Лидер «Ташкент» - Василий Ерошенко

Учиться было нелегко, давала себя знать недостаточная общеобразовательная подготовка. К тем, кто пришел с комсомольской путевкой, как и к поступавшим в училище краснофлотцам, экзаменаторы приемной комиссии относились снисходительно. Рассчитывали, очевидно, на то, что сознательное отношение к учебе, большое желание стать командирами Красного флота помогут нам одолеть «гранит науки», как принято было тогда говорить.

Мы действительно вгрызались в этот «гранит», не щадя себя. Нередко сидели над учебниками и по ночам. И все-таки не раз брало сомнение: постигнем ли всю премудрость, входившую в программы? Училище имени М.В. Фрунзе официально стало считаться высшим несколько позже, но фактически уже тогда давало знания в объеме высшего военно-морского учебного заведения.

И это несмотря на то, что многое в оборудовании классов и кабинетов относилось ко вчерашнему дню военно-морской техники. Смешно вспомнить: не было даже гирокомпаса — только магнитный. Состояние училища в двадцатых годах не могло не отражать технической отсталости и бедности страны, только-только оправившейся от хозяйственной разрухи и лишь начавшей набирать силы для могучего рывка вперед.

Но если бедновато было с техникой, то подлинное богатство училища составляли его преподавательские кадры. Здесь собрались опытнейшие моряки и видные ученые, люди большой культуры, представители лучшей части старого флотского офицерства. Гордясь славной морской историей России, они беззаветно любили флот, корабельную службу. Наверное, любовь к флоту и помогла им, в большинстве выходцам из дворян, найти свое место в новом, советском обществе.

Помню откровенный рассказ одного из старейших преподавателей Леонида Григорьевича Гроссмана о том, как он после революции ушел было с флота, но затосковал без любимого дела. Он нашел в себе силы вернуться и стал наставником советских морских командиров. Именно наставником, а не просто учителем, потому что Гроссман не только великолепно знал свой предмет, но и умел увлечь им молодежь, поддержать и развить у нас интерес к будущей профессии.

Мы чувствовали у наших педагогов горячее желание сделать нас образованными военными моряками, энтузиастами флотской службы. На всю жизнь я сохранил глубокую благодарность преподавателю мореходной астрономии М.В. Никитину, девиатору С.И. Фролову, математикам М.Ф. Ляскоронскому и Р.А. Холодецкому и другим моим учителям. Им я обязан и тем, что, несмотря на существенные пробелы в школьной подготовке, вышел из училища с достаточными для службы знаниями, и тем, что окончательно утвердился в своем морском призвании. Большое влияние имел на всех нас и начальник училища Юрий Федорович Ралль, потомственный моряк, участник боев с белогвардейцами и интервентами на Балтике, а в дальнейшем — известный советский адмирал. Он был очень близок к курсантам, проводил много времени со своими питомцами.

Особое место занимал среди наших учителей преподаватель морской практики Никита Дементьевич Харин. Бывший корабельный боцман, он приводил нас в восхищение уже своей колоритной внешностью морского волка — богатырский рост, могучие грудь и плечи, широкое обветренное лицо с никогда не проходящим темным загаром. На уроках Харина мы как бы приобщались к настоящей морской жизни. Он учил нас вязать замысловатые узлы, плести маты и кранцы, грести, управлять парусом, был нашим флагманом, нашим адмиралом в первых шлюпочных походах. Никита Дементьевич изумительно чувствовал ветер и волну, знал множество поучительных морских историй. Некоторыми его советами я пользовался, будучи уже командиром корабля.

Весной 1930 года мы прощались с училищем. Каждому, конечно, не терпелось узнать, где ему предстоит служить. Это решалось в конце апреля, после государственных экзаменов.

Порядок распределения выпускников по флотам и флотилиям был довольно своеобразный. Один человек — «первый по списку», то есть тот, кто кончал училище с самыми лучшими показателями, — имел право «свободного выбора моря». Судьбу остальных определяла жеребьевка.

Мы по очереди подходили к столу, за которым сидела комиссия, возглавляемая начальником строевого отдела училища Николаем Брониславовичем Павловичем. Маленькая девочка, дочка кого-то из лаборантов, вращала стеклянную урну со свернутыми в трубочку билетами. На них было написано: Балтика, Черное море, Каспий, Север, Дальний Восток… Если в скобках стояло «гидроавиация», это означало, что вытянувший билет станет, пройдя дополнительные курсы, штурманом морской авиации, которых тогда называли летнабами. Такой жребий достался моему земляку Сереже Шипулину.

Больше всего попадалось, конечно, «балтийских» и «черноморских» билетов: в то время у нашей страны было только два настоящих флота. На Севере и на Тихом океане имелась лишь морпогранохрана, а на Каспии и на Амуре — сравнительно небольшие флотилии.

Предъявлять комиссии вытянутый билет разрешалось не сразу: до утра следующего дня мы имели право «меняться морями». Мне это право не понадобилось. На моем билете значилось: «Черное море». То самое, которое довелось мне увидеть первым из всех морей! То, на которое все время тянуло. И то, которого я, в сущности, совсем еще не знал, потому что летнюю практику мы проходили на Балтике.

О Черном море и службе на нем судят порой превратно. Иной раз встретишь человека, который знает его по отпускам, проведенным на крымских или кавказских пляжах, и соответственно представляет себе жизнь черноморцев. Случается, что и свой брат — военный моряк из Кронштадта или Владивостока считает черноморца «курортником»…

Слов нет, море наше летом теплое, и солнце над ним жаркое. Такое жаркое, что накалившаяся за день корабельная сталь не остывает и ночью. В кубриках и каютах душно, особенно если по тревоге задраены иллюминаторы. Интендант, и коки, бывало, никак не найдут на корабле места, где можно подольше сберечь свежее мясо, — холодильники появились уже потом. Что же до пляжей и прочих курортных благ юга, то они меньше всего касаются военных моряков. Прослужив в Крыму одиннадцать лет, я так и не успел побывать в Ялте, в Алупке…

Оканчивая училище, я не задумывался ни об особенностях черноморской службы, ни об ее преимуществах. Не знал и того, что экипажи Черноморского флота славятся — и по праву! — своей сплоченностью, дружбой. Влечение на этот флот, на это море было у меня безотчетным. Немалую роль, вероятно, играло в этом чувстве то, что на моей родной Кубани моряка всегда представляли черноморцем.

Официальное торжество выпуска совпало с первомайским праздником. Мы в последний раз собрались в. Зале Революции, где в 1917 году выступал Ленин и где училище отмечало все знаменательные даты. Ю.Ф. Ралль зачитал приказ, и все мы, вчерашние курсанты, стали помощниками вахтенного начальника, что соответствовало еще не существовавшему тогда лейтенантскому званию.