Портрет семьи (сборник) - Наталья Нестерова

Это были очень серьезные клятвы. Ирина Васильевна слегка успокоилась и потребовала:

— Расскажи все! Как на духу!

— Говорю же, не помню, — досадливо скривился Митрофан Порфирьевич. — У нас на даче. Я здорово нагрузился. Кажется, щипнул ее или что-то, вроде как бы в шутку. А она мне в лицо: «Глаз на задницу натяну!»

— Кира Анатольевна слов таких не употребляет! — засомневалась Ирина Васильевна.

— Вот тебе крест! — Митрофан Порфирьевич быстро и неумело перекрестился.

— Правильно про таких, как ты, соседка Клава говорит, — осуждающе произнесла Ирина Васильевна. — С кем выпил, на ту и полез! С Людкой-то у тебя, — коснулась Ирина Васильевна запретной темы, — тоже небось по пьяному делу завертелось?

— Угу, — подтвердил Митрофан Порфирьевич, хотя это было только наполовину правдой. — Так, значит, сватья нам подарочек приготовила? — поспешно вернулся он к первоначальной теме.

Они обсудили, как вновь открывшиеся обстоятельства повлияют на судьбу дочери. И пришли к выводу, что Лика должна в первую голову о себе думать. А если будут поползновения превратить ее в няньку при двух младенцах, то дать решительный отпор. И резко поставить вопрос о жилплощади.

То есть пусть Кира Анатольевна с мужем меняется, пилят две квартиры на три, чтобы Ликина семья отдельно проживала.

Ночью настроение Ирины Васильевны неожиданно переменилось. Она лежала без сна, слушала мирное сопение мужа. И вспоминала, как он каялся в том своем поступке, даже плакал. Но от ребенка не отказывался. И этот точно не его! Митрофан своих детей не бросает! Он порядочный мужчина, хоть и со слабостями.

Три года их кровати были разделены тумбочкой.

Наказание Митрофан в целом переносил стойко, но регулярно с домогательствами залезал на кровать жены под одеяло. Она отказывала, хотя самой хотелось, спихивала его. Почему-то представлялось, что ее страдания — это неотъемлемая часть страданий мужа. Если она не будет страдать, то ему не больно горько покажется. Муж и жена одна сатана.

Кончилось воздержание после одной телевизионной передачи, которую Ирина Васильевна смотрела в одиночестве — муж по субботам работал на халтурке.

Смазливая длинноногая и длинноволосая журналистка брала интервью у художника. Показали его картины — каляки-маляки, как у детсадовского ребенка. И сам художник был мало сказать не видный, просто гриб сморчок, да еще не свежий, а давно сорванный. Тем удивительнее были вопросы журналистки.

— О ваших победах над женщинами ходят легенды. Вы были пять раз женаты, а сейчас опять, ха-ха, свободны? — жеманно поинтересовалась девушка.

И закинула ногу на ногу, что показали крупно, а также алчный взгляд сморчка на ее оголившиеся до неприличия ноги.

— Легенды! Легенды! — многозначительно и довольно рассмеялся художник.

— Ну, все-таки! — кокетничала ведущая. — Правда, что у вас есть внушительный донжуанский список?

— Выдумки! — Он достал из внутреннего кармана записную книжку, потряс ею в воздухе. — Что здесь внушительного?

— Дайте! — потянулась журналистка.

Художник быстро убрал руку. Они немного, со смешками, поборолись за книжку — сцена, на взгляд Ирины Васильевны, премерзкая.

Потом журналистка стала допытываться о числе женщин, прошедших через постель художника.

Он кокетничал и отнекивался.

— Давайте, — предложила ведущая, — я буду называть цифры, а вы их подтвердите? Скажем, два десятка соблазненных девушек?

— В средней школе.

— Неужели пятьдесят? Колоссально!

— Для разминки.

— Боюсь произнести… Сто?

— Угадали порядок.

— То есть речь идет о сотнях! — чему-то обрадовалась девушка. А в конце передачи выяснилось, что похотливый сморчок написал книгу о своих любовных похождениях. Этот скромняга заявил, что все случаи он описать, конечно, не мог, упомянул только известные имена, актрис, художниц, телеведущих…

Ирине Васильевне от этой передачи стало дурно. Если такой замухрышка, в сравнении с ним Митрофан первый парень на деревне, стольких женщин обесчестил, то что говорить о нормальных здоровых мужиках? А три года отлучения от тела? Всякому терпению конец приходит!

Она твердо решила ночью обет порушить. Но Митрофан после ужина и просмотра телевизора завалился на свою кровать и захрапел. «Он уже месяц… или больше? — с ужасом думала Ирина Васильевна. — Меня не домогается! А если как художник?»

