С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы - Лев Шаховской

Подъехавший к генералу Гурко турецкий парламентер оказался турецким полковником, говорившим по-французски, и генерал Гурко обратился к нему на французском языке. Вся фигура генерала дышала в ту минуту строгостью и импонирующим достоинством.

– Я требую, – зазвучал при наступившей тишине голос генерала Гурко, – я требую, чтобы ваши солдаты сложили оружие у выхода из редута по обеим сторонам шоссе и чтобы безоружные шли на нашу цепь. Даю вам времени полчаса. Иначе снова открываю огонь и буду атаковать вас своими войсками.

Турецкий полковник, очутившись перед повелительной фигурой генерала Гурко и перед многочисленной и блестящей свитой генерала, сконфузился, задрожал и, не сказав ни одного слова, поехал назад передавать паше предъявленные требования. Все еще не верилось в возможность такой удачи, такого счастья завладения Телишем без пролития крови: «Не ловушка ли это? Быть может, турки только пользуются минутой? Быть может, они уже бегут из своих укреплений по дороге в Софию». И действительно, с того места, где мы стояли на шоссе, мы заметили турецкую кавалерию, скакавшую из редута через деревню в поле; заметили также, как из другого турецкого редута, расположенного за селением, уходила также в поле турецкая пехота, но уланский полк на нашем правом фланге уже скакал во весь опор в обход к этим бежавшим туркам. Зато впереди нас, на шоссе, из главного редута показались первые колонны сдавшихся турок: они клали оружие и выстраивались побатальонно в порядке на шоссе. За их выходом и движением наблюдали князь Церетелев и Генерального штаба полковник Ставровский. Между сдавшимися нашелся один татарин, хотя и плохо, но говоривший по-русски.

– Русский хорош! – обратился он к князю Церетелеву. – Турок нет хорош, я хочу к русским!

– Оно и вернее теперь, – заметил ему Церетелев. Вышел из редута вместе с турками какой-то иностранец с белой повязкой и красной луной на ней.

– Вы англичанин? – спросил его один из наших офицеров.

– Нет, француз! – ответил иностранец с чувствительным немецким акцентом.

– Вероятно, из Пешта? – переспросил его офицер.

Показались у выхода также трое англичан с белыми повязками на рукавах и с красной луной.

– Мы здесь с гуманитарными целями, – поспешили заявить они первые, – мы только при больных и при раненых.

Наконец выехал и сам паша – Измаил-Хаки-паша. Толстенький, круглый, маленького роста, на маленькой лошадке, паша вертелся ежеминутно на седле и улыбался во все стороны. Заботился он всего более, чтобы как-нибудь не пропали его вещи; он был, видимо, счастлив и доволен своей судьбой. Впечатление производил он более героя из оффенбаховской оперетки: «La belle Hélène»,[7] чем начальника четырехтысячного гарнизона. Иначе выглядел Ахмед-Февзи-паша, взятый в плен в Горнем Дубнике. После десятичасового боя, усталый и задумчивый, тот паша был очень симпатичен и производил впечатление дельного и умного генерала. Сожалел он всего более о том, что остался жив, и говорил, положа руку на сердце, что исполнил свой долг до конца.

Между тем колонны положивших оружие турок проходили мимо генерала Гурко побатальонно. Всего было семь батальонов неполного состава. Передней колонной проходил низам в синих куртках и более щегольских фесках, чем у остальных войск. За ним шел редиф в рыжих куртках, и далее мустахфиз; лица проходили всех цветов, от белого до черного как уголь у негра и со всевозможными оттенками цвета.

Пленный паша и на генерала Гурко произвел, по-видимому, невыгодное впечатление. Генерал сухо поклонился паше и сейчас же поручил своему ординарцу улану Сухомлинову отвести пашу в Горний Дубник и озаботиться отысканием ему помещения. Пропустив мимо себя весь положивший оружие гарнизон турецкого войска, генерал Гурко поехал в редут и отдал строжайшее приказание собрать все имущество турок и возвратить его собственникам, вместе с тем велел немедля положить турецких раненых на носилки и нашим солдатам нести их в русский ближайший перевязочный пункт. Приказание было исполнено тут же, и вереницы носилок потянулись по шоссе.

– Тяжелые какие! – говорили солдаты про раненых турок, которых несли.

– Благодарите Бога, что своих-то не пришлось таскать, – замечали на это проезжавшие офицеры.

– Своего-то не в пример тяжелее нести, – отвечали солдаты.

Похороны офицеров лейб-гвардии Егерского полка. Посещение перевязочного пункта

Сдача Телишских укреплений (16 октября) дала нам возможность собрать тела офицеров и солдат Егерского полка, убитых и раненых в деле 12 октября под Телишем и остававшихся доселе неприбранными. Как вам известно, Егерскому полку поручено было во время штурма турецких редутов у Горнего Дубника атаковать турок в Телише, чтобы воспрепятствовать им прийти оттуда на помощь осаждаемым в Горнем Дубнике. Егерский полк геройски и успешно в течение целого дня 12 октября исполнял вверенную ему тяжелую задачу: он окружил укрепления Телиша, занял несколько турецких ложементов, а передовые цепи полка в течение многих часов лежали в этих ложементах у самого рва Телишского редута. Но когда в конце дня турки, получив подкрепление, перешли в наступление, и Егерский полк, исполнив свою задачу, принужден был отступить, то много наших раненых и убитых осталось в руках турок. В настоящую минуту, по сдаче Телишских укреплений, тела эти были найдены в обезображенном виде, в живых не оказалось никого; турки не взяли в плен наших раненых; много мундиров Егерского полка мы нашли разбросанными по земле в сдавшемся турецком лагере, много видели надетых на плечах турецких солдат. Но с обладателями их, ранеными в бою, турки поступили по своему жестокому зверскому обыкновению. От 300 до 400 тел офицеров и солдат Егерского полка были найдены валявшимися у самого турецкого редута совершенно голыми, обобранными до нитки. Между ними все тела убитых во время сражения сохранились неприкосновенными от турецкого поругания; тела же тяжелораненых, не имевших силы отползти вовремя от турок, носили следы разнообразных видов утонченного изувечения. У одних были отрезаны носы и уши, у других вырезаны ремни на спине, на груди и на ногах, у третьих вырезаны правильные кружочки на сердце, и кожа снята. У всех егерей, имевших на погонах призовой, продольный галун за отличную стрельбу, турки сделали крестообразный надрез кожи на виске. Наконец много валялось по земле отрубленных рук и ног и несколько отсеченных голов. Доктора по количеству вытекшей крови и другим признакам констатировали, что все сказанные изувечения были произведены над живыми еще офицерами и солдатами. Этих заживо изувеченных турки собрали вместе и прикрыли тонким слоем земли для того, вероятно, чтобы соделанное зверство не слишком бросалось в глаза в случае нового прихода русских. Что же касается убитых в бою, то тела их турки оставили лежать голыми на тех местах, где застала их смерть, и не прикрыли землей. Позы этих убитых в бою – обыкновенные позы убитых: кто лежит свернувшись ничком, кто на спине, с поднятыми вверх руками, застывшими в том виде, в каком, в момент смерти солдат, прицеливаясь, держал ружье. Что же касается поз изувеченных заживо тел, то позы эти до крайности неспокойны, вытянуты; тела лежат, широко раскидавшись руками и ногами, и на лицах замечается часто ясно выраженная печать муки: стиснутые зубы, застывшая судорога на лице, рука, поднятая с пальцами, сложенными для крестного знамения…