Васёк Трубачёв и его товарищи - Валентина Осеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты, кажется, здесь вожатый теперь? — спросил Алёша. — Я ведь помню тебя. Когда мы уходили на фронт, ты был в седьмом, кажется?
— В седьмом. А теперь в девятом. Учусь! С ребятами воюю! — засмеялся Митя, присаживаясь на край Алёшиной парты.
— А что, трудный состав? — деловито осведомился тот. И, не дожидаясь ответа, серьёзно сказал: — Главное — дисциплина. Ты их, знаешь, сразу приучай. Дисциплина, брат, великое дело!
Он вскочил, прошёлся по классу и, остановившись перед Митей, щёлкнул пальцами:
— Сразу приучай! А то потом ох и трудно будет! Вот где я это понял — на фронте! Там, знаешь, с нами нянчиться некому.
Алёша присел рядом с Митей, указал глазами на дверь и понизил голос:
— Это здесь ведь учителя уговаривают, объясняют, прощают… а там фронт… война… приказ… Дисциплина — это всё!
— Точно! — решительно подтвердил Митя. — Ребят распускать никак нельзя!
Алёша посмотрел на него и вдруг расхохотался.
— По себе знаем, верно? Мы один раз тут такую штуку устроили!.. — с увлечением сказал он.
Перебивая друг друга, они стали вспоминать первые годы учёбы, свои проделки и шалости, учителей и строгого директора.
— Ух ты! Я его и сейчас побаиваюсь. А ведь чего, кажется, — добрейший человек!
— Алёша! Митя! — донеслось из коридора.
Глава 3
СЕМЬЯ ТРУБАЧЁВА
Отец Васька, Павел Васильевич, работал мастером в паровозном депо. Павел Васильевич любил своё дело. К паровозу у него было особое отношение. Большое ворчливое чудовище, выдувающее пар из своих ноздрей, казалось ему живым. В разговорах с Васьком он любил употреблять выражения: «здоровый паровоз», «больной паровоз».
Васёк запомнил рассказы отца:
«Стоит пыхтит, хрипит, тяжело ворочается. Ну, думаю, захворал дружище. Надеваю свой докторский халат, беру инструмент и давай его выстукивать со всех сторон…»
Васёк слушал, и в нём росло дружелюбное отношение к этой железной голове поезда.
Павел Васильевич мечтал, что из Васька выйдет инженер-строитель или архитектор. Он будет строить лёгкие и прочные железнодорожные мосты или дома с особыми, тщательно обдуманными удобствами для людей.
Сам Павел Васильевич — выдумщик и мастер на все руки.
Квартира Трубачёвых была обставлена красивой и замысловатой мебелью его работы. Круглый шкафчик вертелся вокруг своей оси. Посреди комнаты стоял обеденный стол с откидными стульями.
«Всякое дело любит, чтобы человек в него душу вкладывал», — говорил Павел Васильевич.
Жена его была женщина слабая, болезненная, но о болезнях своих говорить не любила. Она сама справлялась со своим маленьким хозяйством и всегда знала, что кому нужно. Отец и сын обожали мать; тихая просьба её была законом и исполнялась обоими беспрекословно.
Павел Васильевич сам занимался с сыном. Васёк учился на «отлично». Всякая другая отметка была неприятной новостью.
В таких случаях Павел Васильевич, собрав на своём лбу целую лесенку морщин, останавливался перед сыном и спрашивал:
«Как же это ты? Язык заплелся или голова не варила? Ведь ты же этот предмет как свои пять пальцев знаешь!»
В прошлом году мать Васька слегла и больше уже не вставала.
У Павла Васильевича стало много домашних забот, но к занятиям сына он по-прежнему относился внимательно.
Каждый вечер оба подсаживались к кровати матери, и она, опираясь локтем на подушку, слушала, как Васёк отвечает отцу заданный урок.
Смерть жены была тяжёлым ударом для Павла Васильевича.
Он не находил себе места в осиротевшем доме, растерянно бродил из комнаты в кухню и молча сидел за столом, опустив на ладонь свою большую рыжеватую голову. И только при виде сына вскакивал, суетился, перекладывал что-то с места на место, приговаривая:
— Сейчас, сейчас! Умойся, сынок! Или, может, покушаешь сначала, а? И потом погулять пойдём, а?
Васёк молча смотрел на него, потом утыкался лицом в подушку и плакал. Отец присаживался рядом, гладил его по спине и повторял:
— Что ж поделаешь, сынок… Пережить надо…
Или, крепко прижимая к себе мальчика, шептал ему, смахивая с усов слёзы:
— Папка с тобой, Рыжик. Папка от тебя никуда…
И действительно, всё своё время Павел Васильевич отдавал сыну.
Кроме Трубачёвых, в квартире жила ещё шестнадцатилетняя соседка Таня. Ещё при жизни матери Васька Таня приехала из деревни со своей бабушкой, потом бабушка умерла, и Таня привязалась к семье Трубачёвых.
