Поднимите мне веки - Валерий Елманов

– Дальше не продолжай, – мягко произнес я, дружески положив ему руку на плечо. – Без того понятно. – И ободрил: – Ты, главное, сильно не переживай. Мало ли какой сон может присниться. Тебе вон и собственную смерть показали, но ты ж до сих пор жив и здоров.

– Твоими молитвами... – угрюмо протянул он.

М-да-а. Вот тут ты, парень, пальцем в небо. Если бы я за тебя молился, вместо того чтоб дело делать, навряд ли мне довелось бы сейчас сидеть подле тебя. Разве что возле твоей могилки на кладбище для нищих, что близ Варсонофьевского монастыря.

Но вслух свои сомнения выразил более деликатно:

– Одни молитвы нам с тобой здесь навряд ли помогут, так что давай перейдем к делам насущным. Я думаю, что если люди Басманова будут за нами наблюдать, то мы...

Дальнейшее обсудили быстро, хотя Петра Федоровича я опасался зря.

Как ни удивительно, но боярин оказался целиком на моей стороне, что и доказал на следующий день. Зато на этот...

Так получилось, что судьба в очередной раз сделала финт ушами и препятствие моей задумке выставила совсем с другой стороны, откуда я вообще его не ожидал.

На сей раз называлось оно... Марией Григорьевной Годуновой.

Глава 10

Ай да Любава!

Посвятить ее в наш замысел все равно было необходимо, так что Федору пришлось звать свою матушку, которая взбеленилась, как только узнала о желании Дмитрия оставить их в Москве, – едва успокоили, а во второй раз после того, как я рассказал ей о своей задумке.

Признаться, я не ожидал, что даже при всей своей неприязни ко мне она столь решительно выступит против.

То ли царица встала против всей затеи потому, что она исходила от меня, то ли потому, что ей сделалось обидно, ведь наш план подразумевал спасение и тайный вывоз лишь одной Ксении. Хотя вроде бы неглупая баба и должна понимать, что с двумя сразу у меня этот фокус не пройдет.

А может, и впрямь внешние правила приличия были для Марии Григорьевны так важны, что она во имя них собиралась наплевать на спасение собственной дочери.

К тому же она время от времени столь загадочно косилась в мою сторону и отпускала столь двусмысленные намеки, что я вообще растерялся.

До сих пор не понимаю, почему почтенная вдовушка решила, будто весь мой замысел направлен исключительно на то, чтобы умыкнуть невесту из-под носа у Квентина и, разумеется, сразу предъявить свои права на освободившееся местечко.

Унять разбушевавшуюся вздорную бабу было тяжеленько, хотя мы наседали на нее аж с трех сторон одновременно. Нет, Ксения Борисовна, которая тоже спустилась к нам вместе с матерью, преимущественно помалкивала, только умоляюще смотрела на меня, на брата и... на отца Антония.

Его я предусмотрительно вызвал в трапезную еще до появления женщин – как чуял – и успел до прихода царицы посвятить в нашу задумку.

Признаться, были у меня опасения и на его счет. Вдруг тоже начнет выступать против, мол, грешно обманывать и так далее. Но к чести священника отмечу, что он-то мигом заподозрил неладное в требовании Дмитрия оставить царевну в столице и потому целиком и безоговорочно встал на нашу сторону.

– И тебе не стыдно, батюшка?! – наседала Мария Григорьевна на священника. – Обман ведь задуман.

– Есть святая ложь, коя во спасение, – удачно парировал он. – К примеру, обмануть диавола вовсе не грех. – И осекся, принявшись торопливо пояснять: – Не помысли, что государь наш...

Словом, в ход шло все, включая обильное цитирование Библии вкупе с чисто практическими доводами с моей стороны.

В конце концов кончилось тем, что Ксения разревелась и убежала на свою половину, а я, воспользовавшись ее отсутствием, заявил прямо:

– Ты, Мария Григорьевна, утверждаешь, что ничего страшного от ее временного пребывания в монастыре не приключится и от царевны не убудет. Но это если действительно Дмитрием Иоанновичем задумана ее свадебка с Квентином. А если нет?

– Как это нет? – не поняла она.

– Очень просто, – жестко произнес я, покосился на Федора и выдал ей подробный расклад дальнейших событий, причем ссылаясь не на сон царевича, а на то, что я их якобы видел.

А как еще объяснить этой дуре, которая разумных доводов не слушает, аргументов не воспринимает, возражения откидывает в сторону, а на факты плюет.

Подробностей, правда, избегал, но в конце, чтобы все расставить на свои места, влепил без всякой пощады:

– Потому и мыслю, что ныне Дмитрий Иоаннович жаждет не свадебки, а совсем иного – взять ее в свои наложницы.

Царица вытаращила на меня глаза, пошатнулась и как-то тяжело, по-бабьи, шмякнулась. По счастью, не на пол, а на лавку, возле которой стояла.

