Тот, кто бродит вокруг (сборник) - Хулио Кортасар

— Вот что такое чемпион! — тихо сказал ему Эстевес, зная, что в таком шуме все равно ничего не услышишь. — Карлитос, язви их…

Он посмотрел на Вальтера, который спокойно курил, что ж, смирись, куда деваться, не судьба — значит, не судьба. К началу седьмого раунда все стояли в ожидании гонга, и вдруг обостренная, натянутая тишина, а за ней — слитный вопль: на ринг выброшено полотенце. Наполес как пришит к своему углу, а Монсон выбегает на середину, победно вскидывая над головой перчатки, — вот это чемпион, он приветствует публику и тут же тонет в водовороте объятий, вспышек магния, толпы. Финал не слишком красивый, но бесспорный. Мантекилья сдался, и правильно, зачем превращаться в боксерскую грушу Монсона, да, полный провал, закатный час Мантекильи, который подходит к победителю и как-то ласково подымает перчатки к его лицу, а Монсон кладет свои ему на плечи, и они расходятся, теперь — навсегда, думает Эстевес, на ринге им не встречаться.

— Отличный бой! — сказал он Вальтеру, который, закинув сумку за плечо, покачивался на ногах, точно они одеревенели.

— Слишком поторопились, — сказал Вальтер. — Секунданты, наверно, не пустили Наполеса.

— А чего ради? Ты же видел, как он «поплыл». Наполес — умный боксер, че, сам понял.

— Да, но таким, как он, надо держаться до конца, мало ли, а вдруг?!

— С Монсоном не бывает «вдруг»! — сказал Эстевес и, вспомнив о наставлениях Перальты, приветливо нротянул руку: — Был очень рад…

— Взаимно. Всего доброго.

— Чао!

Он проводил глазами Вальтера, который двинул вслед за толстяком, громко спорившим о чем-то со своей женой. А сам пошел позади типа в синих брючках, явно никуда не спешившего; в конце концов их отнесло влево, к проходу. Рядом кто-то спорил о техничности боксеров, но Эстевес загляделся на женщину — она обнимала не то мужа, не то дружка, что-то крича ему в самое ухо, все обнимала, целовала в губы, в шею. Если этот мужик не полный идиот, усмехнулся про себя Эстевес, ему бы понять, что не его она целует — Монсона. Пакет не оттягивал больше карман пиджака, можно вздохнуть повольготнее, посмотреть по сторонам, вон как прильнула к своему спутнику молодая девушка, а вон те мексиканцы, и шляпы вроде не такие уж большие, аргентинский флаг наполовину свернут, но поднят над головами, два плотненьких итальянца понимающе переглядываются, и один торжественно говорит: «Gliel'а messo in culo»[9], а другой полностью согласен с таким четким резюме; в дверях толкотня; люди устало шагают по дощатым настилам в холодной темноте, мелкий дождик, мостки проседают под тяжестью ног, а в конце, привалившись к перилам, курят Перальта и Чавес, они как застыли: уверены, что Эстевес заметит, не выкажет удивления, а просто подойдет, как подошел, вынимая на ходу сигареты.

— Он его отделал! — сказал Эстевес.

— Знаю, — ответил Перальта. — Сам видел.

Эстевес глянул удивленно, но Перальта с Чавесом отвернулись и пошли с мостков прямо в толпу, которая заметно редела. Эстевес понял: надо следовать за ними, увидел, как они пересекли шоссе, ведущее к метро, и свернули в плохо освещенную улочку. Чавес лишь раз оглянулся — не потерял ли их Эстевес, а потом они прямиком направились к машине и сели в нее тут же, но без торопливости. Эстевес сел сзади, рядом с Перальтой, и машина рванула в южную часть города.

— Выходит, ты был?! — сказал Эстевес. — Вот не думал, что тебе нравится бокс.

— Гори он огнем! — сказал Перальта. — Хотя Монсон стоит всех денег. Я пришел на всякий случай, подстраховать тебя, если что.

— Стало быть, ты видел. А Вальтер, бедняга, болел за Наполеса…

— Это был не Вальтер.

Машина по-прежнему шла к югу. Какое-то седьмое чувство подсказало Эстевесу, что они едут не к площади Бастилии, но это мелькнуло подспудно, в самой глуби, потому что его словно ослепило взрывом, словно Монсон нанес удар прямо в лицо ему, а не Мантекилье. У него не было сил спрашивать, он молча смотрел на Перальту и ждал.

— Мы не смогли тебя предупредить, — сказал Перальта. — Ты, как назло, ушел слишком рано, и, когда мы позвонили, Мариса сказала, что тебя нет и она не знает, когда ты вернешься.

— Захотелось немного пройтись пешком, — сказал Эстевес. — Но объясни…

— Все лопнуло, — сказал Перальта. — Вальтер позвонил утром прямо из Орли, как прилетел, мы ему сказали, что надо делать, он подтвердил, что билет на бокс у него, — словом, все было на мази. Договорились, что перед уходом он позвонит от Лучо, для верности. В полвосьмого — никакого звонка, мы звоним Женевьеве, а она перезвонила и говорит, что Вальтер даже не заходил к Лучо.

