Тигр Железного моря - Марлон Брандо

И хотя в жилах Энни Долтри текла шотландская кровь, его не заботило будущее ни этого города, ни тем более мира. Его волновало лишь собственное будущее. Что ему ждать от жизни, каких новых поворотов судьбы? Но разве будущее существует? Здравый смысл подсказывал: «Да!»; логика же кричала: «Нет!» «К черту философию», — подумал Энни. В тюрьме на него буквально набросилась рефлексия (слишком много размышлений и слишком мало действия).

«Надо было застрелить этого ублюдка! — возопил он, обращаясь к нависавшему над ним матрацу португальца. — А не стоять в стороне, взвешивая все „за“ и „против!“. За мою жалость Бог ослепил меня. Господи, хоть сейчас Ты слышишь это? Действуй же, черт побери!»

Жестяная кружка на его груди затряслась в ответ на возносимую хулу. Энни подавил рыдания тяжелым хриплым вздохом.

А какое хорошее было оружие! «Люгер», девятимиллиметровый «парабеллум», смертельный для человеческой плоти, как и любая другая устрашающего вида пушка… В конечном счете никто не делает железки лучше, чем смит-вессон. Энни ласково погладил гладкую эмалированную поверхность кружки.

— Цвет мрака ночи. Есть жемчуг такого цвета, Лоренцо. — (Хотя португальца на самом деле звали Мануэль.) — Как чернильное пятно на кожаном фартуке.

Португалец спал, постанывая и утопая в болоте собственных сновидений.

Этот тоже был крупный: никак не меньше трех с половиной дюймов длиной. Он неподвижно сидел на ржавом остове кровати у самых ног Энни и пристально наблюдал за человеком, а затем осторожно забрался на его большой палец. Перед сном палец и всю ступню Энни кое-как помыл, чтобы сделать их «вкуснее». Но насекомое не обратило никакого внимания на предложенное яство. Это был он или она? О господи, разве можно определить пол таракана? Хай Шэн умел это делать и тут же заявил, что таракан — самец.

В глазах таракана нога Энни, должно быть, казалась чем-то вроде сорокафутовой ноги Будды, высеченного из светло-серого камня Сингалезской горы. Мозоли были удалены предыдущими визитерами, отчего нога стала гладкой и нежной, как у юной девушки. Таракан торопливо полз вперед, взобрался на холм коленной чашечки, а затем спустился в паховый «каньон», где лежало несколько крошек, чуть смоченных, чтобы крепче держались в складках холщовых штанов. Но ползучая тварь игнорировала это лакомство. Осторожно, но без лишних колебаний, таракан спустился по уступам заскорузлых от грязи складок штанов к самому краю «ущелья» ширинки. Сам ад разверзся здесь: зловеще, с тоскливой скукой высовывались завитки красновато-серых волосков, бесстыдно выбивавшихся сквозь расстегнутую ширинку (пуговицы Энни проиграл). Чувствительные «антенны» насекомого ощупывали их, а жесткие и черные как смоль крылья поблескивали, подобно доспехам Вельзевула. Таракан всматривался в тень ущелья. Похоже, зрелище ошеломило его, так как он не слышал шепота Энни: «Сэр, вы ведете себя не по-джентльменски». Энни нарушил молчание, дабы потом его нельзя было упрекнуть в том, что он не предупредил и тем самым обманул выказанное ему доверие. В следующее мгновение кружка накрыла таракана, превратив его в узника.

Тараканьи бега проводились в пересекавшем прогулочный двор водосточном желобе, длиной футов двадцать пять. По негласному соглашению этот желоб считался демаркационной линией, отделявшей «Европу» от «Азии». Он был бетонным, восемь дюймов шириной и четыре глубиной, по краям обведен краской зеленого цвета, Долтри называл ее «наш изумрудный газончик» или «наш старый добрый Эпсом». Да, не станем скрывать, он пытался быть англичанином.

Когда раздавался удар гонга (роль которого исполняла жестяная тарелка), с северного конца желоба под крики и улюлюканья выпускали тараканов. Как правило, они старались бежать прямо по желобу, подгоняемые топаньем ног стоявших по обеим сторонам людей. Производимый шум заставлял лучших участников бежать со скоростью пятнадцать миль в час. Фактически это была скорость человека, за которым гонится дьявол. Главным здесь было успеть поймать бегуна прежде, чем он исчезнет в сточной яме за финишной чертой. Наиболее ленивых тараканов их разочарованные владельцы давили ногами. Поэтому сточная яма была для таких бегунов вожделенным спасением.

«Они фаталисты, — сказал Энни Хай Шэну, такому же, как и он, владельцу тараканов. — Всегда предпочитают позор смерти».

