Ксеродерма - Николай Викторович Шаталов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У каждого в голове свой глобус, и мира в нём много.
— С другой стороны, ко мне должны относиться снисходительно, ведь умных никто не любит. Тяжела жизнь умного человека, у глупого жизнь проще. Вот и получается спокойная, заслуженная, седая старость.
— Не знаю, что сказать.
— Вы поймите, дождь, под который мы попали с женой со рок лет назад, прошёл зря. Очень зря. Если бы не он. Я очень жалею о том, что мы под него попали, а вдруг жизнь сложилась бы иначе. Банальный дождь. Я не испытываю ни горечи, ни разочарований, просто сейчас понимаю, что этот дождь прошёл зря.
— Кто про то ведает?
— У моей жены широкая, но очень злая натура. Может, к детям переехать? Может, с ними будет лучше?
— Сколько пальцев больше — четыре или пять?
— Это зависит от того, каких детей ты вырастил. Старость не любит старость, а молодость тем более. Вернее всего будет остаться с женой. Она за нашу совместную жизнь меня разного терпела и видела умного, глупого, любящего, злого и безразличного, возможно потерпит и теперь. Я хочу спросить, вы знаете, чем человек отличается от человека?
— Нет.
— Благодарностью.
— Помимо этого ещё есть…
— Благодарностью. А все остальное следует за этим. Извините, я иногда, видимо, может, и не так заметно со стороны, теряю линию нашей беседы.
— Нет, вы говорите довольно логично.
— В конечном итоге так и есть. Человек от человека отличается благодарностью. Как хорошо, что всё прошло, и всё прошло хорошо.
— Мне кажется, Вас уже ничего не пугает.
— В детстве, я это помню, мне мама рассказывала, что родила меня очень легко и быстро, хотя я был её первым ребенком. Акушерка была опытной и внимательной, и я сразу закричал, заявив миру о своем появлении. Мне кажется, что я до сих пор ощущаю теплые руки акушерки и вижу счастливые глаза мамы. Встретили по-человечески, думаю, так же и проводят. Хочется в это верить.
— У вас замечательная жена и дети.
— Понимаете, я не могу точно утверждать, что я её сегодня видел. Жену мою.
— Видели, это она привела вас сюда.
— Вот видите, болезнь, как и небо, не стоит на месте.
— И у неба иногда бывает и начало, и конец.
— Не может начаться то, что никогда не зарождалось, не может закончиться то, чего никогда не было. Меня единственное радует — я прошёл все возрасты жизни, по-разному, но большую часть, как мне кажется, прошёл хорошо. И это тоже хорошо.
— Довольно о грустном. Денег много заработали?
— Хватит. Счастье — это соотношения здоровья и материального достатка. Чего не хватает, то и есть счастье, но насколько я понимаю — мне его не видать.
— Завещание?
— Давно готово и, по-моему, справедливо для всех моих близких.
— Тогда пора к земным делам: по женщинам. Жене часто изменяли?
— Бывало, а сейчас не стоит об этом. Мне и так долго придётся отвечать, чует моя душа. Уже сейчас стыдно. И за них стыдно, и за себя. За всю жизнь столько увидел, услышал и узнал, что и вспомнить нечего.
— Когда последний?
— Современная медицина не может лечить мозги, с другими проблемами справляется более успешно. Мир разделён на две части, одной нужен интеллект, другой секс, и не жить им друг без друга; если раньше я бегал за женщинами, потом они за мной, сейчас ни добежать, ни убежать, да, по правде говоря, и не поднять.
Произошло всё, как в СССР, — жили в одной большой, просторной коммуналке, а вдруг оказалось, что мы едва знакомы.
Через некоторое время мы встретились в этом же парке в последний раз. Я был не в форме, голова тяжелая, слабость и разбитость во всех членах, а он неспешно шёл мне навстречу с хорошо одетой, ухоженной женщиной. Его жену я видел несколько раз. Это была она.
И где оставил добрый след, иди туда и посмотри.
Дети радостно прыгали, бегали, кричали. Хорошенькие молодые мамы и убеленные сединой бабушки с достоинством прохаживались вокруг. Он меня не узнал, видимо, я его плохо лечил. Не каждый врач, при всём старании, терпении и усердии получает желаемые результаты.
Он шёл с женой.
Солнце светило ярко, дождя не было. Давно не было. Двери закрываются.
Люди добреют
Нужно быть гением, что бы в моем возрасте писать про Алису, Мальвину и Белоснежку. Это, действительно, могли написать только гениальные мужчины.
Со скрипом, но двери открываются.
Она как-то по-доброму посмотрела на меня.
— Пришли посмотреть на памятник? Проходите. Мне было грустно без вас.
— Разрешите пройти? Где ваша кухня, я теперь знаю, и мне там удобно. Прошел на кухню, сел в кресло. На этот раз оно не перевернулось. Перевернулось многое другое. Пришла она, присела напротив.
— Мне сегодня особенно плохо.
— Наросла скованность?
— Нет, наросла депрессия.
— Проходит всё.
— Не знаю. Это какой-то жуткий ничем не объяснимый шквал. У меня никогда ничего подобного не было.
— Вспоминайте хорошее.
— Что? Что, я вас, мой дорогой доктор, спрашиваю?
— Детство, отрочество, юность.
— У меня было хорошее детство, у меня было хорошее доброе детство. У меня было поистине работящее детство. Практически ежедневно мне напоминали, что нужно быть ближе к курам и цыплятам, к гусям, поросятам, присматривать и убирать за скотиной. О том, что скоро должна начаться посевная или уборочная, о том, что скоро должна отелиться корова. А о том, что у меня должны появиться месячные со мною не говорила ни мать, ни бабушка. А они не приходили.
Потом я уехала учиться в большой город. А они не приходили. Я с завистью смотрела на подружек, которые ходили бледные, с измученными лицами и старались присесть при каждом удобном случае. Я им завидовала, мне было уже двадцать лет. А они не приходили. Вот так и начиналась. Она. Жизнь моя.
— Если бы я стала матерью, а я так и не стала нормальной матерью… Вот вы когда-то ушли, а сегодня появились вновь, и всё осталось на своих местах. Вот что значит вечность.
— В жизни должно быть всё интересно: живое и неживое, движущееся и застывшее.
— Ежели желаете, могу предложить чай, единственное растение в моем доме.
— Буду благодарен.
— Я уже давно нахожусь в приличном возрасте и теперь отлично понимаю
