Рысюхин, что ты пил?! (СИ) - Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда давайте пока без макра. Может, когда и окупится покупка на пластинках.
Приказчик недовольно поморщился от первой моей фразы, и дробно рассмеялся над второй, как будто услышал хорошую шутку. Странный какой-то, ну да ладно. Заодно спросил у него, где тут ближайшая почта и где купить карту города с окрестностями. Почта была в пяти минутах хода, за картой же, после долгих размышлений, получил совет попробовать зайти в книжную лавку.
На почте долго примеривался, как написать на этикетке текст посвящения бабушке, чтобы при этом не закрыть напечатанных типографским способом авторов. Лебединский вчера вообще не задумываясь подмахнул — сразу видно, опыт! Возникла мыслишка даже перенести подпись на конверт, благо там места — хоть сочинение пиши. На что дед среагировал так:
«Правильно! Только не вместо, а вместе — и на пластинке, и на конверте! Бабушке в два раза приятнее будет — и в несколько раз проще хвастаться. Особенно когда таких пластинок станет несколько — можно выставить в ряд на полке конверты, и пусть все смотрят!»
Так в итоге и сделал, на пластинке подпись покороче, на конверте — крупнее и длиннее.
Потом упаковывал так, чтобы удовлетворить требованиям деда и умаял этим работников почты. Но и их вариант — сложить всё в холщовый мешок и запечатать — не выдерживал простейшей критики. По крайней мере, вопроса:
— А если на этот мешок кто-то ящик углом поставит, или вовсе наступит?
После него почтальоны только вздохнули — и пошли искать ящик, а потом ещё распорки, чтобы вставить между пластинками и наполнитель, в роли которого выступила мятая бумага, чтобы заполнить пространство между пластинками и торцами ящика. В итоге вес посылки оказался многократно больше веса содержимого, но зато была, по выражению деда «определённая доля робкой надежды», что пластинки доедут целыми.
Я, кстати говоря, отправил шесть штук — одну подписанную для бабушки и ещё на пяти в последний момент решил по дедовской подсказке просто расписаться, без указания адресата. Четыре оставил себе, хотя изначально хотел ограничиться одной. Дед это прокомментировал одновременно и одобрительно, и с ехидством:
«Правильно, цыпочек охмурять — самое оно!»
И захихикал, зараза бородатая.
В книжном пришлось долго отбиваться от попыток продавца всучить мне подарочное издание атласа города и окрестностей: на веленевой бумаге, в кожаном переплёте, размером в полметра по короткой стороне и весом хорошей гири. Владелец лавки токовал, как глухарь, расхваливая качество материалов и печати, просто не давая вставить ни слова в его монолог, и только когда я уже хотел плюнуть и уйти искать другую лавку немного выдохся. Потом, кстати, на меня же обижался за то, что его усилия были не по адресу. Следом мною были последовательно отвергнуты три разных туристических путеводителя, где один разворот занимала схема города с указанием основных маршрутов между достопримечательностями и ещё пять-шесть разворотов посвящались описанию последних. И только после этого, устав от долгого выступления, продавец наконец-то позволил сказать, что именно мне нужно.
Что самое смешное — искомый план, размером в разложенном виде метр на метр, лежал прямо возле кассы, в одном ящике с почтовыми открытками и прочими сувенирами. В итоге мы с дедом так до конца и не поняли логику продавца: ладно, попытка всучить дорогущий атлас, но зачем было так яростно навязывать более дешёвые, чем нормальная карта, путеводители⁈
У профессора Лебединского я пробыл до семи часов вечера. Он представил черновик своего варианта исполнения, который был где-то на четверть медленнее, чем пели артисты в мире деда. Плюс Валериан Елизарьевич добавил туда массу гитарных переборов, характерных именно для романса. Дед внутри бушевал, ругался и плевался, обзывая профессора нехорошими словами (я постарался запомнить несколько наиболее впечатляющих оборотов) и требовал спросить у «этого эстетствующего декадента и деграданта» (одно из самых мягких определений): «В какой момент должны появиться цыгане с медведем?» и отобрать у него гитару. Я же помнил желание профессора подразнить коллег именно «новым прочтением романса», потому был более терпимым. Только попросил помимо этого варианта поработать и над «более близким к оригиналу». В конце концов — найду другого исполнителя.
За костюмом идти не пришлось: Надежда Петровна, встретив меня на входе, где регулировала поток студентов, предупредила, что впустила посыльного под своим приглядом. Сосед в моей комнате так и не появился, что подтверждало дедовы предположения и вызывало у него бурное одобрение.
В столовой за ужином студентов оказалось в разы больше, чем накануне — видимо, большинство старшекурсников заселялось буквально в последний день. Большинство сидели по группкам и что-то бурно обсуждали между собой, в том числе и некоторые первокурсники. Не то они были знакомы до поступления, не то успели познакомиться, пока я бегал по делам.
Утром третьего сентября я, наряженный и напряжённый, явился на площадку для торжественных построений за полчаса до начала, но был тут далеко не первым. Площадь почти такая же, как на лице, только здания с трёх сторон от неё, и по этой площадке бродило уже десятка два нервничающих студентов. Ещё один с мрачным видом сидел на какой-то тумбе, и в нём я узнал своего знакомого, с которым делил гостиничный номер при поступлении.
— Баронет, доброго утра!
— Привет. Какое же оно доброе, если брат вчера на лице опять набухал, а похмелиться нечем?
— Почему нечем? Не оставили вчера на утро, что ли?
— Нечего оставлять было. Комендантшу нашу видел? Знаешь, какое у неё прозвище?
— Нет, откуда.
— Безнадёга Каменная, во! Ничего не пронесёшь мимо, сущий детектор!
Я на мгновение растерялся — почему именно каменная? Потом дошло: с древнегреческого «петрос» — «камень». Дед внутри меня потешался и радовался, мысленно тыкая меня локтем в бок:
«А у нас — есть, у будет, главное, с Наденькой отношения поддерживать! А кто помог, кто советы правильные давал? Вот так-то, внучок!»
Глядя на страдальческий вид единственного знакомого из студентов, я не выдержал:
— Зайди потом в гости, подлечу. У меня есть немного, собственного производства. Но только сам, без друзей — не пали контору!
Вязовский ожил от одного только обещания:
— Обязательно! А ты где живёшь-то, я тебя ни разу не видел в коридоре?
— За углом, комната триста шестьдесят девять. Да и не бывал я почти на месте — куча дел в городе, считай, только ночевать приезжал.
Потом появились
