Сообщение Артура Гордона Пима (сборник) - Эдгар По

Теперь я, как будто, был один на бриге, и мои размышления поистине были самого ужасного и мрачного характера. Никакой возможности не представлялось моему взгляду, кроме медленной смерти от голода или, в лучшем случае, от того, что мы были бы затоплены с наступлением первой бури, которая могла налететь, ибо при нашем настоящем состоянии истомления мы не могли питать надежды, что переживем бурю еще раз.

Грызущий голод, который я теперь испытывал, был почти нестерпим, и я чувствовал себя способным дойти до любой крайности, чтобы утолить его. Я отрезал своим ножом маленький кусок от кожаного чемодана и попытался есть его, но нашел совершенно невозможным проглотить хоть один-единственный кусочек, хотя мне казалось, что получалось какое-то небольшое облегчение страданий, когда я жевал маленькие кусочки и выплевывал их. К вечеру товарищи мои проснулись один за другим, каждый в неописуемом состоянии слабости и ужаса, вызванных вином, пары которого теперь улетучились. Они тряслись, как в сильной перемежающейся лихорадке, и издавали самые жалобные вопли о воде. Их состояние волновало меня в великой степени, в то же время заставляя меня радоваться на счастливое стечение обстоятельств, помешавших мне усладиться вином и, следовательно, разделить их меланхолию и самые смутительные ощущения. Их поведение, однако, исполняло меня большой тревогой и озабоченностью, ибо было очевидно, что, если не настанет какая-либо благоприятная перемена, они не смогут оказывать мне помощи в заботах о нашем общем благополучии. Я еще не оставил мысли, что смогу достать что-нибудь снизу, но попытку эту невозможно было выполнить до тех пор, пока кто-либо из них достаточно не овладел бы собой, дабы помочь мне, держа конец веревки, когда я буду спускаться вниз. Паркер, по-видимому, пришел в себя более, чем другие, и я попытался всевозможными средствами подбодрить его. Думая, что погружение в морскую воду может иметь благоприятное воздействие, я ухитрился закрепить конец веревки вокруг его тела и потом, приведя его к лестнице около каюты (он был совершенно покорным все это время), столкнул его туда и тотчас вытащил назад. Я имел основание поздравить себя с тем, что сделан этот опыт, ибо Паркер, казалось, немного ожил и окреп и, выйдя из воды, спросил меня осмысленно, почему я так поступил с ним. Когда я объяснил ему мою цель, он выразил мне признательность и сказал, что чувствует себя гораздо лучше после купания, потом он здраво заговорил о нашем положении. Мы решили тогда поступить тем же способом с Августом и Питерсом, что и сделали тотчас же, и они оба испытали большую пользу от этого потрясения. Мысль эта о внезапном погружении в воду была внушена мне чтением некоторых медицинских книг, где говорилось о хорошем действии душа в тех случаях, когда больной страдал запоем.

Думая, что я могу теперь доверить моим товарищам держать конец веревки, я сделал еще три или четыре нырка в каюту, хотя было уже совершенно темно и легкое, но длительное волнение с северной стороны делало корпус корабля шатким. Во время этих попыток мне удалось раздобыть два поварских ножа, пустую кружку в три галлона и одеяло, но ничего, что могло бы служить нам пищей. Я продолжал свои старания и после того, как достал все эти вещи, пока не истомился совершенно, но не принес больше ничего. В продолжение ночи Паркер и Питере попеременно занимались тем же, но им ничего не попадалось под руку, и мы прекратили старания, в отчаянии заключив, что истощаем себя напрасно.

Остаток ночи мы провели в состоянии самой напряженной умственной и телесной тревоги, какую только можно себе представить. Утро шестнадцатого наконец забрезжило, и мы пожирали глазами горизонт в жажде помощи, но напрасно. Море продолжало быть гладким, только с длительной зыбью с севера, как и вчера. Это был шестой день с тех пор, как мы не дотрагивались ни до пищи, ни до питья, за исключением портвейна, и было ясно, что мы сможем выдержать лишь немного долее, разве только что нам удастся что-нибудь достать. Я никогда не видал, и не хотел бы увидеть еще раз, людей столь изнуренных, как Питере и Август. Если бы я встретил их на берегу в их теперешнем состоянии, я не мог бы иметь ни малейшего подозрения, что я когда-либо их видел. Их внешность была совершенно изменена в своем характере, так что я не мог убедить себя, что это действительно те же самые люди, с которыми я был вместе лишь несколько дней тому назад. Паркер, хотя и прискорбно исхудавший и до того слабый, что не мог поднять головы с груди, все же не зашел столь далеко, как эти двое. Он страдал с большим терпением, не жалуясь и стараясь вдохновить нас надеждой всяческими способами, какие только он мог измыслить. Что касается меня, то, хотя в начале путешествия я находился в дурных условиях и был всегда слабого телосложения, я страдал менее, чем кто-либо из нас, гораздо менее похудел и в поразительной степени сохранял присутствие духа, меж тем как остальные были в полной умственной изнеможенности и, казалось, как бы впали в некоторого рода вторичное детство. Они обыкновенно идиотски подмигивали, говоря что-нибудь, а говорили они самые нелепые плоскости. В некоторые перерывы они, казалось, внезапно воскресали, как бы вдохновленные сознанием своего положения; тогда они вскакивали на ноги с внезапной вспышкой силы и говорили некоторое время о своих чаяниях вполне разумным образом, хотя с самым напряженным отчаянием. Возможно, однако, что мои товарищи имели то же самое мнение о своем собственном поведении, как я о моем, и что я мог быть невольно повинен в тех же причудах и тупоумии, как и они сами, – это обстоятельство не может быть определено.

Около полудня Паркер объявил, что видит землю с левой кормовой стороны судна, и только с величайшей трудностью я мог удержать его от прыжка в море, ибо он намеревался доплыть до нее. Питерс и Август мало обращали внимания на то, что он говорил, погруженные, по-видимому, в своенравное свое созерцание. Смотря в указанном направлении, я не мог различить ни малейшего подобия берега – конечно, было слишком ясно, что мы находились далеко от какой-либо земли, чтобы льстить себя надеждой такого рода. Тем не менее потребовалось много времени, прежде нежели я смог убедить Паркера, что он ошибается. Он залился тогда слезами, плача как дитя, с громкими вскриками и рыданиями в продолжение двух-трех часов, после чего, истомившись, он уснул.

Питерс и Август делали теперь напрасные усилия глотать куски кожи. Я посоветовал им жевать их и выплевывать; но они были слишком расслаблены, чтобы быть способными последовать моему совету. Я продолжал время от времени жевать кусочки и, делая это, находил некоторое облегчение; мои главные страдания проистекали от жажды, и хлебнуть из моря, мешало лишь воспоминание об ужасных последствиях, испытанных другими, находившимися в подобном же положении.