– Федор Константиныч, – с упреком протянул захлопотавший возле нее сын, – ты уж и впрямь того... Да и не посмеет он. Вот ежели в женки... – И с надеждой: – А спутать ты никак не мог? – Но тут же стушевался и помрачнел, очевидно вспомнив свое сновидение. – Хотя да...

– Она мать, а потому должна знать будущее своей дочери, – холодно произнес я. – А что касается «не посмеет», то и тут, Федор Борисович, вынужден тебя огорчить – еще как посмеет. Что до женки, то ты сам знаешь, у него имеется невеста, от которой он не отступится, так что остается только женище[29]. – И еще раз твердо повторил: – Убежден, что я все увидел правильно. Но туман в моем видении был, а потому все еще можно изменить.

Довод был убийственный, оспаривать который не решилась даже царица.

Правда, появившуюся буквально через десяток минут Любаву она все равно встретила не слишком приветливо.

– Ты, что ли, царевной будешь? – с порога ошарашила она ее вопросом и, придирчиво осмотрев с головы до пят, категорично заявила: – Не пойдет. Даже издаля глянуть – никакого сходства. Заморыш, да и токмо. Ей, чтоб телеса нарастить, и то еще месяца два потребно.

– А ты накорми меня, матушка-государыня, вдоволь, а уж я расстараюсь, – вкрадчивым голоском пообещала бывшая послушница Никитского монастыря.

«А ведь умно придумано», – оценил я ее предложение.

Конечно, дотянуть до уровня Ксении Борисовны за два оставшихся в нашем распоряжении дня у нее не получится, но если поднажать на мучное, жирное и сладкое, в изобилии запивая все это каким-нибудь медовым сбитнем или пивом – оно вроде тоже калорийное, – то килограмма три-четыре она должна наверстать.

Тогда получится почти впритык с нынешней статью царевны.

Тем более что помню я ее фигуру год назад – девица в монастыре и впрямь отощала, а дойти до прежних габаритов всегда легче, чем добавить.

Остальную же нехватку все равно под просторной рясой никто не увидит.

Ах да, бюст.

Тут тоже некоторая неувязка, но если заказать моей Акульке сшить лифчик, чтоб женская гордость выпирала побольше вперед, то размеры как раз сравняются. Я, конечно, не портной, но и бюстгальтер – не платье, так что на эту деталь женского туалета моих познаний хватить должно.

Округлость лица – сложнее. Ее и впрямь тяжелее скрыть, но, помнится, у Любавы с этим некогда тоже было все в порядке. Остается надеяться, что прибавившиеся килограммы в первую очередь скажутся на лице.

– А красота? – бубнила царица. – Ее-то не раскормить.

Но тут я устыдил Марию Григорьевну замечанием, что сия сестра во Христе по доброй воле согласна принять на себя мученический крест, дабы спасти ее дочь, и уже по одной этой причине царица, как мать Ксении Борисовны, должна быть с оной девой любезной и приветливой.

Вдовушка в ответ возмущенно фыркнула, но крыть было нечем, и она призадумалась, а потом даже извинилась. Не впрямую, конечно – вот еще, – но дала понять, что ворчит не со зла, ибо душа ее ныне пребывает в смятении, потому она и говорит бог весть чего.

Отец Антоний, которому я украдкой кивнул, встал и предложил Марии Григорьевне помолиться за успех затеянного благого дела.

Царица, уже будучи на выходе, не утерпев, еще раз критически посмотрела на Любаву и, сокрушенно вздохнув, заметила: «А все ж таки не похожа», после чего величаво уплыла вместе со священником, довольная, что последнее слово осталось за нею.

Ну и пусть себе радуется, а нам не до того – откармливать человека надо.

Из всех разносолов, имевшихся в поварской, я самолично выбрал, как и собирался, мучное, жирное и сладкое, прихватив к нему солененького, чтоб побольше тянуло на питье.

Ела Любава очень хорошо, можно даже сказать, красиво – не торопясь, аккуратно, откусывая маленькие кусочки то от одного, то от другого.

Я удовлетворенно кивнул – самое то. Не каждая боярышня вкушает, как моя кандидатка в царевны.

Федор так и вовсе залюбовался ею, откровенно улыбаясь послушнице так, как он умел, – чистосердечно и приветливо.

– Давненько уж мне таких яств вкушать не доводилось, – довольно констатировала она, оторвавшись наконец от еды и, с любопытством поглядев на Годунова, оценивающе протянула: – Вишь как судьбинушка складывается. То я за тобой ухаживала в монастыре, а ныне ты, стало быть, моим братцем станешь. Что ж, на такой широкой да крепкой груди любой девке поплакаться в радость. – И заливисто засмеялась, но, заметив, как смущенно потупился Федор, лукаво поинтересовалась: – Да неужто так ни разу никто и не припал, царевич?