Эльфийские хроники - Жан-Луи Фетжен

Тем не менее, этот эльф ни о чем не жалел. После нескольких дней вынужденной неподвижности, во время которых ему приходилось терпеть ухаживания знахарок и выслушивать упреки своей матери, он с радостью подставил свое тело ледяным оплеухам ветра. Эта радость вновь обретенной свободы стоила того, чтобы вытерпеть какие угодно тяготы, однако дело было не только в ней… Как только взойдет солнце, он сможет увидеть на горизонте темную вереницу холмов, окаймляющую большой лес с севера. В самые ясные дни отсюда можно было увидеть даже горы, которые являлись естественной границей Черных Земель. Если ему повезет, он, возможно, увидит колонны лучников, движущихся через заросли…

Уже несколько дней эльфы только о том и говорили, что надвигается война. Малейшая черная туча воспринималась как зловещее предзнаменование, простое карканье вороны казалось грозным раскатом грома. По лесу ходили самые невероятные слухи: враг уже подошел к границе Элиандского леса, черные волки (а уж с ними-то Лландон был знаком ближе, чем кто-либо другой) уже рыщут по этому лесу, люди стали массово вырубать деревья, а карлики, извечные враги эльфов… Вообще-то никто не знал, что сейчас затевают карлики, однако от них всегда можно было ожидать только самое плохое.

Являясь сейчас лишь бессильным зрителем, Лландон вообще-то был первым, кто пролил кровь в этом надвигающемся вооруженном конфликте. Ему одно время стало казаться, что его вот-вот вызовут на совет и он поделится там с королевой опытом, полученным в схватке с черными волками. Однако никто и не думал его ни о чем расспрашивать — никто, кроме старого Гвидиона, да и тот, приходя к нему, Лландону, обменивался с ним лишь тремя-четырьмя фразами. Сейчас Лландон мог считать себя счастливым только потому, что сумел доковылять сюда и сможет увидеть все хотя бы издалека…

Его неожиданно охватил порыв гнева. Он отстранился от изогнутого бука, схватил свой большой лук обеими руками и уже собирался с размаху ударить его о ствол, чтобы сломать, но тут вдруг увидел неподвижный силуэт, опирающийся на длинную палку и закутанный в красный плащ, развевающийся на ветру.

— Почтенный Гвидион!.. Вы уже давно здесь?

— Дольше тебя, если ты это имеешь в виду, — ответил друид. — Я прихожу сюда по меньшей мере вот уже пятьдесят зим… Когда я пришел сюда в первый раз, это дерево было еще совсем малюсеньким.

Друид медленно приблизился к Лландону, забрал у него лук, не глядя ему в глаза, и, подойдя к одинокому буку, погладил его кору.

— Видишь, несмотря на все мои усилия, я не смог его сберечь. Ствол треснул, и трещина постоянно увеличивается. Если тебе все равно, на чем срывать злость, я предпочел бы, чтобы ты выбрал для этого какой-нибудь камень.

— Простите меня. Я…

— О-о, мне тебе нечего прощать! Я тебя прекрасно понимаю… Все ушли на войну, и ты чувствуешь себя никому не нужным. А еще, возможно, в какой-то степени виноватым в том, что сейчас происходит, хотя такое предположение и является нелепым. Ты полагаешь, что они покроют себя славой, а ты навсегда останешься в стороне, как какой-нибудь калека. Но ты ошибаешься…

Гвидион улыбнулся Лландону усталой улыбкой и показал ему жестом, чтобы он подошел поближе.

— Давай присядем ненадолго. Скоро уже наступит день, и станет видно очень хорошо. Не стоит упускать такую возможность.

После того, как они присели на землю возле шероховатого ствола бука, Гвидион повернулся к тропинке, петляющей ниже по склону, и ударил по земле своим посохом.

— Да, кстати… Ллиана! Выходи оттуда!

В течение нескольких мгновений был слышен лишь свист ветра да шелест листвы, а затем из полумрака появился тонкий силуэт, который робко направился к Гвидиону и Лландону.

— Вы меня заметили? — задала Ллиана довольно глупый вопрос.

— Нет, ко мне во сне явилась Морриган, и она сказала, что ты находишься здесь… Ну конечно я тебя заметил! Нужно было бы быть таким слепым, как вот он, чтобы тебя не заметить! Слепым и глухим! Хорошие же вы оба охотники!..

Лландон, сидя рядом с Гвидионом, пробурчал нечто такое, что Гвидион предпочел проигнорировать. Не обращая больше внимания на принцессу, он наклонился к юному охотнику и продолжил разговор.

— Да, ты ошибаешься, потому что в самой войне нет никакой славы. Слава приходит потом, когда уже закончат оплакивать убитых и лечить раненых, когда будут позабыты страх, малодушие, отвращение к самому себе и к тому, что ты делал. На это уходит немало времени и этого не замечают только те, кто сам не сражался и кто обращает внимание только на победу… Ты ошибаешься также и потому, что ты не будешь калекой — по крайней мере, если не станешь продолжать обращаться со своей сломанной ногой так, как ты делал это прошлой ночью. Я это знаю, потому что лечил тебя именно я. И, наконец, ты ошибаешься еще потому, что эта война еще только начинается и, поверь мне, у тебя еще будет возможность в ней поучаствовать — и у тебя, и у твоих приятелей Маерхена и Ллидаса… Не улыбайся. В тот день, когда ты будешь блевать от ужаса рядом с трупами своих друзей, ты вспомнишь об этом нашем с тобой разговоре и поймешь, что я был прав. В тот день, сын мой… В тот день тебе также следовало бы вспомнить о том, что я тебе сейчас скажу: когда ты родился, я гадал по рунам, и руны не лгут. Тебе не суждено умереть на войне… Нет, не суждено…

Старый друид закрыл глаза и, глубоко вздохнув, прислонился затылком к стволу бука. В этот же самый миг Ллиана и Лландон обменялись взглядом, в котором смешивались восторг, нетерпеливость и разочарование. Они оба осознавали, что надеяться на то, что Гвидион сейчас скажет что-то еще, — бесполезно. Когда Гвидион замолкал, его не следовало донимать вопросами, пусть даже то, о чем им только что рассказали, вызвало у них настоятельное — почти мучительное — желание узнать об этом больше. Старый друид это понимал, однако о том, что ему было известно о будущей судьбе юного эльфа, ему следовало помалкивать. А особенно в присутствии Ллианы.

— Уже наступает день… Посмотрите…

Ветер стих, снег прекратился. Небо приобрело фиолетовый оттенок, и далекие холмы постепенно становились все более светлыми, превращаясь в длинную оранжевую линию. Затем вдруг лучи солнца, словно бы разрезав тучи, осветили весь лес. Лучезарная золотая повозка Энгуса Мак Ока, младшего сына Дагды, начала свой ежедневный путь. Уже самые первые лучи солнечного света заставили заблестеть иней на ветках деревьев. Из зарослей потянулся туман. Природа в этот момент суток была такой красивой, что все три эльфа сидели молча и смотрели во все глаза, не думая ни о чем, что не было связано с этой божественной красотой. Затем, словно по какой-то команде, птицы всех видов принялись петь, и их беззаботное щебетание вернуло эльфов к действительности.