Хай Шэн сплюнул, выражая тем самым свое согласие. Он изъяснялся на пиджин-инглише — гремучей смеси английского с китайским, но и по-английски понимал относительно неплохо. Свою Волшебную Птицу Надежды, крепкую и выносливую, он все же потерял. Только за этот сезон его выигрыш составил более десяти долларов наличными, хотя в тюрьме он находился всего несколько недель.

До июня дождей почти не было, и можно представить, вероятность какого крупного капитала светила владельцу хорошего таракана в тюрьме «Виктория».

Большая часть тюремного двора за водосточным желобом предназначалась для тяжелых работ заключенных-китайцев, группами сменявших друг друга. Они распутывали старый, казалось, бесконечно длинный канат. Рваная пакля вообще-то предназначалась для того, чтобы конопатить щели в дубовых корпусах кораблей его величества. Однако на дворе стоял 1927 год, и уже более пятидесяти лет корабли военно-морского королевского флота имели стальные корпуса. Пакля же хранилась в ожидании того дня, когда деревянные посудины, быть может, вновь поднимутся из вод у мыса Трафальгар или залива Тьентсин, где в 1857 году затонул фрегат, пробитый ядрами пушек крепости Императора-Дракона.

Изготовление пакли было бессмысленным занятием, которому тюремное начальство искусственно придавало некий смысл. Официально оно называлось «тяжелый труд № 2». В восточной части двора элитные заключенные занимались «тяжелым трудом № 1», или выполняли «упражнение с ядрами». Занятие чисто трансцендентальное — своего рода труд ради труда.

«Ядерщики», как их называли в тюрьме, целый день ходили по кругу, в четырех точках которого возвышались небольшие пирамиды из двадцати четырех фунтовых пушечных ядер, разделенных между собой расстоянием примерно пять шагов. Ядра были чугунные, черные и гладкие. Около трех столетий их заправляли в жерла пушек кораблей его величества, а вдобавок и всех прочих пушек. Затем, практически в одночасье, где-то в середине Викторианской эпохи, запоздалое введение в обиход пушек с нарезными стволами сделало такие ядра совершенно бесполезными. Жалобный вой летящих артиллерийских снарядов стал их погребальной песней.

Ядра же из штучного предмета превратились в многомиллионную массу. Подобно населению, подвергшемуся геноциду, они, сложенные в пирамиды, большие и маленькие, покоились на задворках, и мальчишки справляли на них малую нужду. Их оставили здесь, в исправительной тюрьме Гонконга, чтобы когда-нибудь, быть может, найти им надлежащее применение. И тень «бессмертной» старушки — королевы Виктории, в последний раз задрав нижнюю юбку, напоминала всем, что ее «чугунные яйца» по-прежнему способны разбивать мужские сердца.

«Ядерщики», двигаясь по кругу, должны были взять ядро с одной пирамиды, сделать несколько шагов и аккуратно положить его на другую. Затем не мешкая сделать следующие пять шагов, нагнуться, поднять ядро, сделать с ним пять шагов, опустить. И так восемь часов в день, сменяясь через каждые два часа.

Разумеется, положить ядро на пирамиду нужно было таким образом, чтобы оно не упало. Незыблемость пирамиды являлась непременным условием; от каждого требовались предельная аккуратность и поддержание общего ритма — дисциплинирующего импульса, приводящего в действие колесо наказания виновных китайцев (европейцы во времена Энни Долтри никогда не подвергались воспитанию «трудом № 1»), Наблюдать за ними были приставлены надзиратели-индийцы, дюжие ребята (преимущественно сикхи, с непомерно длинными, зачесанными за уши бородами), которые расхаживали по кругу, вооруженные палками (три фута и шесть дюймов длиной и дюйм толщиной), великолепные в своей элегантной форме и восхитительные в своей беспристрастности. Они должны были пускать в ход палки для стимуляции «упражнения с ядрами». В большинстве своем сикхи были профессиональными солдатами, которым повезло (помогли раны и болезни) получить это тепленькое местечко. Они ни в коей мере не были садистами. Тем не менее, когда кто-нибудь ронял ядро, они били его, поскольку это было неотъемлемой составляющей упражнения-наказания.

В перерывах между тараканьими забегами Энни наблюдал за «ядерщиками». Все они были в совершенно одинаковых соломенных шляпах «кули», как и было предписано. Это создавало некую симметрию, удобную для глаз надзирателя: блеклые остроконечные шляпы опускались в четырех точках круга; звякали пушечные ядра, пирамиды теряли свои вершины и вновь их обретали; спины сгибались, головы наклонялись…