Маскарад - Мэри Кингслей

Однако Бланш, похоже, окончательно пришла в себя, к ней вернулась ее легкая язвительность и упрямство, и ему пришлось убедиться в этом уже сейчас. Она оглянулась через плечо и, бросив на него простодушный взгляд, в котором, впрочем, была заметна легкая ирония, сказала:

– Ой, пожалейте меня! Если я стану одной из вас…

– Эй-эй, полегче! – Он погрозил ей пальцем. – Не забывай, кто вокруг тебя!

– Хуже не будет, – отмахнулась она. – Самое страшное уже случилось, когда я встретила вас, сэр.

Жиль расхохотался во все горло.

– Она тебя умыла, парень! Теперь оставь девчонку в покое, вам и так хватило приключений. Да, Кейт, задержись на минуту, нам надо поговорить о предстоящей генеральной репетиции.

Катерина ободряюще улыбнулась девушке и подошла к нему, чтобы поговорить о театральных делах, оставив Бланш и Саймона наедине. Они стояли молча, избегая смотреть друг другу в глаза, и Саймон пытался понять, почему он вдруг чувствует такую неловкость и не может сказать ни слова. Бланш не отличалась особенной красотой, она не принадлежала к числу утонченных актрис, да и вообще была чужой в театральной среде. Просто случайная знакомая, с которой его столкнула судьба и которая прошлой ночью оказалась настолько соблазнительной и нежной.

– Надеюсь, тебе будет здесь удобно, – наконец неуклюже произнес он.

– Они, кажется, неплохие люди, – одновременно с ним сказала Бланш и тут же осеклась. – Ой, извини, ты что-то сказал?

– Нет, ничего. Ты первая.

– Спасибо. Твои друзья очень милы.

– Для актеров? – не удержался Саймон от колкости. – Тебе до сих пор, очевидно, не доводилось встречать благородных представителей нашей профессии?

– Да, пожалуй, – она как-то смущенно улыбнулась. – Честно говоря, я никак не могу понять, когда вы говорите серьезно, а когда играете.

– Я, наверное, должен этому радоваться, да? – он засунул руки в карманы и сказал то, что совсем не собирался говорить. – Прошлой ночью там, на постоялом дворе, пока нам не помешали… Ее щеки запылали.

– Извини, я не понимаю, о чем ты…

– Уверен, что понимаешь. Да, ты права, иногда я действительно играю роль.

Бланш посмотрела ему в глаза и повторила:

– О чем ты говоришь?

И тогда он, наконец, смог сказать то, что давно собирался сказать, но во что сам теперь уже не верил.

– Знаешь, прошлая ночь ничего не значит.

– Понятно, – прошептала она, но в ее глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. Или это ему только показалось?

– Неужели, понятно, принцесса? – криво улыбнулся Саймон.

– О да! Только если ты прошлой ночью играл какую-то роль, – она сделала глубокий вдох и завершила свою фразу, – то тебе следует еще порепетировать с кем-нибудь другим.

Бланш резко отвернулась и вышла из комнаты, и он не стал ее удерживать, хотя это было труднее, чем казалось раньше.

– М-да, славно ты обделываешь свои делишки, – раздался за спиной Саймона голос, и он, оглянувшись, увидел Макнелли, невозмутимо стоявшего у стены и явно слышавшего их разговор.

– Зачем было так обижать девчонку?

– Это было необходимо, – коротко бросил Саймон и тоже вышел из гримерки, надеясь, что Макнелли не пойдет за ним.

Он давно не был в театре и теперь, вдохнув знакомый запах кулис, почувствовал себя так, словно вернулся домой. Еще несколько шагов, и он увидит сцену, как всегда тихую и безлюдную накануне спектакля. От нетерпения Саймон пошел быстрее, миновал несколько коридоров, забитых декорациями, и, наконец, оказался там, куда так стремилась его душа все эти долгие месяцы после ареста. Его окружило гулкое пространство пустого зрительного зала. Перед ним в полумраке угадывались ряды лавок, отполированных за многие годы зрителями, приходившими сюда. Тяжелые шторы в ложах, окружавших партер, казалось, хранили в своих пыльных складках воспоминания о давно отгремевших овациях. В эту минуту зрительный зал являл собой довольно унылое зрелище, однако Саймон знал, что вечером, когда зажжется огромная люстра под потолком, все это помещение превратится в сказочный дворец, и каждый артист отдаст тогда на подмостках весь свой талант и даже душу волшебному таинству спектакля.

Саймону хотелось понять, что же такое с ним происходит, почему он постоянно в мыслях возвращается к тому, что едва не произошло у них с Бланш ночью в гостинице Табарда. Как нежна и как желанна вдруг показалась ему эта женщина! Подобное сумасшествие нельзя объяснить только длительным воздержанием. Ему вдруг стало необходимо держать ее в объятиях, целовать и ему страстно хотелось сделать эту девушку своей, и он переступил бы последнюю черту, и к черту последствия! Если бы им не помешали…

За спиной у Саймона скрипнула половица: Макнелли все-таки не удержался и пришел за ним… И хотя он не говорил ничего, Саймон повторил то, что уже сказал, выходя из гримерной:

– Это было необходимо. За мной гнались стражники, и мне требовалась помощь.

– Все-таки ты втравил девчонку во всю эту историю. – В гулкой тишине голос Макнелли прозвучал неожиданно громко.

– Что ты меня поучаешь? – взорвался беглец. – Разве ты мне отец?

Однако его друг не собирался сдаваться так быстро. Он покачал головой:

– Нет, дружище, я тебе не отец. Но кто-то же должен назвать вещи своими именами, раз уж ты сам боишься посмотреть правде в глаза. Ты разрушил девочке жизнь.

– Что я, по-твоему, должен сделать? Жениться на ней?

– Нет, это было бы хуже всего.

– Я – настолько плохая партия? – криво усмехнулся Саймон.

– В общем-то, нет. Но сейчас? Не забывай, парень, за твою голову назначена награда.

На некоторое время воцарилось тяжелое гнетущее молчание, а потом Саймон глухо спросил:

– Ты тоже думаешь, что я преступник, да?

Макнелли отвел взгляд. – Я не знаю.

– Проклятие! – взорвался Саймон. Если даже старые друзья в нем сомневаются, сможет ли он доказать свою невиновность другим?

– Сам посуди, как это выглядит, – спокойно сказал Макнелли. – У тебя были какие-то дела с Миллером, об этом все хорошо знали, и имелись причины не любить его. А потом… Правда, что ты имел связь с его женой?

– Глупости, – вяло ответил Саймон. – Я едва знал ее. Кроме того, мне хватало заботы с…

– Знаю, знаю, старина. С Лаурой, – закончил за него Макнелли.

Когда Саймон вспоминал эту женщину и ее ребенка, сердце у него сжималось от сострадания. Сейчас произошло то же самое.

– К несчастью, это все только ухудшает, – сказал он. – Я не знаю, откуда пошел этот слух. Вообще, во всей истории есть что-то странное.

Он помолчал и добавил:

– Это был ее нож.

– Что, что? О чем ты? – не понял Макнелли.