Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Патриотизм — такая штука — куда повернёшь, туда и вышло. Вся эта неразбериха приводит нас к мысли к возрастанию нашей ответственности за высказывание в современном мире.
Мире, где самые известные лозунги — это цитаты неточного смысла".
Извините, если кого обидел.
06 февраля 2010
История про приход и уход (XXVIII)
Но сидеть в Астапове в пустой и страшный день юбилейного умирания нам не хотелось.
Мы добрались до монастыря в Скопине. Скопинский монастырь был пуст. Несмотря на зимнее время, там что-то штукатурили. Рядом, где-то за холмом, находилось место археологической экспедиции, той, что наша нечто, перетягивавшее место Куликовской битвы сюда..
Но я не судья был этой исторической географии.
Да и Краевед, бежал впереди меня, толстяка, зигзагом — как сеттер.
Мысли мои бежали не зигзагом, а зигзангом. В голове у меня был сумбур вместо музыки — гамадрилы и британцы по небу летят вместе с кавалерист-девицей. Жизнь моя пошла в географии — и всё оттого, что я мало знал о русской истории раньше Петра. Краевед рассказывал мне о русском Золотом веке.
Золотой век русской истории штука странная. Вот в первом Риме был, может, какой век, а потом пришёл Одоакр и всё порушилось. После этого ещё Боэций писал — и ничего.
А у нас в самый угрюмый век (впрочем, у нас все такие), скажем, в тринадцатом веке бабы тоже детей рожали, Рублёв был и много разного. Только теперь это всё на несколько витков спирали бесчеловечнее. В том-то всё и дело, что всё равномерно беспросветно. И вдруг я подумал о реставраторах.
Ещё, например, я уверился, что надо отнять деньги у реставраторов. Ничего реставрировать не нужно.
Извините, если кого обидел.
06 февраля 2010
История про вопросы и ответы
Что-то стал я неинтересен человечеству — и то правда, перестали меня спрашивать. Впрочем, я вот про что расскажу — про напрасную любовь. Иногда меня хвалят — а ведь кому не станет приятно, когда тебя хвалят, даже если похвалы ординарны и не стоят денег. Хочется ведь любви, что ж тут такого.
Правда, бывает и по-другому. Однажды я был на одном мероприятии. Я зачитал свой доклад и принялся бездельничать. И тут, на какой-то презентации непонятно чего встретил давнего знакомого, что был аккуратно коротко стрижен, одет в хороший пиджак и обладал волевым лицом наёмного убийцы. В баре он попросил у меня денег, и я дал — не глядя, не задумываясь, чтобы не прерывать разговора с телевизионной девушкой. Всё равно — был он абсолютно пьян.
Но оказалось, что три дня напролёт он слонялся и кричал по всем углам и коридорам: "Березин — клёвый чувак, все — говно, Р — говно, Г. - говно…, а вот Березин — не…., он клёвый! Реальный профессионал, чо? Я люблю Березина!".
И так сто тридцать пять раз, граждане судьи!
Ничего не помогало. Он пытался обниматься со мной в коридорах, бросался ко мне в баре, стучал в дверь… Он испортил мне отношения с Р. и Г., отпугнул трёх нимфеток и девушку с телевидения. И то я не испытываю к нему ненависти. Это ведь он не со зла.
И, может, он вестник других, добрых новостей.
Извините, если кого обидел.
07 февраля 2010
История про томление
Что-то томление у меня в душе. Испытал я печаль и одиночество — не сделать ли мне, одним словом, бигос? (В этот момент я ещё про питерских вспомнил)
Отчего ж не сделать? Непременно сделать.
Пойду в лабаз.
Извините, если кого обидел.
07 февраля 2010
История про приход и уход (XXIX)
За время нашего отсутствия в Астапово приехал молодой Толстой из Ясной Поляны. Он несколько насторожённо озирался — да и кто бы не насторожился бы, приехав на место смерти своего предка, с которым связана вся твоя жизнь.
Уж мы-то, люди циничные и озабоченные красотой слова вдруг ощутили что-то гнетущее в этом месте.
Мы повели неспешный разговор. Толстой, кажется, не хотел иметь тут никакого филиала своего Яснополянского музея, и даже не был ни разу в Астапово прежде. Но при всей этой отстранённости, его так его начало крутить, что, дойдя до станции, он даже отказался глядеть на дом начальника, где умер его пращур. Потом, выпив водки, он даже собрался погулять, но я предупредил его о том, что местные жители недоброжелательны. Однако ж, он был готов рискнуть — так как был открыт людям и улыбался. Со страхом я подумал о символике. Это было бы действительно символично: правнук Толстого погибающий от рук жителей посёлка Лев Толстой.
Но Директор Музея быстро припёр дверь, никто к народу так и не вышел, и мы разошлись по номерам.
Я дремал и думал о необходимости записывать жизнь. Сотни судеб вокруг меня — и все они уходят в дым, не дождавшись записи или запоминания.
Исторический опыт всегда частный — стало мне интересно узнавать, что стало с людьми, которых я знал давным-давно. Это была своеобразная старина: ты ничего не думаешь об этих своих знакомцах, они выключены, но не исключены. Но вдруг внезапно узнаёшь совершённое ими, или несовершённое ими — тоже, их промахи и ошибки, неудачи и успехи, всё случившееся за эти годы пока мы с ними не виделись.
Этих людей множество — они связаны друг с другом призрачными нитями знакомств и пересказов, вот один уже умер, и его смерть странно меняет меня — не то, чтобы мир стал пуст для меня, а вот его сюжет пошёл совсем иначе.
Другой уехал навсегда, третий нажил состояние — всё это сюжеты, в которых я странным и незначительным образом принял участие.
Семья это совсем иное, там исторический опыт сам лезет мне в руки. Вот опыт брата моего деда, что, недоучившись на математическом пошёл бомбить с аэропланов кайзера, потом, натурально, прибился к белым. Пытался переквалифицироваться в управдомы, но пять языков, из них два мёртвых, накладывают на человека свою печать — его ждала судьба, сватанная для Канта, три года в Соловках, ссылка. Потом он отказался вернуться, его замучило всё и достало. Что ему, зачем — он жил в Череповце.
Его сестра не оставила писем, а её дневники ушли в пепел перед
