Сандро из Чегема. Том 1 - Фазиль Искандер

Все это время курица шла за нею, громко и столь же бесполезно требуя вернуть ей недосиженные яйца. Когда в кудахтанье курицы появлялись особенно истерические ноты, тетя Катя прерывала свой монолог, чтобы бросить ей:

— Да… Да… Испугалась… Сейчас тебе выложу твои яйца…

Дядя Сандро, лежа под яблоней, прислушивался к ее медленно приближающемуся голосу, удивляясь неистощимой способности своей жены разговаривать с неодушевленными предметами — растениями, птицами, животными.

Сейчас по новому заходу она говорила о том, что если уж ты честная курица и не хочешь нестись так, как несутся остальные, то тогда хотя бы не беги впереди всех, когда твоя хозяйка сзывает кормить птиц, а питайся в лесу, как питаются другие дикие птицы, рискующие каждое мгновение попасть в лапы лисы, ястреба или еще кого-нибудь там. Тут она пошла по новому ответвлению темы и стала высказывать догадку, почему и каким это образом до сих пор лиса не слопала все эти яйца вместе с этой дурочкой, и пришла к выводу, что, по-видимому, лиса ждала, чтобы цыплята стали вылупляться.

Тут дядя Сандро не выдержал и, не дожидаясь еще какого-нибудь ответвления темы, прикрикнул на нее, чтобы она замолкла, а там, глядишь, и курица успокоится. Или еще лучше сходила бы к роднику за свежей водой да и увела бы эту крикунью, а там — и вы по дороге наговоритесь, и мы здесь без вас отдохнем.

Не успел он это договорить, как тетя Катя, как раз взобравшаяся на перелаз, чтобы сойти во двор, крикнула:

— Ша! Кто-то к нам идет от родника!

— Чего это ты там еще? — спросил дядя Сандро, слегка приподымая голову с валика-муртаки. Он оглядел верхнечегемскую дорогу в тех местах, где она виднелась в просветах между деревьями, но ничего там не увидел.

— Прямо от родника подымается кто-то чужой! — сказала тетя Катя, и уже сердясь на свою курицу, продолжавшую кудахтать про старое, не понимая, что хозяйка ее теперь занята совсем другим, прикрикнула на нее:

— Да замолкни ты, унеси тебя ястреб!

— Какой там еще чужой, — удивился дядя Сандро нелепости предположения, чтобы от родника подымался кто-нибудь чужой. Да такого и сроду не бывало! Чужой человек может появиться на верхнечегемской или нижнечегемской дороге, а так разве что из самой пещерки родника выскочит!

— Да ты хоть задницу подыми! — крикнула тетя Катя со своего перелаза, и тогда дядя Сандро в самом деле встал и увидел, что по тропе, идущей от родника, подымается какой-то человек.

— Кто б он ни был, с нехорошей совестью подымается, — сказала тетя Катя, все еще стоя на перелазе и придерживая одной рукой подол. Курица уже перелетела плетень и кудахтала, глядя на тетю Катю со двора.

— Никак это племянник Щащико! — навострившись, узнал путника дядя Сандро. — Только как он оказался у родника?!

— Ну, тогда все ясно, — сказала тетя Катя, все еще стоя на перелазе, — бедный Щащико, наконец-то его подстерегли и убили!

— Да откуда ж ты знаешь, что он горевестником идет, — сказал дядя Сандро, приглядываясь к мрачной фигуре племянника знаменитого абрека Щащико. В самом деле, не с доброй вестью приближался этот парень.

— Так и будем стоять с задранным подолом? — спросил дядя Сандро у своей жены, все еще стоявшей на перелазе.

Тетя Катя быстро слезла с перелаза и, увлекая за собой квохчущую курицу, отправилась к тыльной стороне кухни, где рядком висели корзины, предназначенные яйценоскам, и выложила в одну из них подобранные в бузине яйца.

Курица еще сильней закудахтала, выражая нежелание взлетать в эту корзину.

— Взлетишь, — злорадно отвечала ей тетя Катя, — чтоб я твои крылья перебитыми увидала…

— Чтоб вас куриный мор, — отозвался дядя Сандро из-под своей яблони, голосом показывая, что не делает различия между курицей и ее хозяйкой, до того обе они ему надоели.

А между тем мрачный посланец Азраила уже проходил скотный двор, и дядя Сандро вышел ему навстречу, открыл ворота и, придав своему облику приличествующую моменту скорбь, впустил его во двор.

Тетя Катя, пересекая двор, тоже приближалась к предполагаемому горевестнику, издали репетиционно бубня обрывки надгробного плача с нарочито, по случаю полного отсутствия информации, затемненным смыслом, из которого высовывались небольшие членораздельные куски: бедный Щащико… Несчастная его мать… Прикончили его бешеные собаки…

Дядя Сандро пригласил молодого человека в дом, но тот наотрез отказался, и тогда дядя Сандро понял, что тут что-то другое, и в качестве смягченного варианта гостеприимства пригласил его под тень яблони, и тот не весьма охотно последовал туда за дядей Сандро.

