Черный скоморох - Сергей Шведов

Такое пренебрежение чужой жизнью возмутило магистра, но он почел за благо промолчать, в конце концов, его все это касалось постольку поскольку.

– Я пытался удержать своего знакомого от опрометчивого поступка, но, к сожалению, молодость самонадеянна.

Поскольку Крогус не был юношей, то он охотно согласился с гостем, добавив между прочим, что девки сейчас пошли еще хуже парней и сладу с ними никакого не стало. Последние слова предназначались двум девицам, с брезгливым видом собирающим грязную посуду с залитых брагой столов.

– А у барона Риго нет случайно дочери или молодой жены?

– Нет там никого,– сердито буркнул хозяин и не слишком любезно повернулся к магистру спиной.

Поведение трактирщика, неожиданно оборвавшего столь плавно складывающийся разговор, удивило сиринца и заставило задуматься.

– А замок этот вовсе не баронов,– сказала одна из девиц.– Он был построен гельфами, когда на Альбакерке людей не было, а только ящерицы ползали. А барон Риго...

Закончить мысль девице не позволил Крогус, метнувший в ее сторону рассерженный взгляд вместе с приказом поторопиться. Сбитый с толку магистр покинул заведение без большой охоты. Долг обязывал его спешить к месту предполагаемой драмы, но опыт, накопленный за годы беспокойной жизни, подсказывал, что лучше не торопиться. В конце концов, и на князя, и на разъяренную толпу вряд ли подействуют доводы разумного человека. Бесполезно становиться на пути бурного потока, куда разумнее идти по его следам, собирая обломки после катастрофы. Пигал Сиринский не драчун, не авантюрист какой-нибудь, чтобы ввязываться в подобные истории. Его долг магистра и дознавателя изучать события и классифицировать их. Сообразуясь с этими мудрыми мыслями, Пигал не спеша продвигался по улицам городка, слишком уж грязного и кособокого, чтобы считаться жемчужиной Альбакерка, каковой охарактеризовал его кентавр Семерлинг. Впрочем, иронии у кентавра хватило бы не на одну подобную дыру. После осмотра местности и немногочисленных касанских достопримечательностей магистр пришел к выводу, что первые его впечатления об Альбакерке соответствуют истине: редкостная помойка, к тому же и с весьма неприятным климатом. А уж пронизывающий ветер и вовсе мог свести в могилу любого непривычного к такому обращению человека. Этот ветер, постоянно подталкивавший магистра в спину, и сыграл с ним злую шутку: Пигал оказался у места событий гораздо раньше, чем рассчитывал. Хотя, возможно, вина в том была не ветра, а взбунтовавшихся негодяев, которые на виду у мрачных замковых стен охладели пылом и уже не так горячо стремились покарать барона Риго за смерть своих вороватых приятелей.

Внимательно оглядев замок, магистр пришел к выводу, что в этот раз человек молодой переоценил свои силы. Редкостный был замок, достойнейшему Пигалу, исколесившему на своем веку немало планет, видеть подобные сооружения не доводилось. Кажется, Крогусова девица говорила о каких-то гельфах. И даже не о каких-то, а именно о гельфах – ученейшему магистру стыдно, конечно, забывать о подобных вещах. Впрочем, о гельфах столь мало известно, что забывать практически нечего. Замок гельфов не был замком в его привычных формах, а, скорее, напоминал голубоватую пирамиду, наглухо закупоренную со всех сторон. Непонятно было, как толпа собирается проникнуть за столь мощные стены, сложенные даже не из камня, а из неизвестного сиринцу материала.

– Разве такую махину за здорово живешь захватишь?– засомневался рослый детина, почесывая давно не мытую копну волос и укоризненно глядя при этом на магистра.– Чудит князь.

– А барон, говорят, колдун,– шмыгнул носом мужичонка, стоящий слева от магистра.– Костей не соберем.

– Князь тоже чародей не из последних,– возразил рослый.– Барон пожиже будет.

—А где сам князь? – полюбопытствовал Пигал.

– Велел нам ждать, а сам в замок ушел. Для князя эти стены нипочем.

– А гарнизон в замке большой?

– Три десятка стражников, не меньше. Но с ними мы справимся, нам бы только внутрь заскочить.

– Заскочишь,– сплюнул шмыгающий мужичонка.– К барону гость приехал, совсем, говорят, чудище.

– Какой гость? – насторожился Пигал.

– Да кто ж его знает,– пожал плечами пессимист.– Накостыляют нам за милую душу.

Толпа, осаждающая замок, была довольно приличной. Пигал насчитал около двухсот человек. Вооружены они, правда, были не ахти: ножи, пики, а в основном топоры.

