Девочка, которая любила играть со спичками - Суси Гаетан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, я решила принести в жертву свою книгу заклятий, точно так же, как папа приносил в жертву козла, отмечая приход весны. И снова у меня перед глазами все мы вместе втроем со свирелью, флейтой-флажолетом и бубном. Каждый раз с наступлением весны, когда папа карал иисуса за то, что он снова навсегда умер, мы забивали козла, папа по крайней мере, и они с братом даже напивались чудесным вином, пили его из козлиных рогов, брр. А я пила прямо из бутылки, жалея бедного зверя, у самой его расчлененной туши, с которой вся кожа была содрана до самых потрохов и раскрыта, как словарь, а эти двое с жадностью жрали его недоваренную плоть. Мы напивались так, что крыша начинала ехать, и из бутылок, и из фляжек, начиная с меня самой, потому что так было надо, и лошадь наша тоже. Папа, вдрызг надравшись, начинал шататься, как чокнутый монах, затыкал себе флейту в задницу, это же надо до такого дойти, и всю дорогу давился от смеха, он хватал брата за ногу и силой волок его в склеп. Братишка истошно вопил и орал, чтобы папа его немедленно отпустил, а Справедливую, как вы сами понимаете, это приводило в кошмарное состояние. Братец мой распсиховался, стал изнутри в дверь колотить, ей-богу, можете себе представить, какое смятение его охватило и паника, такое впечатление сложилось, что это птичка, вымазанцая скипидаром, сама я так смеялась, потому что нам вино в голову ударило, а мы против него бессильны. Но в сердце моем, хоть я этого и не показывала, меня душили рыдания из-за Справедливой.
Как бы то ни было, моим собственным жертвенным козлом станет это евангелие преисподней моей, которое я сожгу вместе с маленькой деревянной дощечкой, и эта моя жертва тем будет хороша, что ни одному зверю не причинит вреда, потому что звери невинны, как облака, которые по самой сути своей не могут быть порочными. Я ведь тоже мечтаю об обновлении. Я понимаю, что новое мое существование, весна в разгар осени, может быть, и у меня вот-вот начнется, и мне бы совсем не надо думать о том, чтобы уйти, потому что мечты опасны для уверенности моей в себе, которая и без того стала очень хрупкой. Мне кажется, я могла бы жить здесь с младенцем, который через несколько часов появится из недр тела моего. Стоит мне только захотеть, я закрою глаза, такие же, как у Справедливой, и увижу все так же отчетливо, как вижу с раскрытыми глазами свою пишущую руку. Наша семья была бы большой, хоть нас в ней было бы только двое. Мы жили бы душа в душу, были бы так близки друг с другом, что, скажем, улыбка, слетевшая с моих губ, играла бы на ее устах. Я бы расчесывала ее маленькие крылышки, пока пора линьки не наступила. Я пеленала бы ее в крылья бабочек на подушках нежности с такой любовью, которой никто меня не одаривал, как и того козла, забитого камнем, вокруг которого я плясала и била в бубен, и никто не удосужился ткнуть нам в нос его грязные лапы с причиндалами, потому что никакого дела нам до него не было. Мы пили бы козье молоко, ели бы овощи с травами, которые как мир на земле, или знакомые мне грибы, мы не тратили бы времени на убийство животных, чтоб жрать их мясо на их трупах, когда сами они не сделали нам ничего плохого.
И жили бы мы здесь, в бальном зале, а еще в башнях и во всех других постройках, которые пришлись бы нам по сердцу, потому что, скажите мне на милость, какое право кто-то имеет отнимать у графини де суассон эту землю, которая до последнего закоулка принадлежит ей точно так же, как извивы ее собственной пылкой плоти?.. Я вроде как облака ложкой перемешиваю, я знаю. Но нельзя же всю вину валить на невозможное. Она научится со мной читать. Словари, которые мы завтра найдем в остатках сгоревшей библиотеки, некоторые из них, надеюсь, уцелеют — вы даже представить себе не можете, какими прочными бывают словари, они наделены спокойным упорством дерева, из которого рождены, деревья не могли сделать нам лучшего дара. И мы будем читать, зачитываться будем! Пока не свалимся в упоении на землю, потому что какая, в конце концов, разница, правду пишут в тех историях или нет, если они лучатся сиянием, если они звездочками светят в головках детей, упавших с луны и лежащих рядом друг с другом вдвоем, — ее и моей? Мне кажется, у меня жар, виски горят и пульсируют, как бока бассета, бьющегося в агонии, если мое мнение вас все еще интересует.
Да, я говорю она, потому что херувимчик будет как две капли воды похож на меня и доказательством тому служит уверенность, которую я чувствую в собственном животе. Она вырастет, понятия не имея о том, что такое затрещины, как цветы, которые не надо обижать, чтоб они выросли во всей своей красе. Она будет заботлива и внимательна ко всем животным, она не бросит их на произвол судьбы, не оставит их голодать, как кое-кто, кому, как это ни печально, уготовано жариться в геенне огненной. Я научу ее как огня бояться соблазнительных и разрушительных бликов и кукол, потому что они опасны своей красотой, потому что, если верить присказкам папы моего, именно в четыре года слишком любят играть со спичками, и назову я ее Арианой в память о Каре…
Трепетная белая нить треугольным парусом рассекает великолепие осеннего неба и неспешно плывет над рекой, как будто бумажный змей размером с церковь, это летят дикие арктические гуси. У меня как-то был бумажный змей в форме рыбы с золотыми плавниками, я ухаживала за ним, потому что он был моим облаком, но однажды он выскользнул у меня из пальцев и улетел вверх, я смотрела потом на его обломки на вершине высокого дерева все лето, это случилось еще тогда, когда у меня стали набухать опухоли на груди, беда никогда не приходит одна. А что до арктических гусей, так мы каждый год поднимались на крышу моей избы-читальни смотреть, как они улетают, папа и я. Этой осенью они, вроде, рановато отправились в путь, я в этом вижу предзнаменование. Они как слишком сладкие чудесные грезы, которые чересчур хороши, чтоб хранить их и пестовать в теплой груди в ожидании долгих зимних месяцев, нужно смириться с тем, что однажды они все скопом покинут нас в одночасье, как те мысли, которые меня тешат, когда я думаю о благословенном плоде чрева моего, те грезы, что пленяют мне сердце и пугают радостью, которую я должна гнать из души моей, потому что нет больше времени мечтать о рае, я чувствую себя плотиной, готовой прорваться скорыми родами, я знаю по опыту, что грезы мои, по сути дела, никогда не приносили мне ничего хорошего, как и мои воспоминания, и теперь мне меньше, чем когда бы то ни было, хочется сойти с ума, как объятой пламенем куропатке, клюнувшей меня в голову, всю залитую кровью их религии, и кончить мученицей надежды, разоренной и ограбленной от слишком долгого ожидания на земле этой грешной, как случается иногда даже в самых добропорядочных семьях.