Франсуа и Мальвази. III том - Анри Коломон

Мальвази не оказалась в неловком положении и в конюшне, когда она нашла того, кого искала. Более того, она застала Амендралехо в таком положении, что невольно усмехнулась, но про себя решила не насмешничать над ним, точнее над ними. И Амендралехо, и, что особенно дополняло смешную картину, Фарлэп, лежали один недалеко от другого, в одном загоне. Хотя ее покорный слуга выбрал себе укромное место в углу досочных бортов на сене, покрытом одеялом. Конь же, видно смертельно устав, до сих пор обессилено и разнузданно лежал, раскинув ноги по полу. Его тело передергивали судороги усталости.

От стука каблуков подходившей о досочный пол, спавшие одновременно пробудились, и если Фарлэп вяло встал на ноги, то Амендралехо не удосужился даже приподняться, так и продолжив растянуто лежать, только заложив одну руку за голову, другую протянув к морде коня.

– Так-то вы меня встречаете, как обещались? И – фи! Где вы уснули.

– Мне нечего стесняться ни того, ни другого. Сон при поддержке усталости сами взяли меня там, где взяли.

Амендралехо подтянулся рукой ближе к морде коня, но тот отнял ее в сторону.

– Обижается, сильно замучил я его скачками.

Мальвази сделала несколько шагов, чтобы пожалеть бедное животное, но не успела она сделать последний шаг, как была испугана резким говором Амендралехо:

– Осторожно, не трогай, укусит! Он тебя не любит!

Она, испуганно отскочив от коня к Амендралехо, очень недовольная последними словами, легонько пнула его в руку.

– Это ты его приучил!

– Ничего подобного, это просто такой умный конь. Он все понимает. Природа его наделила сверх и умом, и силой.

– Ну почти как тебя, – поддразнила она его, глядя на него вниз в лицо, почти рядом с которым находились остренькие носочки ее сапожек.

– Ты говорил, Фарлэп тебе жизнь спас?

– Он за нее дрался как зверь!… За мной гнались четверо. Я был ранен и упал. Первый же подъезжавший басурманин, слез и, вынул саблю, чтобы срубить мне голову, но посчитай, сам без нее остался. Фарлэп ему копытом буквально провалил башку. И дальше пуще, слезть им не дает, на дыбы встает и копытами всех подряд: и коней, и самих их бьет. Решили они не связываться, потом видно подъехать собирались, меня за мертвого посчитали. А я и был, считай уже при смерти – кровью истекал, жажда замучила. Не знаю, как поднялся и перевалился в седло, но только помню, потом свалился в воду. Не знаю, что это было, но освежился так, что надолго потом хватило. А потом все пески и пески, если бы не ночь и если бы конь такой, выносливый не был, верно бы погибнуть там же, где и Фарлэп бы слег. Но выжили и, как видишь, снова в христианском мире.

– Что вы в мусульманском мире делали такое, что оттуда пришлось бежать?

– А бежать мне оттуда нужно было. То что я умел, меня за это оттуда никогда не выпустили бы.

– Что вы умели?

– Я был мастер по женскому делу. Хотя по идее я себя считаю ученым.

– И то и другое объясните?

– Есть самые разные науки, почему бы не быть науке о женщине и мастерству по обращению с ней.

– Ну-ка покажи, на что способно твое мастерство?

Не успела она договорить, как Амендралехо, загнув ее ногу и поставив на колено, схватил ее руками. Один верный рывок, и она, обогнув его тело, ушла на лежку под него, еще на лету крепко схваченная на поцелуй. Но тут его мастерство дало сбой, точнее допустило переволнение и ошибку. Это был почти провал: так сильно цапнуть ее в мягкое над поясом, что она дернулась и сорвалась и от поцелуя, и от приводящей бессознательности. Поцелуй кончился теперь же, но можно было осторожно использовать ее испуг, и Амендралехо, полулежа на ней, аккуратно расстегнул застежку на жакетке.

– Ну что такое, тебе разрешали? Убери руки и слезь. Закончились и последствия второго поцелуя. Но все равно он добился больших успехов, уже на второй раз и чуть не взял!

Она вставала, что называется, вынимаясь из-под него, и, вскруженный от успехов, он несильно поддал ей ногой по заднице вослед, что, может быть, было немножко пошловато, но очень хотелось. Ну, конечно, ее ответная гримаска была на это как на пошлость и более того:

– Сеньор Амендралехо, почему вы меня пинаете? Это есть ваше мастерство, которым вы хвалитесь?

– Сеньора, вы намеренно путаете это с поддатием, будем опять ссориться?