Дядя Сандро усадил его на бычью шкуру, а сам, присев рядом с дочкой на овечью шкурку, стал спокойно ждать, что скажет гость. Но, конечно, пока гость собирался с мыслями, тетя Катя не утерпела и спросила:

— Как же они убили нашего бедного Щащико?

— Щащико жив, — отвечал его племянник, — но я к вам по другому делу… Дай Бог, чтоб оно хорошо кончилось…

— Что за дело? — скупо, как и положено, спросил дядя Сандро, потому что слишком большой интерес к неизвестному еще делу может вызвать у вестника этого дела нежелательное впечатление излишней заинтересованности.

Так оно и оказалось. Парень этот скорбным голосом сообщил, что до Щащико дошли слухи, что дядя Сандро кому-то говорил, что собирается в один из дней, когда Щащико придет к ним в дом, предать его и сдать властям живым или мертвым. Не скрою, добавил парень, Щащико страшно разгневан, и, чтобы не пролилась кровь, дядя Сандро должен найти убедительные доказательства своей невиновности.

— Что ж он, как бешеная собака, стал на своих кидаться?! — запричитала тетя Катя, забыв, что за минуту до этого образ бешеной собаки был использован ею в совершенно противоположном смысле.

— А он подумал, — добавил дядя Сандро спокойным голосом, — зачем мне надо было предавать моего родственника, самого смелого абрека Абхазии?

— Да, подумал, — ответил племянник, — ему сказали, что власти за это предательство простят вашему дому, что вы столько раз принимали у себя его и других абреков.

— Неплохо придумано, — согласился дядя Сандро, — но ни власти мне такого не предлагали, ни я им тем более…

— Вот это ты ему и скажи, — ответил племянник, стараясь быть доброжелательным к дяде Сандро и в то же время достойно представлять интересы своего знаменитого дяди.

— …Он ждет тебя под орехом над родником, — добавил он после некоторой паузы.

— Хорошо, — сказал дядя Сандро, вставая, — иди, я вслед за тобой приду.

— Прости, Сандро, — ответил юноша, тоже вставая, — но дядя приказал нам прийти вместе.

— Ого, — сказал дядя Сандро, — выходит, он меня уже арестовал?

Племянник пожал плечами, что означало, мол, так оно и есть, но я не осмеливаюсь произнести эти слова.

— Хорошо, — согласился дядя Сандро и, показывая на свои босые ноги и слегка закатанные галифе, добавил, — сейчас переоденусь и выйду.

С этими словами он вошел в дом. Он переодел рубашку, сменил брюки и сунул в них свой старый смит-вессон, предварительно проверив курок.

— Эй, ты, — крикнул он своей жене, высунувшись в окно, — найди-ка мне мои новые брюки!

Жена по голосу поняла, что он хитрит, и поспешила к нему.

— Неужто пойдешь на заклание к этому убийце, — шепотом запричитала она, войдя в комнату и чувствуя, что надо мужу чем-нибудь помочь.

Дядя Сандро кивком показал ей, что он одобряет ее причитанья, что сейчас они полезны и могут быть даже более звучны.

— Зайдешь в сарай, — сказал он при этом тихо, — скажешь брату, чтобы он брал свою винтовку и незаметно лесом вышел напротив родника, где я буду разговаривать с Щащико… Пусть все время держит его под прицелом, а если я не смогу уговорить его и он схватится за оружие, пусть брат стреляет… Только чтобы отец ничего не знал…

— Может, лучше сказать? — вставила жена и снова запричитала.

— Все испортишь, — ответил дядя Сандро, — надо сейчас сразу все решать.

Дядя Сандро понимал, что, если отец что-нибудь пронюхает, он придет к роднику, выругает Щащико и, может быть, даже даст ему собственной винтовкой под зад, и тот ничего не посмеет ответить. Такова сила патриархального воспитания: уважение к старости. Но зато потом, когда Щащико уйдет в лес, обида его будет накапливаться, и тогда в один прекрасный день он может убить его, и без предупреждения.

Дядя Сандро вышел на крыльцо, вымыл ноги, обулся и, спускаясь с крыльца, сделанного из трех больших каменных плит, каждую щербинку которого он помнил с детства, вдруг подумал: «Неужели я всего этого больше не увижу?»

Не может быть, сказал он себе, и, легко спрыгнув с крыльца, поймал дочурку, которая сейчас бежала по двору за бабочкой, подкинул ее, поцеловал, поставил на ноги и кивнул ждущему посланцу абрека: