Попугай, который знал Папу - Рэй Брэдбери

- Это, милый, стенной шкаф.

Я протянул руку к другой.

- Не входи. То, что ты увидишь, не доставит тебе удовольствия.

Я не вошел.

Я протянул руку к третьей двери.

- Ну ладно, дорогой, входи, - жалобно сказал Шелли.

Я открыл дверь.

За дверью оказалась совсем маленькая комнатушка, в ней - узкая кровать, у окна - стол.

На столе стояла клетка, а на клетку был наброшен платок. В клетке что-то шуршало и царапало чем-то твердым проволоку.

Шелли Капон подошел и, не отрывая глаз от клетки, стал около меня, у порога; его пальчики сжимали уже новый стакан с коктейлем.

- Как жаль, что ты приехал не в семь вечера, - сказал Шелли.

- Почему именно в семь?

- Почему? Неужели непонятно? Мы бы как раз кончили есть нашу птицу, фаршированную диким рисом с приправами. Интересно, много ли белого мяса у него под перьями, да и есть ли оно у него вообще?

- И ты бы смог?! - заревел я.

Мой взгляд пронзил его насквозь.

- Да, смог бы, - подумал я вслух.

Перешагнул порог я не сразу. Потом медленно подошел к столу и остановился перед клеткой, закрытой платком. Посредине платка было вышито крупными буквами одно слово: МАМА.

Я посмотрел на Шелли. Он пожал плечами и стал застенчиво разглядывать носки своих ботинок. Я протянул руку к платку.

- Подожди. Прежде чем снимешь... спроси что-нибудь.

- Что, например?

- Ну, о Ди Маджо. Скажи: Ди Маджо.

В голове у меня включилась со щелчком десятиваттная лампочка. Я кивнул. Я наклонился к закрытой клетке и прошептал:

- Ди Маджо. Тысяча девятьсот тридцать девятый год.

Молчание - то ли живого существа, то ли компьютера. Из-под слова МАМА послышался шорох перьев, по проволочной сетке застучал клюв, и тоненький голосок сказал:

- Полных пробежек тридцать. Отбитых в среднем триста восемьдесят один.

Я был ошеломлен. Но тут же прошептал:

- Бейб Рут. Тысяча девятьсот двадцать девятый год.

Снова молчание, перья, клюв, и:

- Полных пробежек шестьдесят. Отбитых в среднем триста пятьдесят шесть. У-ук.

- Боже, - сказал я.

- Боже, - отозвался как эхо Шелли Капон.

- Точно, это тот попугай, который знал Папу, тут уж не ошибешься.

- Да, это он.

И я сдернул с клетки платок.

Не знаю, что я надеялся под ним увидеть, Быть может, крошечного охотника в сапогах, куртке и широкополой шляпе. Быть может, маленького бородатого рыболова в свитере, сидящего на деревянной скамеечке. Что-нибудь крошечное, литературное, человекоподобное, фантастическое - только не попугая.

Но только попугай там и был.

И, к тому же, не очень красивый. Вид у него был такой, как будто он уже не один год провел без сна; оказалось, что это одна из тех птиц-нерях, которые никогда не приглаживают свои перья и не чистят клюв. Черный и ржаво-зеленый, клюв грязно-желтый, и под глазами круги, будто он любит приложиться к бутылочке. Легко можно было себе представить, как он, с трудом держась в воздухе, то взлетая, то прыгая по земле, выбирается в три часа утра из какого-нибудь бара. Это был гуляка попугайского мира.

Шелли Капон прочитал мои мысли.

- Когда набросишь платок, - сказал он, - впечатление лучше.

Я снова набросил платок на клетку.

Голова у меня заработала, быстро-быстро. Я наклонился к клетке и прошептал:

- Норман Мейлер.

- С трудом запомнил алфавит, - сказал голос из-под платка.

- Гертруда Стайн, - сказал я.

- Страдала крипторхизмом, - сказал голос.

- Боже!

У меня перехватило дыхание. Я попятился. Тупо уставился на платок, закрывавший клетку. Моргая, перевел взгляд на Шелли.

- Ты понимаешь, Капон, что это такое?

- Золотая жила, всего-навсего, дорогой Раймундо! - радостно проворковал он.

- Монетный двор! - поправил я.

- Неисчерпаемые возможности для шантажа!

- Поводы для убийства! - продолжал я.

- Только представь себе! - и Шелли фыркнул в стакан. - Только представь себе, сколько издатели одного только Мейлера заплатят за то, чтобы эта птица умолкла!

Я снова повернулся к клетке:

- Скотт Фицджеральд.

Молчание.

- Попробуй "Скотти", - посоветовал Шелли.

- А-а, - протянул голос под платком. - Хороший удар левой, но не мог держать уровень до конца. Неплохой соперник, но...

- Фолкнер, - сказал я.

- Средние результаты по очкам хорошие, всегда играл только в одиночном разряде.

- Стейнбек!

- Закончил сезон последним.

- Эзра Паунд!

- В тысяча девятьсот тридцать втором году запродался командам класса "Б".

- Хвачу-ка я, пожалуй, стаканчик еще чего-нибудь.

В руку мне сунули стакан. Я одним духом выпил его и тряхнул головой. Закрыл глаза и почувствовал, как земля сделала полный оборот у меня под ногами; потом открыл глаза и посмотрел на Шелли, классического сукина сына.

- Есть и еще кое-что, пофантастичнее, - сказал он. - Ты ведь слышал только первую половину.

- Лжешь, - сказал я. - Что еще может быть?

Лицо его осветила лучезарная улыбка - улыбаться как Шелли Капон, так лучезарно и абсолютно злодейски, не сможет ни один человек на свете.

- Было еще так, - сказал он. - Ты, конечно, помнишь, что в последние годы здесь, на Кубе, Папе стало трудно записывать свои сочинения на бумаге? Так вот: он задумал еще роман, после "Островов в океане", но ему как-то не удавалось его записать. То есть весь роман был у него в голове, и многим он о нем говорил, но только никак не мог записать - не удавалось, и все тут. И потому он шел в "Куба либре", пил стакан за стаканом и вел долгие разговоры с попугаем. Так вот, Раймундо: рассказывал Папа Кордове в эти долгие ночи свою последнюю книгу. И птица все запомнила.

- Свою последнюю книгу! - воскликнул я. - Последний роман Хемингуэя! Записан только в мозгу у попугая! О, боже!

Шелли кивал, улыбаясь своей улыбкой распутного херувима.

- Сколько ты хочешь за эту птицу?

- Милый мой Раймундо, - и Шелли Капон помешал в своем стакане розовым пальчиком. - С чего ты взял, что эта тварь продается?

- Ты продал однажды свою мать, потом украл ее и продал еще раз, под другим именем. Брось, Шелли. Ты затеял какую-то крупную игру, - и я задумался около закрытой платком клетки. - Сколько телеграмм разослал ты за последние четыре-пять часов?

- Ну и ну! Я начинаю бояться!

- Сколько международных телефонных разговоров с оплатой на другом конце провода заказал ты с сегодняшнего утра?

Шелли Капон вздохнул, громко и скорбно, и вытащил из своего вельветового кармана смятую копию телеграммы. Я взял ее и прочитал:

Друзья Папы встречаются Гаване предаться воспоминаниям над бутылкой и птицей тчк телеграфируйте свою цену или привезите собой чековые книжки, и непредвзятость тчк раньше сел больше съел тчк белое мясо но по расценкам икры тчк могут быть проданы исключительные права кино телевидению прессе любой страны тчк с любовью тчк Шелли сами знаете какой тчк