Павел Васильевич устроил девушку на работу в изолятор при детском доме. Вечерами Таня училась в школе для взрослых.
Павла Васильевича она побаивалась и слушалась его, а Васька жалела и после смерти матери утешала как могла.
Васёк любил забегать в маленькую светлую комнатку Тани с широкой бабушкиной кроватью и горой подушек. Пёстро раскрашенный глиняный петух с иголками и нитками напоминал ему раннее детство, когда, бывало, услышав его капризы, бабушка Тани сердито говорила:
— Это что ещё такое? Пойду за петухом… Он у меня этого страсть не любит!
Васёк затихал, а когда вырос, часто смеялся над собой и просил:
— Расскажи, мама, как я Таниного петуха боялся… Павел Васильевич, оставшись без жены, думал про Васька:
«Я теперь ему отец и мать».
Он недосыпал ночей, стараясь поддерживать тот порядок, который был при жене, боялся в чем-нибудь отказать сыну и, когда кто-нибудь замечал ему, что он похудел и осунулся, озабоченно отвечал:
— Это пустяки. Вот с хозяйством я путаюсь — это верно… Надо бы сестру выписать, да не знаю, приедет ли.
А Васёк, не понимая трудной жизни отца, говорил:
— Не надо… Нам и вдвоём хорошо?
Глава 4
ТОВАРИЩИ
С вызовом сестры Павел Васильевич медлил, боясь причинить сыну неприятность появлением в доме чужой, незнакомой Ваську женщины.
Но один случай заставил его принять окончательное решение.
Павел Васильевич строго-настрого запрещал сыну приходить к нему в депо. Он сам изредка брал его с собой, показывал ему ремонтную мастерскую, с увлечением объяснял назначение всех инструментов, зорко следя за тем, чтобы сын не убежал на железнодорожный путь.
Когда мать была жива, Васёк после школы торопился домой. Теперь опустевший дом пугал мальчика. Часто до возвращения отца с работы он бесцельно бродил по городу один или предлагал своим друзьям Коле Одинцову и Саше Булгакову:
— Пойдёмте, ребята, куда-нибудь, пошатаемся…
Однажды, чтобы увлечь товарищей на прогулку, Васёк, несмотря на запрещение отца, пообещал им показать ремонтную мастерскую.
Выйдя из школы, мальчики прошли тихими улицами и выбрались на окраину. Стоял сентябрь. Осеннее солнце и ветер высушили на деревьях листья и окрасили их в жёлтые и коричневые цвета. В палисадниках, на клумбах, чахли жёлтые кустики осенних цветов.
— Вон, вон депо виднеется! Каменное, серое, — указывал товарищам Васёк. — Там сейчас папка работает. И знакомых там много… Ещё увидит кто-нибудь. Нам напрямик нельзя. Надо через пути перебежать, с той стороны в окно посмотрим. Айда, ребята!
Скрываясь за дощатым забором, мальчики прошмыгнули в калитку и, пригнувшись к земле, побежали через рельсы. На путях стояли длинные составы товарных вагонов, гудели паровозы. По земле стелился белый пар.
— Ребята, вот стрелка… Осторожно, а то как зажмёт ногу… — шёпотом предупреждал Васёк.
Между вагонами в закопчённых, промасленных передниках, с молотками и другими инструментами сновали рабочие; слышался лязг железа, стук сцепляемых вагонов.
— Чу-чу-чу! — подражая паровозу, пыхтел Васёк, прижав к бокам локти.
— Тра-та-та! Тра-та-та! — вторили ему Одинцов и Саша. Обдирая на коленках чулки, они пролезали под вагонами и прятались за колёсами, чтобы не попасться на глаза рабочим.
— Скажут папе — тогда несдобровать нам, — шептал Васёк.
Пробраться незамеченными к мастерским было трудно.
— Подождём, пока рабочие на ужин пойдут, — предложил Трубачёв. — Посидим в товарном вагоне.
Мальчики залезли в первый попавшийся вагон. Там валялась свежая солома, в открытую дверь широкой струёй вливалось солнце.
Одинцов схватил Васька за рыжий чуб:
— Горишь, горишь!.. Саша, туши его, туши!
Мальчики с двух сторон напали на Васька. Бросали ему на голову свои куртки, барахтались в соломе и хохотали.
Снаружи послышались громкие голоса, заскрипели под ногами мелкие камешки. Кто-то стукнул по стенке вагона молотком. Мальчики забились в угол и притихли.
Кто-то просунул в вагон голову и громко сказал:
— Десятый!
Потом тяжёлая, обитая железом дверь с грохотом задвинулась, голоса замолкли.
— Вагоны считают, — неуверенно пояснил Васёк, на ощупь пробираясь к двери.
