Странник - Александра Бракен

Стоило ли удивляться, что Роуз Линден выбрала именно это место для встречи. Николас начинал задумываться, была ли она очарована картиной непотребства или просто чувствовала себя здесь как дома. Как бы то ни было, ее выбор гарантировал, что стражи Айронвуда, приглядывавшие за проходом на острове, вряд ли стали бы заходить сюда: слишком они были тонкими натурами, чтобы рисковать замараться о замызганное очарование матросов.

«Сиди спокойно!».

Николас нащупал пальцами кожаный шнурок под парусиновой рубашкой и изящную сережку, которую повесил на него, чтобы не потерять. Вынуть ее он не решился – хватило жалостливого презрения на лице Софии прошлым вечером, когда она застала его разглядывающим в свете маленького камина бледную жемчужину, золоченые листья и голубые бусинки на золотой петле.

Куда безопаснее было глядеть перед собой, чем сосредотачиваться на свидетельствах своих провалов.

«Этта бы одобрила место». Николас не успел остановить мысль, как та уже выскочила. Она бы с наслаждением разглядывала комнату, жадная до любых историй из низменной жизни острова – прославленного пиратского королевства. Он бы даже рисковал потерять ее, увлеченную злополучной погоней за сокровищами или похождениями шайки контрабандистов.

«Ты и так ее потерял». Николас медленно выдохнул, заталкивая боль куда поглубже.

В совсем плохие дни, когда беспокойство и страх превращали кровь в копошащихся пауков, а бездействие становилось невыносимым, его преследовали кошмары. Ранена. Исчезла. Погибла. И единственным символом веры, не изменявшим ему, когда сомнения кружились в голове бешеным вихрем, было убеждение, что Этта слишком умна и слишком упряма, чтобы умереть.

Он намеренно затушил висевшую над ними лампу и заказал кучу мелких тарелочек закуски и эля, чтобы их стол не вызывал лишних вопросов. Однако карманы легчали с каждым днем, и Николас понимал, что той небольшой суммы, которую он заработал, разгружая утром корабль в доках, не хватит надолго.

– Что-то она не показывается, – проворчала София через стол.

Николас ущипнул себя за переносицу, стараясь унять нараставшее раздражение, пока оно не завладело им без остатка.

– Терпение, – прорычал он. Вечер только начинался. – Наше дело тут еще не сделано.

София фыркнула, допивая остатки эля, а потом, перегнувшись через стол, схватила его кружку и залпом опустошила, заслужив одобрительные взгляды с соседнего столика.

– Вот, – объявила она, хлопая днищем кружки о стол, – теперь можем идти.

За все свои двадцать с лишним лет Николас не смел и мечтать, что доживет до дня, когда кто-то из Айронвудов предстанет в столь постыдном виде.

Учитывая, что на острове были Айронвуды, и особенно то, что Великий Магистр, вероятно, лично назначил за их с Софией головы состояние, которого хватило бы купить весь этот остров, они как могли изменили внешность. София угрюмо – хотя и добровольно – остригла длинные темные волнистые волосы, заплетя остатки в аккуратную косу. Николас раздобыл одежду какого-то моряка, примерно соответствующего щуплой фигурке Софии, и девушка носила ее так легко, словно собственную кожу, что было весьма неожиданно, учитывая ее былое пристрастие к шелкам и кружевам.

Однако еще неожиданнее оказалась кожаная нашлепка на месте левого глаза.

Опасения Николаса после избиения в Пальмире были вполне обоснованны. Пока они с Хасаном добирались до лечебницы в Дамаске, рана нагноилась, и глаз совсем перестал видеть. Гордая София предпочитала медленно умереть от нагноения и заражения крови, чем по доброй воле дать целителям удалить его.

Однако в итоге какая-то часть ее, должно быть, захотела жить – она не сдавалась даже в самых страшных тисках агонии. По правде говоря, вылечилась она очень быстро, и Николасу пришлось неохотно признать: коль скоро эта девушка с железной волей что-либо решила, лучше не стоять у нее на пути.

Болезнь Софии оказалась им на руку. Пока она поправлялась в Дамаске, Николас получил неожиданное послание от Роуз, оставленное в доме Хасана:

«Обстоятельства не позволяют мне ждать месяц, как договаривались. Встречаемся 13-го октября в Нассау или не встречаемся вовсе».

В какой-то миг на пути в Дамаск из Пальмиры, где они договорились о будущей встрече, Роуз, очевидно, по-другому взглянула на свои «обстоятельства». Николас не знал, бояться ли ему или просто злиться – она так легко рассчитывала на их способность перемещаться с невероятной скоростью! Как бы он ни сочувствовал ранению Софии, при мысли, что они упустят возможность найти последний общий для всех временных шкал год, его чуть не затошнило от страха и бешенства.

Но ее синяки и ссадины рассосались за две недели, а три дня назад она окончательно окрепла для путешествия по череде проходов, пока, совершив последний бросок на зафрактованном судне из Флориды, они не прибыли к Роуз… которой не было.

– Этта с нею не придет, так что ты напрасно выглядишь, словно щенок, готовый вот-вот сделать лужицу, – язвила София. – Тебе не кажется, что им пора бы уже показаться, коли на то пошло?

Нет, он не рассчитывал, что Роуз прибудет вместе с Эттой, живой и здоровой, оправившейся от раны. По крайней мере, до сегодняшнего утра. Надежда, как он обнаружил, имела свойство иссякать, будто песок в часах.

Николас заставил себя вдохнуть, чтобы успокоиться. Ненависть, лелеемая Софией, делала воздух между ними непригодным для дыхания; а за последние недели ее чувства покрылись такими шрамами, что стали еще безобразнее, чем раньше. Ночуя с нею в одной комнате, он чувствовал себя… мягко говоря, неуютно.

Но ему… Каким горьким делалось слово «нужна», когда относилось к Софии! Ему была нужна ее помощь, чтобы находить проходы, а взамен он пообещал помочь ей исчезнуть из поля зрения «обожаемого дедули», когда их злополучное путешествие подойдет к концу. Николас не сомневался: на самом деле София держалась с ним лишь потому, что не оставляла надежды заполучить проклятую вещицу.

И ему приходилось жить с этим, потому что ему – господи, спаси и помоги – была нужна она. Будь проклято его незнание мира путешественников! Будь проклято его невезение. И все Айронвуды в придачу.

– Не терпится на свежий воздух? В такую-то погоду? – поддразнил он, прищурившись. Она тоже прищурила свой единственный глаз, но тут же насупилась и отвернулась, оглядывая таверну.

Николас пробежал пальцами по краю стола, отмечая каждую зарубку на дереве. Еще два дня назад желание плюнуть на сделку с Роуз показалось бы ему немыслимым. И все же, если она не уважала их договор, что его с нею связывало?

«Ты прекрасно знаешь, что», – подумал он. Обнаружение последнего общего года для прежней временной шкалы и этой, какой бы она ни была. Этту, должно быть, швыряло сквозь проходы, через десятилетия и века, пока не выбросило в какой-то день общего года, без сил, раненую и одинокую. Надо было им поменяться целями, чтобы Роуз искала астролябию, а он – Этту, но он понимал, даже тогда, вымотанный, с ободранными нервами: у Роуз есть знакомства, которые позволят ей быстро разобраться с изменениями во временной шкале.

Николас уже готовил себя к ее холодной ярости, когда Роуз обнаружит, что он две недели не занимался поисками этой окаянной астролябии, как договаривались. Он и искал бы всерьез, если бы его не преследовал страх за Этту.

Как бы он ни поигрывал – в самых темных глубинах своего сердца – с мыслью поступить как эгоистичный подонок и сбежать, его душа восставала против такого бесчестья. Вот когда астролябия будет найдена и уничтожена, а будущее Этты восстановлено, он с удовольствием даст понять Айронвуду, что тот никогда ее не получит.

Но больше чести, важнее ответственности была сама Этта. Найти ее, помочь ей, преодолеть беду, как они и хотели. Она – его напарница.

Сердечко мое.

Он закончит со всем этим и займется собственной жизнью, как всегда и хотел. Мир путешественников никогда не был его миром. Ему не давали ни доступа к тайнам, ни дозволения исследовать глубины. В том мире он был лишь слугой.

Даже время Этты было для него подобно далекой звезде. Он изумлялся ее рассказам о прогрессе, о войнах и открытиях, но то будущее оставалось для него слишком далеким, чтобы прочувствовать его, пустить в свое сердце как что-то настоящее, а не выдуманное. Не говоря уже о том, чтобы на что-то в нем претендовать. Но суждено ли им было туда попасть и обрести дом или нет, он хотел восстановить мир, который Этта знала и любила.

Шум веселья в таверне время от времени прерывал грохот двери, швыряемой как штормовым ветром, так и заблудшими душами, искавшими укрытия. Николас снова сосредоточился на входе, высматривая знакомую вспышку золотых волос и голубые глаза.

– А ты не мог бы в кои-то веки сделать что-то полезное? Хотя бы избавить нас от того выродка в углу, например, – проворчала София, опуская голову на скрещенные на столе руки. – Если он так и будет пялиться на меня, обещаю напасть первой через минуту.