте. Познакомьтесь, пожалуйста. Моя знакомая. Мой... — он помолчал, — мой одно­кашник.

— Добровольский Григорий, — сказал желтоволо­сый, сильно окая на каждом слоге своей длинной фа­милии.

— Ася Конькова.

— Анастасия или Анна? — спросил Доброволь­ский, слабо пожимая Асину руку мягкой белой ру­кой, с которой он снял перчатку, такую же желтую, как его портфель и его волосы.

Было неприятно, как внимательно оглядел этот человек Асю: ее берет, ее новое бобриковое пальто, которое она надела, хотя было еще холодно, ее ста­ренькие ботики. Было странно, что он спросил про ее имя то же самое, что когда-то, в первый день зна­комства, спросил Павел.

— Просто Ася, — ответила она.

— А мы путешествуем по магазинам, — объяснил Григорий. — Вытащил этого книжника и сидня. А ваш путь куда? Тоже за покупками? Тогда после­дуем вместе.

Асе показалось, что Добровольский заметил сму­щение Павла, обрадовался ему и теперь смотрит на них в упор приглядывающимися светлыми глазками.

Но в первом же магазине он про них забыл. Он протиснулся к прилавку, начал громко читать цены, обозначенные на этикетках, расспрашивать в одном отделе, когда ожидают польские  долгоиграющие пластинки, в другом — когда поступит телевизор «Ру­бин-102», стал листать паспорта,   разложенные   на прилавках, прицениваться к проигрывателям и ради­олам. Потом он вдруг увидел огромный радиоком­байн, воскликнул, уже не окая: «Колоссально!» — и ринулся к нему. «И недорого! А отделка какая! Орех!» И, сняв перчатку, Григорий нежно   погла­дил белой рукой полированные   стенки   радиоком­байна. В другом магазине   желтоволосый   впился в настольные часы  на  мраморном   цоколе — часы были похожи на маленький надгробный памятник, — стал допытываться у продавца, какой они марки, дается ли на них гарантия, на какой срок, а потом выразил желание послушать бой.

— Уйдем, — сердито предложил Павел.

— Неудобно, — ответила Ася, хотя Григорий, на­верно, не заметил бы их ухода. Он примерял часы в золотом корпусе и сыпал вопросами: «Стрелки све­тятся?», «Корпус антимагнитный?», «Камней сколь­ко?» Но Ася уходить не хотела: ее заинтересовал и встревожил странный знакомый Павла.

Все-таки он оторвался от часов.

— Ох, есть в Москве что купить, есть! — сказал он, когда они вышли из магазина. — Были бы толь­ко деньги... — И его светлые глазки даже потемнели от волнения.

— Пустое занятие, — раздраженно и презритель­но сказал Павел.

— Я же говорю, что ты книжник. Сегодня оно для нас пустое, а в скором времени будет не пустое. В старину говорили так: в двадцать лет ума нет — не будет; в тридцать жены нет — не будет; в сорок лет денег нет — не будет. По первому пункту мы с то­бой, смею надеяться, меры приняли, по второму, — он снова скользнул глазками по Асе — от берета до ботиков, — примем всенепременно. Да и время к то­му идет. А про третий... про третий я сейчас вам все объясню.

Но объяснить он не успел. Его привлекла еще од­на витрина, и, когда Павел сердито сказал, что ни­куда больше заходить не будет, Григорий, рассеянно попрощавшись, устремился к двери комиссионного.

— Это твой товарищ? — удивленно спросила Ася.

— Знакомый, — неохотно ответил Павел.

— Мне показалось, вы учитесь вместе.

Павел промолчал. И она опять не обратила на это внимания. Мало ли почему у Павла может быть противный знакомый! Не хочет говорить — не надо.

...Все началось в прошлое воскресенье. Коньковы сидели на кухне за завтраком.