– В том нет необходимости, я просто заранее предупреждаю вас, что, если вы продолжите вести себя со мной так вульгарно, я либо заменю оставшиеся поцелуи на воздушные, либо пройдет необходимость доказывать свое хорошее отношение к вам.

– Тогда и я предупреждаю, что, оставшись без поцелуев, я…

– Ну, вы?

– Я добьюсь их силой, я пущу для этого все свое мастерство.

– Все вы мастера, тошно от вас.

– Ну, тогда я применю свои знания как ученого.

– Что ты можешь знать? Только пользоваться. Потребитель.

– О нет. О нет, нет, нет! Тут ты неправа. Я как раз открыл тайну женского создания и овладел действием механизма, почему и смею себя считать ученым в звании мага.

– Ты умеешь завораживать? Тогда я пошла.

– Умею, но этим не пользуюсь, не истинное, а все ложное я отбрасываю. Поэтому только я смог добраться до истины и сделать открытие. Вспомним: женщину делали второй, для чего, я думаю тебе хорошо известно, и еще делали ее из ребра человека, это из единственно гнущейся кости во всем человеческом остове. По идее, делалась Ева как прекрасное, половое дополнение главному – телу. Но Боженька перестарался и вложил в женское тело человеческую душу. Это, так сказать, для полного дополнения и радостей жизни. Ага! Тут и получилась раздвоенность самого создания на духовное и телесное. Получилось, что телесное без души с прямой настроенностью на это самое, с душой и со всеми человеческими качествами, оставшись тем же самым, стало бесстыдным, что стала нести с собой женщина, всячески скрывая и завуалируя это так, что ты есть развратница, моя милая. Душевное не дает тебе быть явной ею, но и это же душевное сравни его с мужским – однородно, но совсем другое. Это под воздействием телесного. Значит, я заключил в телесном есть такие струны, отключающие помехи души, и более того! Я внимательно разобрал, что такое главное призвание женщины – любить, и предположил, что и это должно иметь свою струну. Итак, я начал искать. Мне был предоставлен целый гарем, я перещупал его весь и вдруг нашел это место. Это я видел по глазам, которые смотрели на меня с испугом, а затем налились глубочайшей любовью. Она меня так сильно любила, что я был вознагражден этим больше, чем самим открытием. Я открыл и постиг великую тайну!

– Только ты не в свое время и не в том месте родился. На свете сейчас нет ни одного государства, где бы правила женщина. Вам суждено прозябать.

– Но я своего дождусь! Пока же мне остается валяться на подстилке с сицилийской княжной, предвкушая, что должно быть, скоро какое-нибудь великое государство будет у меня днем, как государыня ночью. И я, черт возьми, смогу поторопить события. Главное только взять хорошее основание. Ты – самое подходящее, что только может быть. Тебя я давно заприметил и успех чуть не состоялся. Здесь и только что. Но он состоится!

– Что вам помешало сделать со мною так?

– Дело в том, что я боюсь этой любви, она пуста и неестественна. Я хочу настоящей, разумной, хоть от одной, которая будет меня окружать. И еще я хочу посмотреть, что если так сделать с сознательно полюбившей женщиной. Нет, я лучше дождусь, когда ты сама придешь ко мне.

– Сеньор Амендралехо, вы трепло. Чем трепаться, давайте-ка взнуздайте мне коня, я буду ждать за дверьми.

Амендралехо сидел за столом в столовой зале, ярко освещенной светоносностью солнечного дня через открытое потолковое окно и стенные окна и играл с Детто Киньетти шашками, точнее игрался, так как та игра, которую они вели, представляла настоящий бой по сбиванию шеренги шашек противника щелчком своими шашками. Так что шум от их стола, с которого постоянно падали шашки, стоял звонкий, но он только дополнял общий шум, стоявший в зале от детей. Кроме вышеупомянутого ребенка было несколько местных ребятишек служанок и две девочки, какие-то дальние родственницы княжны Мальвази, которым было три, и Розане Чочелопе пять лет. Кроме детей в зале с ними находились Мальвази и иногда заходила Марселина. В соседней кухне за пролетом суетилась с готовленьем полная старуха Фаншетта, бабка Детто и еще одного соколика помладше, который постоянно крутился там у нее.

По-видимому на обед в залу по лестнице спустился Чичисбей, приятно поздоровавшись с сеньорой Мальвази и раскланявшись с детьми нарочито игриво. Все бы было хорошо, и он бы ушел к себе, если бы спиной не почувствовал, что ему что-то не так, и верно – он заметил Амендралехо и очень недовольно отнесся к тому, что он и сеньора Мальвази находятся одни среди одних только детей. С вынужденной улыбкой он так же раскланялся и с Амендралехо… Он решил остаться, исправив непорядок с непринужденностью всякого надсмотрщика или чичисбея.