— Они стерегли его на выходе в аэропорту, — подал голос Чавес.

— Но кто же тогда… — начал Эстевес и осекся, он разом все понял, холодный пот, выступивший на шее, потек за ворот, желудок свело судорогой.

— За семь часов они вытянули из него все, — сказал Перальта. Доказательство налицо — этот тип до тонкости знал, как себя вести. Ты же представляешь их работу, даже Вальтер не выдержал.

— Завтра или послезавтра его найдут на каком-нибудь пустыре, — устало и отрешенно прозвучал голос Чавеса.

— Какая теперь разница, — сказал Перальта. — До прихода в шапито я успел всех предупредить, чтобы сматывали удочки. У меня, понимаешь, еще была слабая надежда, когда я примчался в этот растреклятый цирк, но тип уже сидел рядом с тобой, и куда деваться.

— Но после, — спросил Эстевес, — когда он пошел с деньгами?

— Ясно, что я следом.

— А раньше, коль скоро ты знал…

— Куда деваться, — повторил Перальта. — Пойми он, что завалился, ему крышка так и так. Устроил бы такое, что нас замели бы всех, сам знаешь, кто их опекает.

— Ну и дальше?

— Снаружи его ждали трое, у одного было какое-то удостоверение, короче, я опомниться не успел — а они уже в машине на стоянке, отгороженной для дружков Делона и богатеев, а кругом до черта полицейских. Словом, я вернулся на мостки, где ждал Чавес, вот и все. Ну запомнил номер машины, а на хрена он теперь?

— Мы едем за город? — спросил Эстевес.

— Да, в одно местечко, где поспокойнее. Тебе, надеюсь, ясно, что теперь проблема номер один — ты.

— Почему я?

— Потому что тот молодчик знает тебя в лицо, и они все силы положат, чтобы разыскать тебя, а у нас ни одной «крыши» после того, что случилось с Вальтером.

— Выходит, мне уезжать? — сказал Эстевес. И сразу пронзило: а как же Мариса, малыш, как увезти их с собой, как оставить, мысли путались, мелькали, как и деревья ночного леса, и назойливо жужжали, будто толпа все еще ревет: «Монсон! Монсон!», прежде чем ошеломленно смолкнуть, когда на середину ринга упадет полотенце, в этот закатный час Мантекильи, бедный старик. А тип болел за Мантекилью, надо же, за неудачника, ему бы в самый раз болеть за Монсона, который забрал все деньги и ушел, как он сам, не глядя, показав противнику спину и тем еще больше унижая его, потерпевшего поражение, беднягу с рассобаченной мордой, надо же — протянул руку, «был очень рад»… Машина затормозила среди деревьев, и Чавес выключил мотор. В темноте вспыхнула сигарета — закурил Перальта.

— Стало быть, мне уезжать! — повторил Эстевес. — В Бельгию, наверно, ты же знаешь, кто там…

— Если доберешься, считай, что спасен, — сказал Перальта. — Но вон что вышло с Вальтером, у них всюду люди, и какая выучка.

— Меня не схватят!

— А Вальтер? Кто думал, что его схватят и расколют. А ты знаешь побольше Вальтера, вот что худо.

— Меня не схватят! — повторил Эстевес. — Но пойми, надо подумать о Марисе, о сыне, раз все прахом, их нельзя оставить здесь, они прикончат Марису просто из мести. За день я управлюсь, все устрою и увезу их в Бельгию, там увижусь с самим, а потом соображу, куда двинуть.

— День — слишком много, — сказал Чавес, оборачиваясь всем телом. Глаза Эстевеса, привыкшие к темноте, различили его силуэт и лицо Перальты, когда тот затягивался сигаретой.

— Хорошо, я уеду, как только смогу! — сказал Эстевес.

— Прямо сейчас, — сказал Перальта и вынул пистолет.

Примечания

В ином свете

«Радио Бельграно»- радиостанция, названная в честь Мануэля Бельграно (1770–1820), аргентинского политического и военного деятеля, участника Войны за независимость испанских колоний в Америке 1810–1826 годов, соратника Сан-Мартина. Именем Бельграно назван также район в северной части Буэнос-Айреса.

Тандиль — город, одноименный округ, горная гряда в провинции Буэнос-Айрес.

Мате (парагвайский чай) — тонизирующий напиток, популярный в юго-восточных странах Латинской Америки. Приготовляется из высушенных и измельченных листьев и стеблей йербы-мате (дерева семейства падубовых). Пьют мате из специальной посуды (в виде тыквочки), которая обычно тоже называется мате.

Альмагро — улица и район в южной части аргентинской столицы. Названы по имени испанского конкистадора Диего де Альмагро (1475–1538).