Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А н д р е й (холодно). Но тогда, ночью, когда я рассказывал тебе…
Я с н а. Мне кажется, тогда кое-что прояснилось.
А н д р е й. Что прояснилось?
Я с н а (робко). То, что ты говорил.
А н д р е й (вскакивает на ноги). Нет, это не может быть ясным!..
Я с н а (в страхе смотрит на него, подавленно). Андрей!
А н д р е й. Просто эта ночь — здесь… Это свет в тебе и во мне. И между нами двоими.
Я с н а (вставая с дивана, сквозь слезы). Неправда, Андрей, неправда!
А н д р е й. Правда. И все наше с тобой — это безнадежная попытка спрятаться от главного…
Я с н а (подходит к нему, берет его за локти и вглядывается в его, лицо). Андрей! Я ни на минуту не сомневалась в тебе.
А н д р е й. Ни на минуту?
Я с н а. Может быть, было… пока ты мне не пояснил.
А н д р е й. А если я тебе не все пояснил?
Я с н а (опускает руки). Андрей?
А н д р е й (достает из кармана смятое письмо и, словно наслаждаясь своей болью, дает ей). На, читай…
Я с н а (берет письмо, со страхом вглядывается в него). Что это, Андрей?
А н д р е й. Читай.
Я с н а (осторожно подкручивает спиртовку и, как человек, готовый к чему-то, от чего зависит его судьба, начинает внимательно читать). Я это уже знаю.
А н д р е й. Прочти до конца.
Я с н а (прочла, совсем тихо). Значит, ты своим молчанием дал согласие?
А н д р е й. Да… Но так, что я сам об этом ничего не знал.
Ясна опускает глаза и тихо качает головой.
Я прочел это письмо до конца лишь сегодня вечером.
Я с н а. Сегодня?
А н д р е й. Да, сегодня, когда мы с дядей поругались. Когда я получил письмо, я от одного отвращения смял его, прежде чем прочел до конца.
Я с н а (подходит к Андрею, который сидит, опустив голову, и кладет одну руку на его плечо, а другую — на голову. Ладонь ее медленно скользит по его волосам). Бедный мой Андрей.
А н д р е й. Вот так оказался я без вины виноватый. Перед собой. А перед всеми?
Я с н а. Ни перед кем, Андрей, ты не виновен.
А н д р е й. Это письмо свидетельствует против меня.
Я с н а. И так как оно свидетельствует неправильно, я его порву.
А н д р е й (берет письмо из ее рук). Ты думаешь, что этим уничтожишь мою вину?
Я с н а. Это не вина, это случайность. Или вина по случайности. (Садится у его ног, он отрешенно сидит на стуле возле стола, придерживаясь за него рукой.) Андрей, прошу тебя.
А н д р е й. Ясна, ты думаешь, это было большой ошибкой?
Я с н а. Что?
А н д р е й. То, что я не мог, не мог убить в себе свою симфонию, что занялся ее созданием, а не пошел убивать фашистов. Те несколько лир, которые я давал каждый месяц на освобождение, — ведь этого было слишком мало.
Я с н а (примирительно). Возможно, возможно…
А н д р е й. Но, Ясна, как же мне быть? Я не мог сражаться на двух фронтах. Мой внутренний фронт, бесконечные сражения с моими музыкальными видениями вконец меня вымотали. У меня есть одно оправдание: в моих музыкальных картинах доносятся отзвуки с той стороны фронта — с твоей. Да, Ясна, в моих симфониях есть отголоски ваших пулеметов.
Я с н а. Конечно, Андрей, конечно. И поэтому — не мучь себя, все образуется.
А н д р е й (успокаиваясь). Ты думаешь? Когда?
Я с н а. Скоро, Андрей, скоро. (Кладет голову ему на руки.) Положи мне руку сюда, на голову.
Андрей не реагирует на ее слова.
(Сама берет его руку и кладет себе на голову.)
А н д р е й. Ясна…
Я с н а (закрыв глаза). Что, Андрей?
А н д р е й. Знаешь, зачем дядя приехал из Любляны за мной?
Я с н а. Не знаю, да и знать не хочу, давай закроем глаза, Андрей, и унесемся (закрывает глаза) куда-нибудь далеко-далеко…
А н д р е й. Например, в Рим, вечный Рим.
Я с н а (мечтательно). Нет, лучше в вечность. Нашу вечность. Ты помнишь тот глухой уголок в Кварнере? Соленые скалы, журчащий плес, море и небо. Когда мы лежали там на песке, я все придумывала ему имя, этому нашему уголку. Ты усмехнулся, одновременно, и задумчиво и шутливо, и сказал: «Пусть он называется «Наша вечность», потому что тут нет ни души, кроме нас двоих, потому что тут все так торжественно и величественно, как вечность». Помнишь?
А н д р е й (с горькой улыбкой, гладя ее волосы). А еще — твои волосы были точно так же взлохмачены, как сейчас, только они мокрые были и соленые.
Я с н а. Ты и это помнишь?
А н д р е й. Их вкус я ощущал на своих губах.
Я с н а. Да, тогда ты их целовал. А теперь — почему теперь?..
Андрей нежно целует ее волосы.
А потом ты играл с ними, будто хотел завить их, завить… лучше, чем тот парикмахер…
А н д р е й. Какой?
Я с н а. Тот, который чуть было не убедил тебя в том, что твоя музыка приобретет непреходящую ценность, если у тебя будет химическая завивка, сделанная им.
А н д р е й (резко встает, делает несколько шагов по комнате, поворачивается к ней). Я недавно был у него.
Я с н а (по-прежнему игриво, стараясь, не замечать его нервозности). Правда? И он снова начал убеждать тебя?
А н д р е й. Нет. Он сказал мне, что я хороший композитор, что касается самой музыки, но что рука у меня… несчастливая. Сказал и спокойно продолжал меня брить.
Я с н а (подавлена и его словами и тем, что ей приходится вновь возвращаться из мира грез на землю). А… а что ты ему сказал?
А н д р е й (со скрытым отчаянием). Что я мог сказать? Что я вообще могу сказать? Что мне делать? Пойти на улицу и кричать: «Люди божьи, так вот и так!..» Бог знает, были минуты, когда я думал даже об этом. Зашел я как-то в кафе, куда мы с тобой обычно заглядывали, одна компания за столиком стала коситься на меня. Я хотел вскочить и заорать на них… Но я подумал: ведь их презрение — не что иное, как выражение благородного патриотического возмущения. Швырнул стакан на пол и ушел. Ну и чего я этим добился? Лишь того, что они лишний раз могли убедиться в правоте своего мнения. И если я не ошибся, кто-то плюнул мне вслед. Вот так, Ясна. И друзей у меня больше нет. Все бросили меня, не хотят иметь со мной никакого дела. И слушать не хотят моих объяснений… Я написал Марко, а он мне вернул письмо нераспечатанным. Представляешь, Марко вернул письмо! Тогда я расплакался, а потом выругался… И в это вот время, когда меня оставили мои друзья, а их у меня и прежде было не так уж много, в это самое время вокруг меня стали ошиваться