Ирина Васильевна решительно откинула одеяло и села на кровать мужа.

— Митя! Митрофан! — стала трясти его за плечо.

— А? Что? На работу? Будильника не слышал.

Митрофан встал и начал одеваться.

— Одиннадцать вечера! — с упреком сказала Ирина Васильевна.

— Так чего ты меня будишь?

— Ты мне супруг или нет? — вопросом на вопрос ответила Ирина Васильевна. — Вот и выполняй обязанности!

И она легла на его еще теплое место. Руки по швам, ноги чуть раздвинуты, ночная рубашка до пят.

— Ирочка? — не поверил своему счастью муж. — Можно?

А утром Митрофан сдвигал кровати и был очень веселый!.. Таким его Ирина Васильевна видела только в молодости и только в день, когда ответила согласием на предложение о браке. Тогда Митрофан взорвался от радости, энергия из него била ключом или фонтаном. Даже попросил: «Я попрыгаю?» И прыгал! Она смотрела на него, смеялась, а он прыгал на месте высоко вверх, энергию выпускал.

От этих воспоминаний у Ирины Васильевны пробудилось желание. Она повернулась на бок, прижалась к мужу, обняла его, запустила руку ниже живота. Митрофан спал. И важные участки его тела не хотели пробуждаться. А раньше! Стоило только пальчиком дотронуться! Не тот возраст! Да и у Ирины Васильевны желание быстро пропало.

Она положила руку под щеку и стала думать о Кире Анатольевне. Если по-справедливому, сватью во многом можно обвинить: себе на уме, с родней душевно не сходится, говорит иногда будто шутит, а что смешного — непонятно. Но точно не гулящая! Паршивую бабу ведь сразу видно: при мужиках в лице меняется, голосом задавленным говорит и кривляется. Кира не такая. Она вообще будто сонная или постоянно о своем думает. Любви к ней или расположенности у Ирины нет, но худа Кире не желает.

Двадцать лет назад Ирине Васильевне сделали операцию. Была какая-то нехорошая киста, удалили матку. Швы зажили, даже радовалась — предохраняться не надо. Дочка все время братика или сестричку просила. Но это известная ситуация: один ребенок всегда другого просит, а где куча мал-мала, завидуют единственному чаду.

Известие об измене мужа больно ранило Ирину Васильевну. Наличие Дениски — добило. Сама она детей рожать не могла, а муж их производил.

Она — ущербная, вроде баба, но без начинки, а он — бравый молодец. Три года понадобилось, чтобы мужа простить и, наконец, понять, что хочет поехать, из-за угла мальчика увидеть, непостижимо, не по крови, но родного!

Людке прощения никогда не будет, хоть и подарила мужу сына. Против Людки — цистерна желчи, которая никогда не рассосется. Но Кира Анатольевна? Бедная! И счастливая! Ирина Васильевна почувствовала, что остро завидует сватье. Всего на пять лет моложе, а понесла! Родит маленького!

Ирина Васильевна даже застонала в голос от зависти и проклятий своей горькой бабьей доле.

Митрофан проснулся:

— Ты чего? Приснилось плохое?

— Митя! Давай ребеночка возьмем? — Чтобы он не подумал, будто речь идет о Дениске, которого, конечно, от матери не оторвешь, она уточнила: — Ребенка Киры Анатольевны, а? Пусть родит, мы усыновим?

— Сдурела? Приснится же! Спи, завтра на работу.

Но утром за завтраком Ирина Васильевна вновь завела разговор об усыновлении ребенка сватьи. За бессонный кусок ночи все обдумала, получалось складно. Она, Ирина, бросит работу, до пенсии полтора года, будет воспитывать приемыша и внучика. Если до семидесяти доживут, успеют деток на ноги поставить.

Митрофан покрутил у виска:

— Очумела?

Но Ирину Васильевну его отказ не смутил. Она хорошо знала мужа. И умела свое решение путем определенных действий и давлений сделать их общим.

Леша 1

Его мозг отказывался признать рациональность слов жены. Он не поверил ни слову. Но все-таки заноза осталась. Вонзилась в сознание и не хотела вылезать, своими шевелениями доставляя ощутимую боль.

В детстве Леша панически, до судорог боялся потерять маму. Он вскакивал ночью, потому что ему регулярно снилось, будто она умирает.

С ревом бежал в ее спальню и прыгал на кровать.

Теплое, живое мамино тело, ее приговаривание: «Тихо, тихо! Все хорошо, мой мальчик! Ложись, я тебя обниму… Вот так! Все хорошо! Закрывай глазки, спи…» — были минутами подлинного счастья. В полусне, в полубреду, после кошмаров и страхов — тепло самого дорогого и сильного человека, живого и невредимого. Ничто не может с этим сравниться.