Влюбиться в эльфа и остаться в живых - Александр Талал

Он сделал еще шаг. А вдруг доски разойдутся? Или, сложившись дугой под его весом, соскользнут с бетонной опоры? Стоит ли Дюша на краю самопального мостка, как договорились, удерживая его на месте? А если хомутки не выдержат? Не крепчает ли ветер? Его бросило в жар, и моментально взмокшие подмышки захлюпали и заскользили.

А еще говорят: так устроен мир. Хотя откуда им знать, как он устроен, если они никогда не бывали в Зимбабве и Тринидаде? Так устроен мир. Ты разве не знаешь, что в издательстве Икс художнику платят еще меньше, а в издательстве Зет задерживают гонорары месяцами? Это у всех, понимаешь? Мы еще добрые.

И в одном они правы. Парадоксально, но мир действительно так устроен. Потому что ВЫ его так устроили, издательства Икс, Игрек и Зет. Вы делаете так, как хочется вам, и с почти правдоподобной беспомощностью ссылаетесь на какие-то вселенские законы вне вашего контроля. Вор честнее, он знает, что его может настигнуть кара. А вы, хозяева мира, отбираете кошелек на виду у всех, причитая, что вашей рукой движет естественный отбор. Вы, корпорации А, Б и В, продаете людям мечты – новинка о самоотверженности и взаимопомощи! – и продаете дорого – хит продаж! – и продаете потому, что они не нужны вам, и чем вы циничнее и лицемернее, тем красивее мечты на ваших торговых лотках, мечты, не вами созданные и не для вас предназначенные. Вы, или такие, как вы, сжигаете ведьм на кострах, потому что на то воля божья. Вы развязываете войны, потому что нет выбора и виноват всегда другой. Вы отнимаете мою первую запоздалую любовь, потому что кто-то с кем-то чего-то не поделил. Так было всегда, так будет вечно. «Изменчивый мир» не прогнется под нас. Это становится особенно ясно в момент, когда под тобой прогибается опора – единственное, что отделяет тебя от стометровки головой вниз. Время падения – четыре с половиной секунды, конечная скорость – сорок четыре метра в секунду, сказала бы Раиса. Он совершил ошибку, глянув в пропасть. Он почувствовал себя как человек посреди замерзшего озера, повсюду кругом трескается лед, берегов не разглядеть, не то что добежать, и дело секунд, пока устойчивая твердь под ногами вмиг окажется бездной. Бешеный пульс грозил расколотить голову вдребезги, перед глазами поплыли узоры, он перестал чувствовать тело и не мог понять, стоит ли он еще на шатком мостке или уже падает вниз, жив он еще или уже не очень. Путь назад был, и был путем единственным. Он опустился на четвереньки, вцепившись в доску, и пополз обратно задом наперед, успокаивая себя, я хотя бы попытался.

Дрожащее тело, оказавшись в более стабильном положении, успокоилось и позволило накатить свинцовой усталости. Пятясь, как рак, он нащупывал коленом следующий участок, когда впереди, в недосягаемом пункте назначения, тремя этажами ниже, его внимание привлекла необычная сцена. Трое темноволосых подростков лет пятнадцати будто играли в странную игру – странную особенно для двадцать четвертого этажа недостроенной башни и посреди ночи – с белокурым мальчиком того же возраста. Встав кругом, или, вернее, треугольником, они мешали ему покинуть их веселую компанию. Как только мальчик порывался выскочить за пределы треугольника, его хватали и с силой швыряли обратно. Под дружный смех, которого Женя не слышал, мальчик споткнулся от очередного толчка и, упав, с гримасой схватился за колено. Он заплакал, а может, плакал уже давно. Женя замер. Трое на одного? У него заколотилось сердце, но уже не от ощущения опасности. Пульс разгонял его врожденный барометр несправедливости. Игра, похоже, подходила к концу.

Двое подхватили белокурого мальчишку за руки, а третий держал ноги, чтобы не упирался. Его опустили на пол у самого края, один кроссовок свалился и лежал, перевернутый, в стороне. Теперь уже не нужно было сдерживать белокурого втроем, потому что, беспомощно нависший над провалом, он боялся сделать лишнее движение. Один из тинейджеров-брюнетов ухватил его за ворот рубашки, соучастники ржали. Оставалось лишь разжать кулак. Женя не понял точно, как это произошло, но он вдруг оказался по ту сторону пропасти. Он знал только, что проделал этот путь не ползком, а в полный рост. И ветер оставил его в покое, потеряв интерес. Рискуя сломать ногу или шею, Женя летел вниз по бетонным лестничным пролетам, наугад тыча ногами в темноту и чудом попадая на ступеньки.

– Отпустите его!

На его крик повернулись три смуглых лица с высокими скулами. В них светился хищный, животный огонь, огонь древних варваров. Орк постарше, но пониже ростом, чем остальные, по-звериному тряхнул головой, и за его спиной взлетела веером копна бесчисленных черных косичек. Воспользовавшись передышкой, парнишка с бледной, почти прозрачной в свете строительных прожекторов кожей и длинными золотистыми волосами отполз от края и прибился к колонне, прижимая к груди потерянный кроссовок.

Москва взорвалась торжеством красок. Если с мостка она была похожа на новогоднюю елку, то теперь превратилась будто в сказочную версию этой елки, ее зазеркальный дубликат. Огни заиграли так, словно переговаривались, перемигивались, жили своей жизнью и как бы даже плавно парили на месте воздушными шарами, привязанными, но не приклеенными намертво, к уличным фонарям и наружной рекламе. Излучина Москвы-реки как бы источала свет, наполняясь им от частокола фонарных столбов по флангам и выдыхая его уже по-своему, дымкой другого цвета, приятно и томно поеживаясь в нем. Ночное небо наполнилось призрачными узорами, белесой люминесцентной паутиной, которая, туго поддаваясь ветряным потокам, закручивалась в спирали, разбивалась на фрагменты, набухала парусами, вытягивалась в струны, заворачивалась наподобие конфетных фантиков и, кажется, цеплялась за отдельные звезды. А по лицу большого города, по серому бетону неотделанного этажа, по его собственному лицу ползли кружевные фрактальные тени небесного лазерного шоу. Где-то на «Арбатской» в знакомом неоновом лого «Альфа-банка» заглавная и отдельно стоящая красная «А» с подчеркиванием сменилась на «Э».

Наверное, так ощущает себя пациент, которому после долгих лет расфокуса и плавающих пятен наконец удалили катаракту. Или автомобилист, неосторожным движением дернувший рычаг переключения передач, открыв шестую скорость. Или квартирант, привыкший к существованию при свете сорокаваттовой лампочки и, случайно сменив ее на сто ватт, к своему изумлению обнаруживший, что на стене есть обои, а на обоях есть узор, а в книжном шкафу – полное собрание библиотеки приключений, а серый цвет – на самом деле желтый, и под кроватью все это время все-таки жил монстр.