Коля, покажи Ленина! - Аркадий Макаров

Коля имел совесть, и просто так руку не тянул – свое он отрабатывал. Соберется, бывало, шоферня в чайной, шуча и подтрунивая над буфетчицей, а Коля тут как тут. Улыбается и кивает головой. Ему кричат: «Коля, покажи Ленина!» Коля, смущенно зардевшись, медленно расстегивал ширинку, доставал свой возмужавший отросток, раскапюшенивал его и показывал по кругу, – нате вам, вот он – Ленин! Все честь по чести, а Коле махонький стаканчик водки. Коля степенно втягивал в себя содержимое, ставил стакан на стол и снова весело поглядывал на своих благодетелей, а те разойдутся, бывало, и сквозь хохот кричат: «Коля, покажи Карла Маркса!» Коля опять развязывает на штанах тесемку, расстегивает ширинку, спускает холстину и показывает Карла Маркса во всей бородатой красе. Мужики за животы хватаются, а Коле еще стаканчик. Веселая жизнь!

До Сталина, правда, дело не доходило. Стояло послевоенное лихолетье, и за такую подначку над живым вождем мирового пролетариата можно было бы поплатиться и головой, а в лучшем случае загреметь на урановые рудники в соплях и железе…

Как-то к нам в Бондари нагрянуло высокое начальство из Тамбова, то ли по подведению итогов очередной успешной битвы за урожай, то ли совсем наоборот. Мало ли каких уполномоченных было в то время!

После работы «на износ» гостей привели обедать в районную чайную. Тогда еще не догадывались ставить отдельные банкетные залы для приема пищи начальства, чтобы убогий вид общего помещения не портил их слабые желудки.

Ну, пришли гости в чайную, оглядели помещение снаружи и внутри. Долго и одобрительно чмокали губами, рассматривая Советский Герб сделанный местным умельцем Санькой-Художником, пьяницей, но талантливым человеком. Герб был сделан из настоящих пшеничных колосьев перевитых красным кумачом, охвативших в свои крепкие объятья голубой школьный глобус. Этот рукотворный Герб стоял на специальной подставке над головой веселой, вечно поддатой буфетчицы Сони.

За гоготом и шумом, сидя спиной к дверям, очередная партия шоферов и не заметила высокое начальство, увлекшись Колиным представлением. А в это время Коля, как раз, показывал Карла Маркса лохматого и мужественного. Партийные гости, услышав имя своего пророка и застрельщика борьбы классов, антагониста, оглянувшись, увидали сгрудившихся мужиков, и тоже заинтересовались, – что там еще за Карл Маркс? Может картина, или бюст какой?

Руководящая партийная дама из комиссии с поджатыми строго губами, даже очки надела, чтобы получше разглядеть очередной экспонат коммунистического воспитания. Увидев Карла Маркса, она затопала ногами, истерически завизжала что-то нечленораздельное. Торжественный обед был сорван.

Начальник бондарской милиции, прибывший совсем недавно из очередных тысячников для укрепления порядка и дисциплины, ласково так поманил Колю за собой, и Коля, смущенно улыбаясь, завязывая на ходу шнурки на обвислых портках, пошел за ним.

После этого Колю долго не видели. Но потом он появился снова, но уже тихий и опечаленный. Коля как-то нехорошо стал подкашливать в кулак, сплевывая кровью и боязливо оглядываясь по сторонам. Показывать Карла Маркса и Ленина в своей лысой наготе Коля больше не хотел. Вскоре он тихо умер, так и не раскрыв о чем же с ним беседовал большой начальник.

Над Колиной могилой плакала только одна старая тетя Маша, припав к сухим кулачкам подбородком.

Вот и все, что осталось в моей памяти от Коли.

Недуг

1

Олега Висковского с температурой сорок и пять десятых градуса скорая помощь увезла в больницу. Предварительно сделав жаропонижающий укол. Высокая температура вот уже пятый день с постоянством маятника трепала Висковского, начиная с трёх часов дня, и отпускала только где-то к утру.

Измученный лихорадкой Олег, махнув рукой: «А, будь, что будет!» согласился на госпитализацию. Встревоженная жена, быстро собрав необходимое, поддерживая, ставшего таким непривычно слабым, мужа под руку, помогла сесть ему в машину скорой помощи, заботливо подоткнув пушистый шарф, и уселась рядом жёсткое сидение в пропахшем лекарством и бензином отсеке для больных.

Машина была новая, шофёр молодой, больной – ещё ничего себе мужик. Лет тридцать пять-сорок, не растрясётся, мотор взревел, и вот уже дверь открылась у самого приёмного покоя больницы.

