Тайны уставшего города (сборник) - Эдуард Хруцкий

Но все-таки некая магия редакционного удостоверения сделала свое дело, в те годы к журналистам относились с опаской и почтением, и дежурный поведал мне, что на «край земли» идет один борт спецрейсом.

– Вы сами-то откуда будете?

– Из Целинограда.

– Да нет, живете вы где?

– В Москве.

– Земляк, – обрадовался дежурный.

Выяснилось, что он с Лесной, окончил Егорьевское училище ГВФ, прибыл сюда по замене кадров на два года и считает дни до отъезда домой.

Мы поговорили о Москве, с тоской вспомнили пивбар «Прага» в Парке культуры и еще много замечательных московских мест.

– Я тебе постараюсь помочь, через час спецборт идет на Тургай, может, уговорю пилота.

Мы вышли на летное поле. Следы заметала поземка, небо, мрачное, как жизнь, низко висело над взлетной полосой; казалось, подними руку – и коснешься темных облаков.

Вдалеке прогревал моторы небольшой Як с красным крестом на борту.

– Санавиация? – спросил я.

– Угу, – ответил мой спутник.

– Врачей везут?

– Можно и так сказать, – усмехнулся дежурный.

Мы подошли к машине. Пилот уже прогревал моторы.

Дежурный замахал руками, и пилот вылез из кабины.

– Слышь, Коля, – сказал мой благодетель, – возьми корреспондента на Тургай.

– Я что, – развел руками Коля, – я со всей душой. Только сам знаешь, кто здесь командует. Попробую уговорить.

Через несколько минут из самолета выглянул казах явно руководящего вида, в овчинном тулупе, накинутом на синее номенклатурное пальто с серым каракулевым воротником.

– Документы, – со знакомыми интонациями распорядился он.

Я протянул ему свое удостоверение, в котором было обозначено, что я – завотделом краевой комсомольской газеты.

Наверное, нигде в СССР не любили так должности, как в цветущем Казахстане. Чин «завотделом» заставлял задумываться национальных начальников.

Пока непроницаемый казах задумчиво сверял мою фотографию с оригиналом, из самолета выпрыгнул некто в кожаном пальто и пыжиковой шапке.

Он посмотрел на меня веселыми смеющимися глазами, взял у казаха удостоверение, мельком глянул и протянул мне.

– Откуда сам?

– Из Москвы.

– Земляк. В командировку?

– Конечно.

– Возьмем корреспондента, Есым Естомбаевич, возьмем. Поможем подручному партии.

Я залез в холодную кабину самолета, пилот дал мне ватный чехол, которым закрывали мотор.

– Накинь, корреспондент, а то в своем пальтишке замерзнешь.

– Ничего, врачи не дадут.

– Это точно, – ответил веселый человек в кожаном пальто, – мы врачи-общественники, у нас свое лекарство.

И как только самолет, вылетев, лег на курс, он вытащил из портфеля бутылку коньяка «Двин» и два раскладных стаканчика.

Мы выпили за знакомство, полет стал значительно приятнее.

В Тургае на летном поле рядом со странным сооружением, именуемым «Аэропорт», моих попутчиков ждали местные «врачи-общественники», двое из них были в светлых офицерских полушубках, погоны на них радостно светились васильковыми просветами.

– Ты куда, земляк? – спросил меня кожаный человек по имени Борис.

– В совхоз «Южный».

– Не ближний свет. Возможно, там и увидимся.

Я прилетел в этот забытый Богом, но не оставленный заботами КГБ город по письму. В совхозе «Южный» директор школы Бекбаулов избивал русских детей.

Когда я уезжал в командировку, мой московский знакомый Рамаз Мчелидзе, сын знаменитой певицы Веры Давыдовой, работавший в Целинограде замзавотделом пропаганды крайкома партии, сказал мне:

– Разбирайся как следует, только ни в коем случае не противопоставляй казахов и русских. Никакой национальной розни. Обычное бытовое хулиганство.

Секретарь райкома комсомола встретил меня с положенным радушием, сказал, что в семь утра в «Южный» пойдет грузовик с продуктами и захватит меня.

– Долго ехать-то? – поинтересовался я.

– Да нет, затемно выедете и затемно приедете.

Я все понял, в заснеженной степи никто не мог назвать точное время маршрута.

Так оно и вышло. С веселым приблатненным водилой Серегой мы покинули степную столицу в семь, а приехали около двенадцати ночи.

Два дня я разбирался с фактами бытового хулиганства. Беседовал с испуганными потерпевшими пацанами, с их родителями, написавшими письмо в редакцию, со страшным хулиганом Бекбауловым, который угрожал мне сначала карами за незнание национальных проблем, потом открыто сказал, что здесь вокруг степь, а у него в округе полно родственников.

Но я не убоялся степных разбойников и отловил неведомо куда исчезнувшего участкового и вырвал у него заявления родственников о рукоприкладстве.

Разместили меня на жилье в учебном кабинете бригады механизаторов. Убрали скамейки и поставили две койки. На второй размещался главный инженер Райсельхозмеханизации, который пока отсутствовал.

Вечером я решил пойти в клуб, прочитав на столбе афишу, что сегодня идет новый фильм «Люди и звери».

На улице недалеко от клуба встретился знакомый механизатор, отец одного из пострадавших мальчишек.

– В картину? – спросил он.

И я сразу же вспомнил армию и крик дневального: «Рота! Выходи строиться в картину».

Так почему-то испокон веков именовался в вооруженных силах кинопросмотр.

– Да, хочу посмотреть, вечер-то длинный.

– А ты, корреспондент, к землячкам своим сходи.

– К каким землячкам?

– Они ссыльные вроде, в последнем бараке по этой улице живут. Хорошие бабы, симпатичные, грамотные. Может, лучше время проведешь.

В длинном одноэтажном бараке светились окна, закрытые кокетливыми ситцевыми занавесками.

Я поднялся на крыльцо, постучал.

– Заходите, открыто! – крикнул звонкий женский голос.

Я открыл дверь, и в лицо ударил забытый запах хорошего парфюма и кофе.

Невероятно, но в этом бараке «на краю света» я встретил трех своих московских знакомых, прелестных девочек, окончивших иняз и МГУ.

В Москве мне кто-то сказал, что они вышли замуж за иностранцев и уехали за бугор.

Лену, одну из первых московских красавиц, бывшую жену моего товарища-кинорежиссера, я знал достаточно хорошо. Она окончила иняз, работала переводчицей на иновещании радиокомитета, и от поклонников у нее не было отбоя. В 1959 году на Первом международном кинофестивале в Москве она познакомилась с итальянским сценаристом, у них начался бурный роман, и она разошлась с мужем.

Но выйти замуж за иностранца в те годы было так же трудно, как найти знаменитую Янтарную комнату. То есть практически невозможно.

Внезапно Лена исчезла из Москвы. Она больше не появлялась на модных живописных выставках, на премьерах, в любимом кафе «Националь».

– Уехала в Рим, – говорили знакомые.