Рассказы. Часть 1 - Эдмонд Гамильтон

Ночь я провел в кресле в зале ожидания, и впервые за долгое время кошмары не посетили меня. А днем я уже был дома, в Огайо, и полагал, что мучения мои кончились.

Дело шло к вечеру, когда я въехал в Хармонвилл. Мои родители не знали, что я прилечу в Кливленд ранним рейсом, и потому мне пришлось их долго ждать в аэропорту.

При въезде в поселок я увидел большой транспарант над Маркетстрит:

«Хармонвилл приветствует героев космоса!»

Герой космоса — это был, по-видимому, я. Все газеты пестрели подобными заголовками. Забавно. Мы сидели, втиснутые в тюремную клетку нашего отсека, и ни черта не делали, а вот теперь стали «героями».

Под транспарантом стояли молодые люди в красивой униформе — оркестр местного колледжа. Я не сказал ничего, но отец, похоже, заметил ненависть в моих глазах.

— Фрэнк, понимаю, что ты устал, но эти ребята — твои друзья, и они горят желанием выказать тебе гостеприимство!

А мне только что было так хорошо! Я ехал в машине по своей стране с милым мне названием Огайо, с ее аккуратными деревеньками, пшеничными полями и многочисленными фермами. При виде этой патриархальной глубинки слезы навернулись мне на глаза и я почти успокоился. Но теперь с ужасом понял, что мне вновь придется говорить о Марсе, чтобы ему гореть в адском огне!

Отец остановил автомобиль, и оркестр грянул марш. Мистер Робинсон, наш мэр, а по совместительству дилер фирмы «Шевроле», пошел нам навстречу. Он прочувственно потряс мне руку:

— Приветствую тебя дома, Фрэнк! Ну и как там было, в небесах?

— Там было чертовски холодно, — сказал я. — Ужасно холодно.

Мистер Робинсон понимающе кивнул. Он разбирался в таких вещах — ведь у него дома был отличный холодильник.

— В последний раз ты был здесь в феврале, — сказал он. — Восемнадцать месяцев прошло, а это не шутка!

Он благословляюще махнул рукой, и мы неспешно поехали дальше, а оркестр шествовал впереди и играл марш за маршем. Мимо проплывали раскидистые клены, церкви и старые дома, многие из которых были построены еще в прошлом веке. Вскоре мы подъехали к самому крупному зданию в поселке — местному кинотеатру.

У входа нас ждала небольшая толпа, которая сразу же разразилась аплодисментами — не очень громкими, как бывает только тогда, когда люди искренне счастливы. Я вышел из машины и стал пожимать десятки рук, толком не успевая разглядеть в толкучке лица моих земляков. Здесь бы я завяз надолго, но мистер Робинсон взял меня за локоть и повел в здание, призывая толпу расступиться.

В зале было того хуже. Все места заняты, проходы тоже. На маленькой сцене стоял стол, а стену за ним украшала впечатляющая картина, созданная из живых цветов. Под шаром из красных роз виднелась надпись «Марс», а под таким же шаром из белых роз — «Земля». Между ними, опять же из цветов, очень искусно была изображена ракета.

— Наш клуб цветоводов сделал это панно в твою честь, — гордо сказал мэр. — Почти все жители Хармонвилла принесли цветы из своих садов.

— Очень тронут, — искренне сказал я.

Мы с мэром поднялись на сцену, и тогда все встали и зааплодировали. Я увидел множество знакомых лиц — учителей колледжа, домохозяек, фермеров из округи, местную ребятню.

Я сел за стол, растроганный и смущенный, а мэр вышел вперед и произнес небольшую речь. Он напомнил, что большинство наших парней, повзрослев, как правило, покидали эти места и уходили в большой мир. Так было во время войны 1812 года, и в гражданскую войну, и во время обеих мировых войн. А вот теперь один из нас побывал на самом Марсе! Он сказал:

— Люди всегда размышляли, на что он похож, этот таинственный Марс, и теперь один из наших хармонвиллских парней вернулся, чтобы рассказать человечеству об этом!

И он жестом пригласил меня занять его место. Весь зал бурно зааплодировал. Я встал из-за стола и на негнущихся ногах подошел к краю сцены, лихорадочно размышляя, что же сказать своим землякам.

Внезапно я понял, почему участники Первой экспедиции не предупредили, что ожидает нас на этой проклятой планете. Они не хотели выглядеть нытиками, убоявшимися трудностей. И теперь я был точно в таком же положении.

Я взглянул на сияющие лица людей, на горящие глаза ребятни и подумал — нет, я не имею права обмануть их ожидания. Они начитались газетных историй о «таинственной красной планете» и «героических астронавтах» и не приняли бы правду о том, как это было на самом деле. Они ждали от меня совсем другого…

И я, запинаясь, начал:

— Наш путь был долгий, друзья. Долгий и утомительный. Но это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство — сидеть около иллюминатора и провожать взглядом Землю, следить за проплывающими мимо звездами, видеть, как с каждым днем красная искорка растет и становится все ближе и ближе.

Но еще более удивительное ощущение вы испытываете, когда выходите из ракеты и ступаете в иной мир, видите в медном небе незнакомое маленькое Солнце… А вокруг — нескончаемая, полная загадок пустыня, среди которой, быть может, затеряны древние марсианские города.

Да, мы перенесли немало лишений, но мы знали, на что идем. Нам предстояло начать освоение нового мира, открыть новые горизонты для человечества. Это была трудная, по-настоящему мужская работа, но нам помогало то, что мы работали плечом к плечу, деля с товарищами все радости и печали.

Мы только начали великое дело освоения Марса, но эта работа будет продолжена. Сейчас, когда я стою перед вами, парни из Третьей экспедиции уже строят первый марсианский городок. Надеюсь, что он будет таким же уютным, как наш Хармонвилл. Четвертая экспедиция готовится к отлету. За ней, не сомневаюсь, последуют Пятая, Шестая, Седьмая… И тогда мы получим много урана, много дешевой энергии для Земли!

Сказав все это, я остановился, чтобы передохнуть. Мне чертовски хотелось разбавить эту бочку меда ложечкой дегтя, сказать землякам, что вся эта радужная перспектива не стоит и цента и, уж во всяком случае, не стоит того ада, через который нам пришлось пройти, и жизней тех, кого мы потеряли и еще потеряем. Ради чего умерли Джим, Брайен, Уолтер и многие другие? Чтобы мистер Робинсон мог поджарить лишнюю пару тостов или купить еще один холодильник?..

Но как сказать такое людям, которых знаешь с детства, которые любят тебя и гордятся тобой? Да и кто я такой, чтобы судить, что такое хорошо, а что такое плохо? Я мог и ошибаться. Ни одно большое дело не обходится без коктейля из пота, крови и дерьма, только об этом не принято особенно распространяться.

Так или иначе, я больше ничего не сказал, а только вернулся на свое место. Зал вновь захлестнула волна аплодисментов. И тогда я понял, что сделал все правильно. Я сказал именно то, что люди ХОТЕЛИ УСЛЫШАТЬ, и они остались довольны.