Висковского Бог миловал, болезни обходили его стороной. И до этого больничный покой ему представлялся глазами здорового человека, – безнадёжный и мрачный, как предбанник потустороннего мира.

Больничные стены вызывали у него отвращение, смешанное со страхом и брезгливостью, как будто здесь можно подхватить неизлечимую болезнь.

Если Олегу приходилось посещать в больнице по великой нужде родственников или друзей, то позже, он старался не вспоминать эти стираные-перестираные мятые больничные пижамы, угрюмые стены казённого здания и так тщательно мыл руки после этих посещений, что начинала болеть кожа на ладонях.

Жизнь, не то чтобы лёгкая, но вполне благополучная, сделала характер Висковского весёлым, общительным, лёгким в обращении. Он был, как говорят, свой малый в любой компании, любитель потрепаться и посидеть за хорошим столом. Друзья называли его любовно Аликом.

Алик особым успехом у женщин не пользовался, но и не был обойдён вниманием. Семейная жизнь Висковского не тяготила, женился он поздно, но удачно: жена попалась хозяйственная и чистоплотная, и он её искренне любил. Тепло и спокойствие домашнего быта как-то сгладили и притупили его чувства, оставив весёлость нрава неприкосновенным. И вот теперь, сидя в неотложке, он страшился перемены места, боялся неизвестности.

В приёмном покое больницы, молодая девушка за маленьким окошком, точь-в-точь таким же, как в билетных кассах вокзала, делала какие-то записи в журнале. От кассира её отличали разве только белый халат и высокий, такого же цвета, головной убор, как у всех медицинских работников.

На вопросы этой регистраторши отвечала жена, пока Олег сидел, обливаясь зябким от болезненной горячки потом, и учащённо дышал, смутно понимая происходящее.

Из-за воспаления мужских желёз, что во врачебной практике случается не часто, его заболевание было отнесено к разряду урологических, и девушка-регистраторша, без лишней волокиты, выписала ему направление в соответствующие отделение.

Какая-то женщина, вероятно нянечка, сунула ему в руки стиранную до основы больничную хламиду всю в пятнах и подтёках со следами страданий и бед. Олег обречённо натянул на себя широкие длинные полосатые штаны на белых подвязках и запахнул куртку, придерживая полу рукой – пуговиц на пижаме не было.

Жена ушла. И он остался один на один с резкой грубоватой женщиной, больше похожей на мужчину, в необъятном ледяном коридоре, стены которого были выкрашены до потолка в ядовитый темно-зеленый цвет. Противное чувство тревоги и гнетущего страха охватило его.

Женщина, сказав, – «Пошли!» – направилась, не оглядываясь, в глубь этого коридора, где в тупике остановилась перед двухстворчатой железной дверью. Женщина нашла какую-то кнопку, нажала ее, и дверь сама отворилась, обнажив широкий железный ящик с узкой деревянной скамейкой. Олег присел на эту лавку, сунув по-мальчишески ладони между колен. Ящик с лязганьем и свистом пополз вниз

– К Харону поехали – попробовал пошутить больной.

– Ну-ну! Поматерись у меня! – хмуро сказала женщина, – есть ведь шибздик, а туда же…

Ящик был своеобразным лифтом, который по мере надобности опускал больных вниз до подземных переходов в соответствующие заболеваниям корпуса. Так как переходных коридоров на этаже не было.

Лифт остановился, и двери, по-собачьи лязгнув, раздвинулись, выпустив Олега с хмурой перевозчицей в подземный коридор, где были проложены сантехнические пыльные коммуникации. Коридор освещался тусклым меркнущим светом, покатый пол коридора уходил вдаль, как технологический короб в каком-нибудь фабричном корпусе. Несколько кошек прыснули прямо из-под ног, да так неожиданно, что Олег, вздрогнув, ощутил такое беспомощное чувство, что захотелось сесть прямо здесь, на пол, и заплакать горько и безутешно от жалости к себе, от неотвратимости ожидаемого.

Кошки здесь, в укромном тепле между трубами, размножались, вероятно, быстрее самих мышей, и пока Висковский с провожатой шёл по переходу, быстрые тени шарахались по сторонам, перепрыгивая через трубы с быстротой обезьян.

В конце перехода их ожидал такой же громоздкий железный ящик-лифт, который с противным скрежетом поднял Олега с женщиной в корпус урологического отделения.

Возле топчана обшитого зелёной клеёнкой, женщина коротко бросив: «Сиди здесь!» – скрылась в каком-то кабинете.

Больной сидел, горестно оглядывая длинный-длинный коридор, освещённый голубоватым светом трубчатых светильников. Стены здесь были окрашены в тёплый бежевый цвет, тщательно вымытый кафельный пол матово отражал высокий свет.