Клеймо Солнца. Том 2 (СИ) - Пауль Анна

Я снова невольно улыбаюсь и объясняю:

— Это называется обувь. У вас нет такого понятия?

— Есть. Но она выглядит иначе.

— Выпрями ноги.

Она не двигается с места, пока я забираю у неё пакет, достаю кроссовки и опускаюсь на корточки.

— Нужно их надеть, — объясняю я и тянусь к ноге девушки, но она её убирает.

— Я привыкла жить… без них, — возражает Габриэлла.

Этот аргумент настолько нелепый во всей ситуации, что у меня сразу же в голове представляется картина, как девушка выходит босиком на центральные улицы Тальпы…

— С обувью будет теплее, — обещаю я и снова тянусь к ноге Габриэллы.

На этот раз она не противится, приподнимает ногу и позволяет мне дотронуться до ступни несмотря на то, что вздрагивает от моего прикосновения. Пока я надеваю кроссовку, девушка говорит:

— Ты выключил свет, — она замолкает, но я понимаю, о чём идёт речь, ещё до того, как она добавляет: — Когда пришёл Мучитель.

— Не хотел, чтобы в такой напряжённый момент тебе пришлось делать вид, что ты не видишь нас за односторонним стеклом.

— За односторонним стеклом? — переспрашивает она, а я тем временем завязываю шнурки на правой ноге.

— За преградой, — пытаюсь я объяснить. — Мы с той стороны видим тебя, а ты нас с этой не должна.

У меня ноют рёбра и приходится сдерживать дыхание, чтобы не заскулить от боли. Так что слова, произнесённые сквозь стиснутые зубы, звучат не очень дружелюбно.

— В смысле обычные люди не видят, — добавляю я.

«Она не поймёт, в каком плане — обычные!»

— То есть мы не видим.

— А когда надо мной гаснет свет, — уточняет девушка, — тогда даже вы не видите меня?

Я киваю и тянусь за левой ногой. Габриэлла, пошатнувшись, хватается за меня в поисках опоры. Её горячие ладони крепко сжимают мои напряжённые плечи, и их как будто сводит судорогой.

Я не помню, когда последний раз ко мне кто-то прикасался.

Девушка смущённо убирает руки, хватаясь за виртуальное кресло, а я надеваю ей вторую кроссовку и завязываю шнурки, а потом поднимаюсь.

Габриэлла неловко отступает на несколько шагов. Забавно, что я делаю то же самое, а потом наши взгляды встречаются.

— Спасибо, — благодарит она. — И за это, и за… свет.

Я коротко киваю и поднимаю портфель, кладу его на кресло начинаю отыскивать всё необходимое.

— Когда вы говорили, мне показалось, что хорошо чувствуете друг друга, — признаётся Габи, и эти слова заставляют меня замереть и поднять на неё взгляд. — Иногда вы молчали, но складывалось впечатление, будто понимаете друг друга даже без слов.

— Мы давно живём на одной станции и вместе работаем, — отвечаю честно. — Мы бы хотели понимать друг друга не так хорошо, но уже знаем, кому можно доверять, а кому нет.

— И кому же можно? — спрашивает Габи и ждёт ответ, затаив дыхание.

Мы внимательно смотрим друг на друга.

— Ты можешь доверять только мне и Коди, — убеждённо сообщаю я девушке.

Она делает вдох.

— А Алану?

Мои брови приподнимаются.

— Нет, — говорю я спустя несколько секунд. Не желая пугать её раньше времени, я собираю всё необходимое, но так и не достаю из портфеля. — Ты знаешь, зачем я здесь?

— Я понятия не имею, что такое коммуникация, — вдруг признаётся Габриэлла, — но, наверное, вы должны обучить меня, чтобы я перестала казаться невежественной и нелепой, как сейчас.

Значит, она запомнила слова Бронсона. «Ребекка Олфорд, Дэннис Рилс, ваша задача самая ответственная — коммуникация, если, конечно, это слово применимо к дикарке. Вы должны обучить объект так, чтобы он перестал казаться настолько невежественным и нелепым, как сейчас».

Она чертовски права. Именно этого потребовал генерал. Но вслух я почему-то произношу совсем другие слова:

— Тебя сложно назвать невежественной или нелепой.

Мой голос звучит непривычно мягко и сипло, и Габриэлла часто моргает, удивлённо глядя на меня. Приходится прочистить горло, потому что мне самому такая интонация совсем не понравилась.

— Садись, — кивнув на кресло, прошу я девушку привычным тоном. — Мы сделаем тебе на запястье куар-код, договорились? Это рисунок на коже.

— Инсигния? — спрашивает она воодушевлённо. — Но инсигнии создаёт сам человек, — продолжает Габи задумчиво, присаживаясь на край кресла.

— Инсигния? — повторяю я, останавливаясь перед ней, пока Габи протягивает левую руку и приподнимает ткань свитера так, чтобы открылось запястье, но, увидев края узора, я не удерживаюсь и сам поднимаю её рукав выше, чем необходимо для куар-кода.

На внутренней стороне локтя и до самого запястья изображены шишки, ячейки чем-то похожи на соты. Что это цветы, я понимаю только когда скольжу взглядом по всему изображению и вижу уже распустившиеся бутоны, по форме напоминающие бабочек. Узоры переливаются оттенками фиолетового и изредка розового. Цвета кажутся насыщенными для рисунка, но для татуировки чересчур нежными, а линии — удивительно изящными. Бутоны как будто блестят капельками воды, и, завороженный красотой, я осторожно вожу по изображению пальцами. Удивительно, что капли выглядят невероятно реалистично, хотя кожа горячая и сухая. Надеясь разгадать эту загадку, я едва ощутимо нажимаю на запястье, поглаживая его, но так и не чувствую ничего, кроме приятно мягкости и гладкости кожи.

Рука Габриэллы вздрагивает. Вместе с потрясающим лесным ароматом, который касается ноздрей, на меня обрушивается запоздалое осознание, что прикосновение не пугает девушку, разве что кажется ей неприятным. Но я не успеваю поднять голову, как мой взгляд сосредотачивается на мурашках, которые под моими пальцами бегут по коже девушки…

Я вскидываю голову, и наши взгляды встречаются.

Глаза Габриэллы округляются, зрачки расширены, а сквозь приоткрытые губы вырывается дыхание, как будто девушка пыталась его контролировать, но ничего не вышло.

Нас вдруг охватывает смутно знакомое мне, но такое забытое напряжение, и я в тот же миг испуганно отпускаю руку девушки, как будто обжёгся её горячей кожей.

Она тяжело сглатывает и неловко оттягивает рукав, пряча запястье.

— Значит, это называется инсигниями? — произношу я, пытаясь вернуться к прежнему дружелюбному тону, но голос снова звучит сипло, и я неловко прочищаю горло, порывисто отворачиваясь и хватаясь за портфель, копаясь в нём с внезапным усердием и надеясь скрыть несвойственную мне растерянность.

— У тебя есть инсигнии? — спрашивает Габриэлла, и я мысленно радуюсь, что она подыгрывает мне, пытаясь вернуть прежнюю — если не дружескую, то хотя бы непринуждённую атмосферу.

Однако инсигниями я похвастаться не могу, так что не остаётся ничего, как только признаться:

— У нас таких не бывает.

Почувствовав себя увереннее, я поднимаю голову и вижу, как девушка меняется в лице, в её глазах появляется недоверие, а затем тревога, но спустя пару секунд эти чувства рассеиваются, а Габриэлла говорит с неплохо скрываемым сомнением:

— Нет рисунков на теле?

— Если бы мы умели создавать такие, как у тебя, то на телах уже не осталось бы свободного места, — усмехаюсь я, но звучит как-то грустно.

Неудачная шутка, Габриэлла её явно не понимает.

— Так у тебя нет рисунков? — повторяет она растерянно.

Отчаявшись объясниться, я говорю:

— С твоими они не сравнимы.

Я привычным движением поправляю рукав, словно стараясь прикрыть как можно больше кожи, но размышляю лишь секунду, прежде чем приподнять самый край, чтобы показались цифры на запястье. Они прямые и угловатые, а из-за острых, резких засечек выглядят немного агрессивными.

Девушка неуверенно касается моей руки своей непривычно тёплой ладонью, а я завороженно наблюдаю, как её пальцы порхают над моей грубоватой кожей, исследуя края надписи.

— Это не похоже на инсигнию, — мягко, словно боясь меня обидеть, говорит Габриэлла.

Из-за её неудачной попытки скрыть досаду я с трудом сдерживаю улыбку.

— Ты права, на твои рисунки совершенно не похоже.