– Открывается! – Рослый детина подпрыгнул на месте и хлопнул себя ладонями по ляжкам.

На месте еще минуту назад совершенно недвижимой и неподъемной глыбы, которую и на волосок, казалось, с места сдвинуть невозможно, образовался провал. То ли осажденные готовили вылазку, то ли у нападающих в замке оказались союзники, сказать пока было трудно. Во всяком случае, достойнейший Пигал, который неожиданно для себя оказался в эпицентре событий, так и не успел этого понять. Возбужденная толпа буквально вынесла оглушенного сиринца на стрежень и потащила дальше, туда, где слышались испуганные вопли и скрежет стали. Какое-то время магистру было не до наблюдений, все его усилия были направлены на то, чтобы удержаться на ногах и не захлебнуться в людском потоке.

Задача была не из легких, учитывая то обстоятельство, что достойнейший из сиринцев уступал альбакерцам в росте, да и приличным весом тоже похвастаться не мог. Потому и бросало его, как в бурном водовороте щепку. Пигалу показалось, что этот ужас может закончиться только с жизнью, когда неожиданно ему повезло. Какое-то не совсем дружественное, но благословенное альбакеркское колено выбило магистра из ревущей лавы на место если не тихое, то, по крайней мере, еще свободное от локтей и башмаков. Пигал попытался получше устроиться на завоеванном плацдарме, но, как известно уже давно и всем, лучшее – враг хорошего. Не успел еще магистр серой мышкой проскользнуть на галерею, чтобы осмотреть поле боя с возвышения, как здесь зазвенели мечи. И чья-то голова, увенчанная железным шишаком, скатилась по ступенькам прямо под ноги изумленному магистру. Нельзя сказать, что ученейший сиринец был напуган таким оборотом делао, поскольку он просто-напросто пришел в ужас и утратил всякую способность соображать. И вместо того чтобы ссыпаться вниз с этой проклятой галереи, он почему-то метнулся вправо, где драка только набирала силу. Десять оборванцев насели на трех стражниках, и те свирепо отмахивались мечами, дорого отдавая свою жизнь.

Достойнейший Пигал никогда не был поклонником бранных утех. Как истинный сиринец, он ставил разум выше силы и потому предпочел бы сейчас оказаться как можно дальше от замка, где кровавая жатва только набирала обороты. Магистр готов был согласиться, что есть некоторое очарование в том, как два облаченных в доспехи героя вышибают друг из друга снопы искр, но здесь, в замке барона Риго, он еще раз убедился, сколь несхож благородный поединок с настоящей бойней. Нападающие размахивали своими топорами с силой, неприличной для нормального человека, и если уж попадали, то последствия были просто ужасающими для человеческой плоти. Пигала мутило от запаха крови и криков боли и ярости. Самое ужасное было видеть человека с отрубленной рукой, который все пытался и никак не мог выбраться из сечи. Затих он только тогда, когда чей-то топор раскроил ему череп. Словом, магистр получил столько впечатлений, что их вполне хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Некоторое время он сидел под дубовым столом, не совсем осознавая, как его туда занесло. Видимо, кровавое зрелище оказалось не по силам впечатлительному сиринцу, и он на какое-то время совершенно потерял над собой контроль, что, возможно, и непростительно для магистра и дознавателя, но по-человечески так понятно. В этом зале, кажется, не дрались, во всяком случае, Пигал не слышал над своей головой страшного скрежета стали о сталь, который за нынешний день стал ему ненавистен. Приободрившись, магистр предпринял попытку высунуть нос из своего убежища. Никто ему в этом не препятствовал, никто не размахивал над его головой мечом, и это было почти счастье. Первое, что Пигал увидел после невероятного по своей смелости маневра, были сапоги, причем сапоги довольно поношенные и не совсем чистые. С похожими сапогами магистру уже доводилось сталкиваться на далекой Либии, и поэтому он без опаски поднял голову.

– Скажи, достойнейший, ты никогда не слышал о дороге гельфов?

Князь Тимерийский в задумчивости сидел над трупом врага, и на лице его, к удивлению Пигала, было написано сожаление. Правда, относилось его сожаление к убитому или к нечищеным сапогам, понять пока было трудно.

– Сказать, что я поражен, человек молодой, значит ничего не сказать. Ты сидишь и рассуждаешь на отвлеченные темы, когда в замке по твоей милости потоками льется кровь.

– Какая жалость,– с досадой произнес Тимерийский.

– Я рад, человек молодой, что чувство раскаяния тебе не чуждо.